Что скрывают дети
Кажется, взрослые забывают переживания и тайны детства или, напротив, помнят их и, боясь своего прошлого, стараются запретить детям чувствовать неположенное
В моем детстве задушевный разговор с ребенком первых школьных лет уже в
середине июля начинался с неизбежного вопроса: «В школу-то хочешь? По
школе соскучился?» Вопрос подразумевал, естественно,
энергично-положительный ответ, и малыш, набычившись, тоскливо ныл:
«Хочу-у-у. Соску-у-учился...» Мне было не больше девяти лет, когда я
осмелилась не бычиться и не ныть, а заявить преспокойно: «Конечно, не
хочу. Нисколько не соскучилась. И вообще, зачем вы напоминаете?»
Вопрошавшие терялись и обижались, родители расстраивались и
выговаривали.
Дети должны скрывать, что не любят школу. Хотя взрослые прекрасно это
знают и сами отлично помнят, как сбегали с уроков и радостными воплями
приветствовали печальное известие, что «русичка» заболела.
Но именно неприязнь к школе, которую дети по некоему общественному
договору должны скрывать, они обычно и не скрывают. Тут игра идет в
открытую, а в открытой игре ребенок сильнее: игра – его стихия.
Дети не любят школу – и не скрывают. Не любят врачей – и не скрывают.
Хотя школа – храм знаний и никто с этим не спорит. А врачи спасают
здоровье, и с этим тоже не спорит никто.
***
Аделаида Герцык в статье «Из мира детских игр», опубликованной
90 лет назад, предпринимает попытку рассказать о том, о чем дети
рассказать не умеют, а если и умеют, то не решаются.
…Однажды в яркий весенний день из рук девочки падает сахарница, и
сверкающие на солнце кусочки сахара разлетаются по полу: в этот момент
она испытывает такое захватывающее чувство полноты существования,
радости утра и вместе с тем какой-то восторженной жути, что потом
несколько лет подряд в заветный день рассыпает по полу сахар в честь
весны и солнца. В тайну посвящена только младшая сестра, взрослые
ничего не должны знать.
Почему? Потому что накажут? Да, это тоже. Обязательно накажут. А вы что
сделаете, если узнаете, что ваше чадо мусорит сахаром на кухне? Но
Герцык признается, что «инстинктивно охраняла все любимое и интересное
от гибельного прикосновения старших». Если даже и не накажут, то
пустятся в долгие нотации, что так поступать нехорошо, а если даже не
пустятся, а позволят, что совсем уже невероятно, то все равно отменят
сокровенную жуть и восторженную тайну.
Каждому из признаний Аделаиды Герцык я могла бы подобрать
аналогичное из собственного детства, да и каждый из нас, читателей,
тоже. Это не исключение из правил, а всеобщая норма, железная
закономерность, которую, однако, дети вынуждены скрывать, потому что
справедливо предчувствуют сокрушительную, беспощадную реакцию старших.
Ибо от детей под сильнейшим психологическим давлением требуют только
одного – радости бытия («здоровый, веселый»)...
***
Что скрывают дети? То, что их действительно интересует, и то,
что их действительно уязвляет, потому что стоит только выдать себя, как
с непреложностью вычисленного затмения начнется педагогический
апокалипсис. И совсем не обязательно по злой воле взрослых, часто
именно по доброй или вообще помимо воли, неосознанно.
В мемуарной книге «На рубеже двух столетий» Андрей Белый пишет, что уже
в раннем детстве он с испугом и недоумением заметил странную
закономерность: проявленный интерес к чему бы то ни было неизбежно
приводил к запрету. Не в наказание, не для остережения – неизвестно,
непонятно, невероятно – почему? Даже если интерес заключал в себе не
что иное, как решение математических задач повышенной трудности…
№ 95, 1996