«Теперь не знаю, как быть с этой куклой...»

…Вечером Юлька сидит в углу, упираясь подбородком в коленки и стискивая кулаки. Лицо у нее суровое и надутое, как у посаженного в клетку, но не сломленного духом хомяка.
– Что, в угол поставила, да? – спрашиваю я у Юлькиной мамы. Тихонько, чтобы Юлька не услышала.
– В угол поставила, да! – нарочито громко отвечает Юлькина мама и не без боязни косится в сторону угла. Юлька отвечает ей разъяренным и горестным взглядом.  – И не зыркай на меня, пожалуйста! Лучше расскажи тете Тане, что ты сегодня выкинула! Это же кошмар какой-то, у меня до сих пор сердце колотится. Представляешь, мы сегодня гуляли в парке. И там познакомились с еще одной мамой и девочкой, лет четырех-пяти. Машенька такая.
– Она воровка, а не Машенька, – хрипло уточняет Юлька из угла.
– Не выдумывай! Никакая она не воровка! Просто так случайно получилось. Юлька играла с этой Машенькой. И дала ей свою куклу, барби свою страшненькую  – знаешь? У которой еще шубка…
– Ты сама страшненькая! – мрачно откликается Юлька из угла.
– Ты мне погруби еще! Ты мне погруби! Совсем распустилась. Так вот. Сама дала, между прочим. А потом мы все вместе пошли на автобусную остановку. И я уже не помню даже, как это получилось, в общем, я стала Юльке шарф перевязывать, а в это время подошел автобус и Машенька с мамой туда сели, а мы не успели, вернее, мы даже не собирались туда садиться, потому что это не наш автобус был. И кукла так и осталась у Машеньки, автобус отъезжает, Машенька стоит сзади у окна и машет нам этой самой куклой. И что Юлька учудила? Она бросилась за этим автобусом прямо на шоссе, на проезжую часть! Я даже опомниться не успела! Ребенок посреди шоссе, машины гудят, тормоза визжат…
– И что – она у тебя теперь весь день стоит в углу?
– Стоит?! Это называется – стоит? Нет. Стояла она до обеда. А потом я ее простила и выпустила. То есть, попыталась выпустить.
– А она что, не выходит?
– Представь себе, не выходит. Так там и сидит. И обедать не пошла, и ужинать. Она, видите ли, обиделась! У нас, видите ли, самолюбие такое неприкосновенное  – в угол не поставь! Мы гордые, мы этого не переносим!
– А кукла?..
– А что – кукла? Теперь не знаю, как быть с этой куклой. Одна надежда, что они завтра опять в парк придут и вернут нам эту чертову куклу…
– Она не чертовая, – с тяжелым прерывистым вздохом говорит Юлька и тоскливо сжимается в своем углу. – И я ее никогда уже больше не увижу.
– Во-первых, это еще не факт… Во-вторых, нельзя быть такой жадной. Ну, взяла девочка куклу – подумаешь, горе! Взяла – и очень хорошо! Пусть играет на здоровье!
– Нет, не пусть! – Юлька еще крепче стискивает кулаки и бьет ими по полу. – Не пусть! Не пусть!
– Видали жадюгу? Между прочим, если бы ты была хорошей девочкой, я бы тебе купила такую же куклу. Точно такую же. У нас в универмаге продается, я видела. Такая же в точности – один к одному…
Юлька смотрит на нас, как, вероятно, смотрела бы мать, у которой только что, на ее глазах, украли ребенка, а прохожие смеются и говорят: не беда, нашла о чем горевать – другого родишь!
– Такой же – не бывает, – через силу выговаривает она и начинает размазывать ладонями слезы по и без того уже грязным и опухшим хомячьим щекам.
– Как это – не бывает? Я сама видела, своими собственными глазами! И я бы тебе ее купила, если бы…
– Не надо покупать, – всхлипывает Юлька. – Не смей даже покупать!
– Вот – слышала, как она со мной разговаривает? Это просто ужас какой-то.
Юлькина мама вздыхает и, сама чуть не плача, уходит на кухню готовить чай. Я опасливо приближаюсь к углу и сажусь на пол – в принципе рядом с Юлькой, но на всякий случай слегка поодаль.
– Как куклу-то звали? – спрашиваю я и тут же прикусываю язык: вместо того чтобы утешить человека, я только лишний раз растравляю его раны!
– Зюма, – икая, отвечает Юлька и оглядывает себя в явных поисках, во что лучше высморкаться – в подол или в фартучек. Я торопливо сую ей свой платок.
– Зюма – интересное имя… А знаешь, я на твоем месте не отказывалась бы от той, второй куклы. Представляешь: они были бы тогда разлученные близнецы. Так часто бывает: близнецов разлучают в детстве, и они даже ничего друг про друга не знают. А потом через много лет встречаются. Вернее, сначала просто оказываются в одном и том же месте, но еще не знают о существовании друг друга. И люди кругом тоже не знают. И от этого происходят всякие путаницы и недоразумения.
– А потом они встречаются все-таки?  – хмуро уточняет Юлька из недр моего платка.
– Конечно! И очень радуются. Потому что раньше они были как бы поодиночке, а теперь встретились – и их стало двое.
– А вторую как назовем? – еще сильнее сдвигая брови, спрашивает Юлька.
– Ого! Вот это уже разговор! Вторую… вторую назовем Фира. Зюма и Фира. Вместе будет Зюмфира. Получается, что и их разделили, и имя как бы разделили. А когда они воссоединятся, и имя тоже воссоединится и будет полным…
– И обои будут Зюмфиры?
– Да. Сестры Зюмфиры. Только одна  – Зюма, а другая Фира.
– Знаешь, что в тебе хуже всего? – говорит мне Юлькина мама, неслышно появившаяся из кухни и теперь нависающая над нами с заварочным чайником и полотенцем в руках. – Даже не то, что ты грубо и бесцеремонно вторгаешься в воспитательный процесс и сводишь на нет все мои усилия по формированию личности ребенка. А то, что ты с таких лет приучаешь ее к дешевым сериальным сюжетам! Зюма и Фира – это же еще хлеще, чем Зита и Гита! Тебе не стыдно, скажи честно?
– Нет, – честно говорю я. – Плавту же было не стыдно. И Шекспиру. И Мольеру. И… вообще – мало ли кому. Это древний, освященный веками сюжет. Вечное и великое не может быть банальным.
– Значит, завтра ты мне принесешь Фиру, – задумчиво-приказным тоном напоминает мне Юлька.
– Если мама разрешит.
– Мама разрешит, – стонет мама. – Мама все разрешит! Из мамы вы уже и так высосали все соки и свили все веревки, какие только возможно! А теперь – быстро за стол и пить чай!
– Я не пойду за стол, – строго и печально откликается Юлька и опять утыкается носом в колени.
– Тогда и мы не пойдем! – решает мама.  – Будем пить чай здесь, у тебя. В углу. Ты не против?
Юлька так поражена этим предложением, что не знает, как реагировать. Постепенно горе и злость стаивают и сползают с ее лица, как мартовский снег...