ОТКРЫТЫЙ ДИАЛОГ

Право на себя

Педагогику часто сравнивают с искусством, а работу учителя – с творчеством режиссера.
Еще раз задуматься над этим утверждением меня  заставил спектакль «Алые паруса», который был поставлен  в Кировском театре юного зрителя режиссером Борисом Павловичем. Со сцены звучали, сменяя друг друга, монологи героев Грина и  монологи-истории самих актеров.  Их рассказы о детстве поражали своей искренностью, драматизмом, глубиной. Как режиссеру удалось так раскрыть молодых людей? Ведь для этого нужно остро чувствовать  и понимать человека. В тот момент я пообещала себе обязательно встретиться с ним.

Борис Павлович. Наверное, все началось со школы, с моей родной школы имени Грибоедова – одной из четырех, в которых учился Иосиф Бродский. В ней много лет существовали гуманитарные классы, и хотя там преподавал даже проректор театральной академии Павел Викторович Романов, у наших учителей не было стремления всех сделать артистами или специалистами по театру. Скорее, нам просто давали разностороннее гуманитарное образование. Один день в неделю вместо уроков старшеклас­сникам показывали знаменитые фильмы, организовывали встречи с интереснейшими людьми. А потом начиналась работа: обсуждали увиденное и услышанное, писали сценарии. Вместе с учителями ставили спектакли. Я, уже будучи студентом Санкт-Петербургской театральной академии, шесть лет преподавал в этой же школе искусствоведение. Из этого в широком смысле школьного опыта и родилось желание создать театр, в котором школьники будут не сторонними наблюдателями, а полноправными участниками процесса, называемого высоким словом «искусство». Хотя дело не только в искусстве. Ребенку вообще очень трудно стать полноправным участником чего-либо. Ведь детство – это пространство постоянной зависимости. Сначала ты полностью зависишь от своих родителей, даже спишь, ешь по расписанию, созданному ими. Потом, конечно, степень свободы увеличивается: сон в детском саду прогулять нельзя, а с урока сбежать уже можно. Правда, взрослые все равно продолжают требовать подчинения.
Ольга Леонтьева. Но они заботятся о безопасности и будущем детей...
Б.П. Это, конечно, так, но в результате взрослые редко их понимают. Детские проблемы папам-мамам-учителям попросту неинтересны. В прошлом году мы сделали спектакль под названием «Я (не) уеду из Кирова». В нем не было ни одного артиста, только двенадцать школьников. Ребята рассказывали, почему они, после того как закончат 11 класс, обязательно уедут из родного города.
О.Л. Вы пытались их отговорить?
Б.П. Я их решения никак не оценивал. Для меня было важно, что у них в головах, почему они видят свою жизнь именно такой, какой видят, как рассказывают об опасной зоне детства. И еще хотелось, чтобы и они сами, и те, кто будет смотреть спектакль, поняли, какой винегрет у них в головах. Никакого заранее определенного месседжа не было. Спектакль просто предлагал всем вместе подумать о себе, о жизни, о городе.
О.Л. Вы сказали «опасная зона детства». Что это значит?
Б.П. Детство – это территория уязвимости, когда ты постоянно находишься в зоне риска. Все, с чем ты в эти годы сталкиваешься, с равной вероятностью может оказаться либо подарком, либо травмой. При этом многое зависит от того, насколько ты сам сможешь сориентироваться в данной ситуации.
О.Л. В вашем спектакле «Алые паруса» герои рассказывали сначала о своей встрече с морем, а во втором акте делились очень личными историями. Я-зритель – сопереживала. Я-педагог – хотела понять, какой вопрос вы задали этим молодым людям и как смогли получить на него такие честные ответы…
Б.П. Для меня в «Алых парусах» есть две основные темы. Первая тема – мечта, вторая – непонимание социумом отдельного, не похожего на всех человека. Мечта и социум всегда находятся в непримиримом конфликте. Встреча с морем олицетворяла встречу с мечтой, а вопрос, о котором вы спросили, был очень простой: «Когда ты первый раз столкнулся с несправедливостью?»
О.Л. Там были потрясающие истории, истории-притчи. Хотелось бы их прочитать...
Б.П. Но дело в том, что их не существует в текстовом варианте. Истории артисты отбирали сами в процессе репетиций. Когда сменились два артиста, они принесли свои истории. Одна из них о том, как однажды, лет семь назад, герой истории с друзьями пил пиво во дворе и заметил, что недалеко от них стоит интеллигентная пожилая женщина с пакетом в руках и терпеливо ждет, когда они допьют, она собирала бутылки – помните, в те времена было много «батл-хантеров»? Ребята торопливо допили, женщина подошла спросила, можно ли взять бутылки... И тут он ее узнал – это была его первая учительница. Когда-то его привели к ней родители и сказали: «Вот это твоя вторая мама»...
О.Л. Меня поразила еще одна история. Девушка рассказывала о своем детском разочаровании во взрослых, в отце. Он каждый день приносил ей несколько конфет и говорил, что их дает зайчик, который встречает его на дороге. Папа виделся ей сказочным волшебником, который дружит с настоящим зайчиком. А потом...
Б.П. Да, она страстно мечтала о собаке. И однажды ей пообещали на Новый год подарить собаку. В новогодний вечер все было обставлено так, будто сейчас исполнится ее мечта. Но вместо живой собаки подарили игрушечную…
О.Л. Чтобы молодые люди могли так откровенно говорить о своих переживаниях, делиться ими, нужно было сделать что-то особенное. Хороший педагог, по-моему, тоже стремится вызвать подростков на искренний разговор, но это безмерно трудно сделать, потому что свои настоящие мысли ребята предпочитают скрывать от других. И чтобы подлинное общение стало возможно, надо иметь у ребят огромный кредит доверия.
Б.П. Конечно! Чтобы говорить честно, люди должны понимать, что все рассказанное ими не обернется им же во вред. В школе есть понятия «хорошо» и «плохо». Искусство же всегда бивалентно, в нем принимается все разнообразие жизни. Это, кстати, и есть то, чем театр может прийти на помощь педагогике. Школа стремится что-то зафиксировать в детских головах, чтобы в дальнейшем дети имели необходимую для жизни опору. А искусство предлагает ситуацию нестабильности, расфокусированности устоев... Но вернемся к вашему вопросу. Дети боятся рассказывать взрослым о том, что для них действительно является значимым, потому что в ответ боятся услышать: «Ну и что? Какая ерунда!» Или: «Это плохо!» Когда мы начинали ставить спектакль «Я (не) уеду из Кирова», я попросил пришедших ко мне школьников подготовить любимые этюды, спеть песни, рассказать о себе. В течение целого месяца я смотрел пустые, ничего не значащие, но правильные представления. Они просто не понимали, что я от них жду. А потом произошел прорыв. Случайно я услышал, что в разговорах между собой один парень упомянул про антифа. Я заинтересовался, спросил, участвует ли он в этом движении. Оказалось, что да, и очень активно. «Почему же ты об этом не рассказывал?» «А разве вам будет интересно?» Он рассказывал нам целый час об этом движении, о том, как они на окраине города устраивают бои до первой крови двести на двести человек. И делают это только для того, чтобы закалить себя, чтобы потом воевать с фашистами. И называют это «fair play» – честная игра. Я нашел «В контакте» видеосъемку такого боя. Это так страшно…
О.Л. А как отреагировали на эту историю другие ребята?
Б.П. Слушали с большим интересом, а потом девочка-отличница вдруг сказала, что ее парень тоже участвовал в этих боях. В общем, начался настоящий разговор. Они поверили, что мне интересно то, о чем они говорят. Потому что большинство взрослых на моем месте начали бы говорить, что в таких боях участвовать нельзя, что молодые люди с ума посходили… После этого мы три недели встречались и разговаривали. Ребята, видимо, решили, что спектакля не будет, что можно просто поболтать. Но я снимал все на видеокамеру.
О.Л. Зачем?
Б.П. Во время этих разговоров начал рождаться наш спектакль. Потом я расшифровал дословно один из наших разговоров. Получилось одиннадцать страниц текста. Пришел к ним и прочитал все вслух, со всеми их вздохами, ахами. Было очень интересно, как они сказали – круто. Предложил им прочитать каждому – только свои слова. Это оказалось сделать трудно. Но после этого мы поставили спектакль всего за одну неделю, потому что во время наших бесед я отмечал особенно интересные места, темы и именно эти места быстро расшифровал, их и озвучивали ребята. Каждый – свои собственные слова. Конечно, некоторые диалоги они отказались озвучивать со сцены, я согласился: их жизнь, им решать.
О.Л. Как отнеслись к такому спектаклю зрители?
Б.П. Мы этот спектакль сыграли восемнадцать раз. Представьте себе, в зале – четыреста человек. И все зрители – школьники – сидели как влитые, не отвлекаясь, и реагировали на все, что происходило на сцене. Возникал эффект идентификации, они вступали во внутренний диалог с теми, кто был на сцене.
О.Л. Чтобы разговорить ребят, вы создали атмосферу безопасности. А что еще?
Б.П. Я сам очень люблю рассказывать. И всегда шучу, потому что уверен: настоящие, важные вещи выдерживают проверку юмором.
 О.Л. Если бы вы начали ставить новогодний спектакль, что бы рассказали для начала?
Б.П. Мне было бы интереснее поставить спектакль о Рождестве, безотносительно к конфессии: спектакль о встрече человека с Богом. Возможно, когда-нибудь я это сделаю. Для начала разговора я рассказал бы о том, как разлюбил Новый год и от него освободился. В детстве этот праздник ассоциировался с подарками, потом, в студенческие годы, стал неожиданной проблемой: сессия идет, а все библиотеки закрыты, но почему-то нужно радоваться и ощущать счастье. Когда я перестал ожидать чего-то особенного от Нового года, поняв, что это искусственный, придуманный в советские времена праздник, мне стало легко.
О.Л. А я бы рассказала какую-нибудь историю о необычных совпадениях, которые случались в моей жизни.
Б.П. Потому что вы – учитель, а я – провокатор. Спектакль должен не объединять людей, сидящих в зале, а обособлять их. Чтобы даже пара или друзья, пришедшие в театр, ушли из него, споря друг с другом. Но, заметьте, не ссорясь…