КРУГИ ИСТОРИИ

Русский цезарианец

Чем больше событий, тем ближе история. Грабли, на которые то и дело наступаем, едва ли не самый емкий сегодня образ. Тотальное невежество гарантирует при этом постоянное удивление. Однако сдается, что все это причуды всевластия и что они достаточно однообразны. Войны приходят всегда внезапно – и всегда вовремя. Либеральные реформы вызывают всеобщий протест. Массы создают себе кумиров, а ревнивая власть посылает их в опалу при пассивном молчании тех же масс. Сегодня об одном из таких эпизодов – наш разговор с известным писателем и историком Яковом Гординым. Дальше мы будем с ним вместе продвигаться вверх по лестнице, ведущей вниз. Впереди рассказы о характерных чертах и повадках имперской власти, о Крымской войне и реформах Александра Второго.

Николай Крыщук. Яков Аркадьевич, в последнее время государство всерьез озаботилось вопросами истории. Но делает это ожидаемо и нелепо. Вот-вот появится экологически чистый учебник, благодаря которому, похоже, белые пятна в истории разрастутся до огромных полотен. Происходит опрос населения по созданию пантеона полководцев. При восторженном массовом невежестве список можно, не боясь ошибиться, составить за одну минуту. Не будет в нем, разумеется, и генерала Алексея Петровича Ермолова, о котором вы недавно написали книгу. Биография Ермолова в популярных энциклопедиях и справочниках вообще обрывается за 34 года до его смерти.

Яков Гордин. Да, обрывается 1827 годом, хотя Ермолов чуть пережил освобождение крестьян. Есть еще две такие фигуры – это Михаил Орлов и Чаадаев. Недаром Герцен в «Былом и думах» объединил этих трех людей в своем восприятии, имея в виду период после 1825 года. В 1825 году Пушкин был в Михайловском, Чаадаев в Европе, а Ермолов на Кавказе. (Точная цитата из А.И.Герцена выглядит так: «Московские львы с 1825 года были: Пушкин, М.Орлов, Чаадаев, Ермолов». – Н.К.).
И Орлов, и Ермолов явно выбиваются из когорты героев первой четверти XIX века. Эти люди отличались характером честолюбия. Даже самые блестящие генералы были людьми, безусловно, честолюбивыми, но в пределах допустимого. То есть высшие чины и высшие посты в русской армии. Орлов, как сказал о нем историк Андрей Тартаковский, был из породы тех, кто основывает династии.
Ермолова он напоминал и своей физической мощью. После того как он произвел свой знаменитый эксперимент с 16-й дивизией, намереваясь освобождать Грецию от турок, а затем, вероятно, повернуть в Россию (Орлов был членом тайного общества, и замыслы у него были радикальные)… Так вот, когда после 14 декабря 1825 года все рухнуло, он до конца жизни оставался в опале. Младший брат Алексей вымолил у Николая только чтобы старшего брата не сослали в Сибирь. Так или иначе этот человек, полный сил и замыслов, оказался не у дел. Герцен пишет о нем, как о льве, который сидел в клетке и медленно умирал.
Приблизительно такая же картина была и с Ермоловым. Другое дело, что Ермолов гораздо больше успел. С ним, естественно, больше всего ассоциируется Кавказ. Но на Кавказ он приехал уже сорокалетним прославленным генералом и был фигурой мифологической. Причем не все даже понимали происхождение этой мифологии. Однако современники писали, что от этой эпохи, кроме Кутузова, останется только Ермолов. Хотя он и не занимал ключевых постов. Начальник штаба Первой армии – должность, в конце концов, второстепенная. И тем не менее.

Н.К. А Барклай?

Я.Г. Вот нет. Барклая помнили, но в общественном сознании героями были Ермолов и Кутузов.

Н.К. Неужели Пушкин, восхищавшийся Барклаем, выражал только свое мнение?

Я.Г. Нет. Среди, как бы теперь сказали, продвинутой части общества многие прекрасно понимали значение Барклая, может быть, даже его ключевую роль в 12-м году. Но речь идет о народном кумире. Ермолов был кумиром в не меньшей, а возможно, даже в большей степени, чем Кутузов.

Н.К. Объективные основания для этого были?

Я.Г. Да, несомненно. Дело было не столько в его поступках, сколько в личных качествах. Он производил сильнейшее впечатление. Прежде всего внешне. Как описал его Пушкин, видевший Ермолова по дороге в Арзрум: голова тигра на геркулесовом торсе. Кроме того, он был великий актер и умел воздействовать на людей. И наконец, он был человеком чрезвычайной храбрости. На первом этапе наполеоновских войн (1805–1807 гг.) он командовал конной артиллерией и проявил себя не только как замечательный артиллерист, но и как человек абсолютно бесстрашный.
Но это был еще уровень не очень высокий. А вот в 1812 году, когда Ермолов был начальником штаба Первой армии у Барклая, там был ряд конкретных ситуаций, когда он проявил себя, можно сказать, спасителем армии. Первую известность принесло ему Бородино, когда он отбил у французов батарею Раевского. Во время атаки Ермолов не слезал с коня – идеальная мишень. Но тяжело контужен был только в самом конце боя. Он спас армию. И его подвиг прогремел по всей России.
Была и еще не одна ситуация. В 1813 году русско-прусская армия трижды потерпела поражение от Наполеона. При отступлении после битвы под Дрезденом и отступлении через ущелья Богемских гор союзникам грозила окончательная катастрофа. Но в сражении под Кульмом Ермолов, командуя гвардией, выстоял против двукратного перевеса противника и не дал запереть союзную армию в горах. Этим он, собственно, предопределил ход истории...
На Кавказ Ермолов приехал с грандиозными замыслами завоевания Азии. В Европе нам шагу не дадут ступить без боя, а в Азии целые царства к нашим услугам. Кавказ и Грузия мыслились только трамплином. Он мечтал сокрушить Персию и открыть своим войскам путь к границам Индии. Это была давняя мечта Петра I и Екатерины II... Но замирить Кавказ оказалось не так просто, как он предполагал. Подавленные, казалось бы, горцы снова восставали. Подготовиться к войне с Персией ему не дал Петербург. Вскоре после вторжения персов новый император Николай I, Ермолову не доверявший и опасавшийся его популярности в армии, резко и оскорбительно отправил его в отставку.
Отставка обидная – Николай его не любил. Это понятно: новое царствование, новые люди. К тому же царствование, которое началось с катаклизма. А Ермолов и вел себя высокомерно, в том числе по отношению к Николаю, поскольку был человеком запредельной самооценки.
Вот и все. Абсолютно не у дел. Пятьдесят лет человеку. Он полон сил. Четыре сына, которых родили ему три горские красавицы. Крохотное имение. Правда, Николай, понимая, что с Ермоловым поступают несправедливо, положил ему, кроме пенсиона, пять тысяч серебром в год. Серебром. Это большие деньги. Пушкин тоже получал пять тысяч в год, но ассигнациями.
Николай считал, что служить должны все. Анахоретская жизнь прославленного генерала казалась ему вызовом. Он потребовал, чтобы Ермолов вернулся в службу. Деваться было некуда. Сперва Николай сделал Ермолову вполне иезуитское предложение – пост генерал-аудитора. Это военно-судные дела. Ермолов ответил, что для него главная ценность – любовь армии и быть тем, кто наказывает, он не может. Николай ответил, что он его не так понял. Но Ермолов все понял правильно. Николая раздражала любовь армии к Ермолову, которого он называл «кумиром прапорщиков». Тогда раздраженный император отправил его в Государственный совет, куда часто ссылали старых генералов.
Ермолов просидел несколько лет в Государственном совете, демонстративно дремал. Он вообще умел устраивать демонстрации. В конце концов попросился в отставку, написав государю, что он привык воевать, а к гражданским делам не приспособлен. Николай резонно ответил, что это странно слышать от человека, который как администратор управлял несколько лет огромным краем. А Ермолов действительно был не только командующим Кавказским корпусом, но и главным управляющим Грузии и Астраханской губернии.
Николай отставки не принял и напоследок еще поиздевался над Ермоловым. Решение его звучало так: дать отпуск до излечения от болезни. Намек на то, что у человека в голове что-то не в порядке и, пока не придет в чувство, пусть отдыхает.
Последний взлет Ермолова был в пятидесятые годы, когда московское дворянство выбрало его предводителем московского ополчения вопреки рекомендации Николая. Но ополчение так никуда и не двинулось, а Ермолов через некоторое время подал в отставку.
Жил Ермолов, я бы сказал, двойственной жизнью. С одной стороны, это была мука бездействия. При том что он продолжал оставаться в центре внимания. Николай переименовал его: из генералов от инфантерии он стал генералом от артиллерии, что было даже почетнее – своего рода маршал рода войск. И когда он в черном артиллерийском мундире с единственным Георгиевским крестиком, который он получил из рук Суворова в 1794 году за штурм Варшавы, входил в зал дворянского собрания, то вставали все, включая дам. А это полагалось только при появлении августейших особ.
Николай, не любя Ермолова, считал нужным с ним подолгу беседовать на всяких приемах, и это даже вызывало толки о том, что Ермолов опять в фаворе. Но нет. А вот наследник, Александр II, Ермолова любил и, бывая в Москве, всегда являлся в его дом со свитой. Также навещал его великий князь Михаил Павлович. То есть для следующего поколения он был фигурой поистине легендарной. Фактически из героев 12-го года он остался один. Символ славного прошлого, за которым был к тому же Кавказ.
Ермолову все это было, конечно, лестно. Хотя мука бездействия постоянно точила. Чем он занимался? Во-первых, писал «Записки». Воспоминания о командовании на Кавказе были написаны уже на покое. Это для него было важно. Он шлифовал их, редактировал, выкидывал какие-то эпизоды. Уходили свежесть и острота. Поэтому воспоминания его сегодня не главный источник для историка, существеннее письма, том которых сегодня готовится к печати. В этих письмах, посылаемых обычно с оказией, он был по-настоящему откровенен. В воспоминаниях же ориентировался на Цезаря, том которого всегда возил с собой. Вероятно, германские народы, варвары, которых усмирял Цезарь, и дикие горцы у него в сознании рифмовались.
Еще одно занятие: Ермолов занялся переплетным делом и стал гениальным переплетчиком. У него была довольно большая библиотека, и он, подвергаясь всяческим насмешкам, занимался их переплетом.
Кроме того, он, конечно, проигрывал задним числом военную историю России, очень много читал о Наполеоне. Было время, когда на стенах у него висели изображения наполеоновских битв. Наполеон был любимым врагом и кумиром.
Но в целом это, несомненно, трагический период его жизни, несмотря на все занятия и почет. Он, человек «неограниченного честолюбия», воспитавшийся на Плутархе, меривший себя судьбами Александра Македонского и Цезаря, не сумел воплотить свои грандиозные замыслы.
У Тынянова в «Вазир-Мухтаре» есть фраза: «Так умирал Ермолов, законсервированный Николаем в банку полководец двадцатых годов». И действительно, это была конечно же  жестокая психологическая казнь.

PS. 

Следующая беседа – о «ермоловском синдроме», который проявился в том числе в ХХ веке при власти Советов, то вынося ее на авантюрные виражи, то заталкивая в исторический тупик. Поговорка говорит об этом так: когда амбиции не соответствуют амуниции.