«Возвращаясь к Аксаковым…»

Белое крыльцо посреди Москвы

На Новом Арбате невольно ускоряют шаг и те, кому спешить вроде бы некуда. Скорость пешеходов здесь, наверное, самая высокая в Москве. Сверкают бутики, клубы, банки, и кажется, что даже облака залеплены рекламой.
На этом фоне маленький храм, притулившийся в самом начале знаменитого проспекта (на пересечении с Поварской), кажется деревенской старушкой, заблудившейся в мегаполисе. Белокаменное узорочье древних стен, зеленые купола…
Сколько раз и я пробегал или проезжал на троллейбусе мимо этого храма, а не знал, что это место совершенно особенное для русской культуры. Здесь, в храме преподобного Симеона Столпника, 2 июня 1816 года обвенчались 25-летний сын оренбургского помещика Сергей Аксаков и 23-летняя дочь суворовского генерала Ольга Заплатина.
Москва тогда только отстраивалась после войны 1812 года, после страшного пожара, в котором пострадала половина московских церквей. Везде стоял веселый запах свежих стружек, смолы и пакли. Храм был заново освящен и побелен. Когда молодые Аксаковы вышли на крыльцо, казалось, вся Москва им радуется…
Почти двести лет миновало с того дня, но мы можем прийти на это же белое крыльцо. Постоять в раздумье и помолиться там, где началась история семейства, ставшего олицетворением русской семьи вообще. Помянуть всех по именам. Родители Сергей Тимофеевич и Ольга Семеновна. Дети: Константин, Вера, Григорий, Ольга, Иван, Михаил, Мария, Софья, Надежда и Любовь.
Константин остался в истории прежде всего как философ-славянофил. Он призывал русских не искать врагов, не бахвалиться, не унывать, а стремиться к нравственному самосовершенствованию. «Причина всех неудач наших – в нас самих, – писал он в дни Крымской войны, – мы сами, конечно, самый страшный наш противник…»
Вера – первая помощница отца и братьев в их литературных и общественных трудах. Ее авторитет как первого критика в семье был непререкаем. Превосходная рисовальщица, автор знаменитого «Дневника», благодаря которому ее имя можно найти в энциклопедии «Русские писатели».
Миша подавал надежды как талантливый композитор, но внезапно умер на 17-м году от воспаления легких.
Иван – яркий публицист, поэт, талантливый редактор, создатель Славянского благотворительного общества, почитаемый и поныне в Болгарии и Сербии как герой борьбы за освобождение от турецкого ига. Когда он умер в 1886 году, проститься с ним вышли более ста тысяч москвичей.
Григорий в 1867 году стал самарским губернатором, и в Самаре его до сих пор поминают добром. Кстати, именно благодаря хозяйственной сметке совсем молодого тогда Гриши Аксаковы приобрели в Подмосковье имение Абрамцево.
Надежда обладала замечательными вокально-музыкальными способностями. Ее пением украинских песен заслушивались Н.В.Гоголь и Т.Г.Шевченко…
Одни Аксаковы прославились, другие остались в тени, но все они выросли достойнейшими людьми, ничем и никогда не запятнавшими родовой фамилии.

Колыбельная проза

Как-то я спросил нашего выдающегося филолога Сергея Георгиевича Бочарова о том, что бы он посоветовал перечитать из классики, и тот сразу ответил: «Ну, прежде всего Сергея Тимофеевича Аксакова».
В этом году есть особенный повод перечитать Аксакова: 150 лет назад, в 1858 году, вышли в свет «Детские годы Багрова-внука».
А 26 декабря исполняется 160 лет со дня рождения любимой внучки писателя – Ольги Григорьевны Аксаковой. Именно ей посвящены «Детские годы…».
Их почему-то чаще всего издают для старшего школьного возраста, а то и для взрослых – почти без иллюстраций, мелким шрифтом. А книга-то написана для девочки десяти лет, и ее надо читать вслух, лучше по вечерам – и тогда она откроется во всей своей красоте.
Здесь ребенка может увлечь не столько сюжет, сколько музыка родного слова, столь редкая нынче ласковость и степенность интонации. Кто-то скажет мне: от этой музыки ребенок заскучает и уснет. Так и слава Богу! Уснуть на добром слове, с улыбкой и безмятежно – разве такие минуты потеряны для души?
Проза Аксакова по призванию своему – колыбельная. Равнинная – как сказал один из критиков ХХ века.
Английский писатель Вильям Хадсон в автобиографической книге «Далекое и прошлое», считающейся в Англии классическим произведением о детстве, говоря о сложности художественного изображения жизни детей, назвал «Детские годы Багрова-внука» самым крупным достижением автобиографического жанра во всей мировой литературе.

Лад повседневности

«Уже длинная тень от дома покосилась на юг и легла своими краями на кладовую и конюшню…»
Как все-таки удивительно, что это написано слепым человеком. Потеряв зрение, Сергей Тимофеевич будто бы обрел какое-то особенно полное и цельное видение мира. Тот взгляд, который не упирается в вещи, а видит всю картину – от коврика в детской до самого горизонта, от земли до неба, от раннего утра до позднего вечера, от первых дней детства до глубокой старости. Эта стереоскопичность зрения в сочетании с поэтичностью детского сновидения завораживает и сегодня. На иных страницах свежесть описаний так омывает душу, что кажется, что у тебя в руках первая в твоей жизни книга и ничего другого ты еще не читал.
У Аксакова невероятно и живо запечатлен лад повседневности. Весьма редкое (а нынче и почти исключительное) для русской жизни состояние.
В «Детских годах…» вовсе нет идеальных характеров, но все они описаны с любовью, и оттого сами их недостатки скрадываются. Очевидно, видение доброго, хорошего прежде отрицательного – это было в крови у Аксаковых. Так они смотрели и на страну, и на народ, и на каждого встретившегося им человека.
Иван Аксаков (будучи сорокалетним, много испытавшим и повидавшим человеком) пишет невесте: «Вы скажете: опять я идеализирую. Да, идеализирую, потому что без идеализации не возможны никакие личные отношения к людям. Т.е. это значит, что в каждом человеке есть его идеал, его же внутренняя истинная физиономия, его тип, его лучшее, относительно которого сам человек может быть неверен».

Репутация… А может, просто любовь?

Аксаковы – это тот удивительный, редчайший случай, когда не один человек, а целая семья была окружена доброй славой и всеобщим почтением. Причем для современников в жизни Аксаковых не было ничего героического. Многодетность была тогда в порядке вещей и сама по себе не почиталась за подвиг. Книги Сергея Тимофеевича и Константина, а также газеты, редактируемые Иваном Аксаковым, были известны лишь небольшому кругу образованной публики.
Так чем же Аксаковы так полюбились? Почему одно упоминание этой фамилии так много говорило русскому сердцу? Пожалуй, это оставалось загадкой и для самих Аксаковых.
Летом 1865 года (через шесть лет после смерти отца) Иван Аксаков, путешествуя по Волге на пароходе, познакомился с генералом Павлом Христофоровичем Граббе, только назначенным тогда атаманом войска Донского. Несколько дней они провели в разговорах на палубе. Прощаясь, Граббе сказал Аксакову: «Я теперь понимаю репутацию аксаковскую…» В тот же день Аксаков пишет в письме к невесте: «Кстати, об этой репутации. Какая она странная и необъяснимая. Она сложилась из репутации моего отца, как автора «Семейной хроники», репутации брата и отчасти моей. Многие почти не умеют различать эти три лица и смешивают их вместе. Что автор «Семейной хроники» имеет известность, это очень понятно, но почему мы с братом пользовались ею в России даже прежде отца, это мне представляется загадкой…»
В начале ХХ века Василий Розанов пишет в свойственной ему тогда едкой манере: «Они встают из-под земли, – эти великие покойники. Если назвать имя Константина Аксакова, то не найдется грамотного человека на Руси, который не отозвался бы: «Знаю, – Аксаковы, – как же... Любили Русь, царей, веру русскую, – и с туманными глазами и погодя закончил бы: – Написали «Семейную хронику»...»

Семейная дружина

Жили Аксаковы дружно, но вовсе не сусально-идиллически. Обычная в большой семье разность характеров, темпераментов, умственных устремлений и взглядов на жизнь.
Даже по семейной переписке видно, что полемика между родителями и детьми и у детей между собой – эта полемика не затихала на протяжении многих лет. А чего стоит переписка Ивана и Константина! Можно подумать, что при встрече они непременно подерутся.
Рассудительный, целеустремленный, внутренне собранный Иван уже в девятнадцать лет признавался: «Благоразумие лежит на мне свинцом…» Каково ему было ладить со старшим братом-мечтателем, с его наивным и сугубо книжным представлением о жизни.
К тому же так вышло, что Иван рано покинул родительский дом и по жизненному опыту быстро обогнал Константина. Почти в каждом письме домой Иван то наставляет старшего брата, то высмеивает, то укоряет, то прямо стыдит.
Но при этом Иван всегда бросался на защиту брата, когда кто-то из чужих отпускал шутки в адрес Константина. Иван громогласно заявлял светской публике: «Прекрасно, что Костя носит русское платье, несмотря ни на какие шутки и насмешки, мы все должны были бы поступить так, да дрянны слишком…»
При всей разности взглядов Аксаковы твердо сходились в одном. В том, что так хорошо выразил Константин: «Жизнь человека должна быть нравственное дело».
Он же нашел определение аксаковской семье – духовный хор. Еще в детстве Костя счастливо нашел уменьшительные слова от слова отец – отесинька или отецинька, и с тех пор Сергея Тимофеевича все дети звали только так и дома, и в письмах.

Хоровые письма

Первое впечатление от получения письма так запечатлено в «Детских годах Багрова-внука»: «Дедушка получил только одно письмо из Оренбурга с приложением маленькой записочки ко мне от матери, написанной крупными буквами... эта записочка доставила мне великую радость. Тут примешивалась новость впечатления особого рода: в первый раз услышал я речь, обращенную ко мне за несколько сот верст, и от кого? От матери, которую я так горячо любил, о которой беспрестанно думал и часто тосковал…»
Если бы Аксаковы не сделали ничего для нашей литературы, философии, культуры, а оставили бы после себя только домашнюю переписку, – и тогда их имя произносилось бы нами с благодарностью.
Письмо для Аксаковых – дар любви, радость, которую так легко доставить человеку. Благодаря переписке интенсивность общения в семье Аксаковых ничуть не ослабевала с отъездом одного или нескольких детей. Каждый день с кучером отправляли на станцию до десятка писем и столько же к вечеру привозилось в Абрамцево.
Какая-то теплота общего гнезда (по выражению друга семьи Аксаковых Алексея Хомякова) согревала сердца.
Каждое письмо Аксаковых поразительно тем, что в нем, как в матрешке, – письма ко всем членам семьи. Вот двадцатилетний Иван пишет домой (из Астрахани в Москву, 16 апреля 1844 года): «Ваши строки, милый Отесинька, пробудили во мне много внутренних упреков…» И тут же: «Да, да, что вы смеетесь, милая Маменька, знайте, что мне тюлень и доходы с него казны почти во сне снятся…» Через пару строк: «Прошу Олиньку сказать мне настоящее мнение о достоинстве узора и доброте материи…»
А вот строки еще одного Ваниного письма, где он умудряется говорить со всеми одновременно (17 июня 1844 года): «Каковы стихотворки мои сестрицы? Sophie и Марихен, я знаю, сочинительницы, но Любу я вовсе не предполагал стихослагательницею. Нет, уж это, видно, в семействе, в крови. Что вы думаете, и у Веры Сергеевны, и у Олиньки, и у Нади, и у всех таится стихослагательная способность, кто знает? Попробовать, попробовать непременно. А ну, ну, начинай Грицко, вот так, вот так! А ну, ну Вера, ну, ну, Оля!..»

«Под одной кровлею…»

При таком-то числе детей – и ни малейшей попытки старших Аксаковых отправить кого-то из мальчишек в пансион, лицей, а девочек – в институт для благородных девиц. Возможно, потому, что сам Сергей Тимофеевич в детстве прошел краткое испытание такого рода «ссылкой», когда его с сестрой родители на целый месяц оставили в Багрове. Горькая память об этих днях осталась у него на всю жизнь. Глава «Пребывание в Багрове без отца и матери», пожалуй, самая грустная в книге Сергея Тимофе-
евича. «…С нами здоровались, говорили несколько слов, а иногда почти и не говорили, потом отсылали нас в нашу комнату…»
В обеспеченном сословии уже тогда часто тяготились детьми. Телевизора не было, но балы, театры, салоны и гостиные были не меньшим, если не большим искушением. Порой даже в семьях совершенно старосветских помещиков считалось, что на детей вовсе не стоит обращать внимание. Есть няни, гувернеры – и довольно. Вечное заблуждение: недостаток родительского (и прежде всего – материнского!) внимания не может компенсироваться ни престижностью образования, ни богатым наследством.
Неудивительно, что вскоре родителям объявляется война. Многие известные дворянские семьи сотрясают скандалы, рушится вековой уклад. Сыновья бросают родителей, уезжают за границу – делать революцию или кутить. Дочери бегут с первыми встречными.
22-летний Михаил Бакунин пишет сестре Варе: «Для меня не существует родителей… я не нуждаюсь больше в их любви... Я не признаю за ними никаких прав…»
Наталья Захарьина в письме Герцену: «Была ли у меня мать? – Нет… Был ли у меня отец?.. Был ли у меня брат, сестра или кто-нибудь родной?..»
Александр отвечает сочувственно: «Никто не хотел тобою заняться, ты была оставлена на себя…»
Многим аксаковским знакомым кажется неминуемым, что и молодые Аксаковы (при их-то оригинальном уме и почти южном темпераменте!) вот-вот взбунтуются против «стариков». Но бунта не происходит. Мало того, повзрослевшие дети не стесняются своей привязанности к родителям. Они не опасаются насмешек от «продвинутых» сверстников и при всяком случае признаются, что чувствуют себя счастливыми только под крышей родительского дома.
Сергей Тимофеевич и Ольга Семеновна никогда не изолировали детей от общения со сверстниками, но делали все для того, чтобы исключить саму только возможность дурного влияния. Когда Константин поступил в Московский университет, М.Погодин предложил ему место в пансионе при университете, на что тут же получил вежливый, но решительный отказ от Аксакова-старшего: «…Странно, что мой старший сын (это важно для братьев) в то время, когда должен поступить в друзья мне, будет жить не под одною кровлею со мною! Мы непременно, хотя и безотчетно, будем грустить о нем… Смешно, а правда. У вас набралось уже мальчиков много, наберется еще больше, могут попасться всякие (их пороков не разгадаешь с первого взгляда)…Что, если мой сын примет от кого-нибудь из товарищей дурные впечатления или привычки? Чем я могу оправдать себя перед собою?..»
Иван вспоминал о старшем брате Константине: «Между детскими годами и зрелым возрастом почти у всех лежит целая пропасть. У него, напротив, не было никакого разрыва с младенчеством в душе и сердце… Он не стыдился ни младенческих движений, ни отношений дитяти к родителям… Хотя бы гостиная была полна гостей, он точно так же целовал руку у отца и ласкался к нему, как бывало в детстве. Вообще в нем не было никакого ложного страха…»

Стояние Столпника

Вернемся на нынешний Новый Арбат, к храму Симеона Столпника, где в 1816 году венчались Сергей Тимофеевич и Ольга Семеновна Аксаковы. Этот храм, возведенный еще в 1679 году, в середине ХХ века оказался в эпицентре громадной стройки. Во время строительства Нового Арбата все в округе было снесено, раздавлено, превращено в кирпичную крошку. Крушили и старые усадьбы, и купеческие особняки, и доходные дома начала века.
В семи (!) метрах от храма, закрытого еще в 1930-х годах, был вырыт котлован под строительство высотки. Казалось, что полуразрушенное строение, в котором уже трудно было узнать церковное здание, вот-вот спихнут бульдозером в яму. Но по неведомым причинам техника объезжала руины храма. Начальство, приезжавшее на стройку, не могло понять, в чем дело. Из ведомства в ведомство летели приказы: снести немедленно. А Симеон Столпник стоял, похожий на таинственный бастион (как тут не вспомнить подвиг этого древнего подвижника, который, спасаясь от суеты, построил себе столп и прожил на нем 80 лет).
Летом 1964 года к церкви подогнали экскаватор, но не успел начать работу – в его ковш забрался архитектор-реставратор Леонид Иванович Антропов, друг и соратник легендарного защитника старой Москвы Петра Дмитриевича Барановского. Пока Леонид Иванович держал оборону, сидя в ковше экскаватора, Барановский одному ему ведомыми путями добыл приказ Министерства культуры о постановке памятника на государственную охрану. Мало того! Было принято решение о срочной реставрации храма.
Руководителем реставрационных работ была назначена исследователь древнерусской архитектуры Ольга Дмитриевна Савицкая. Вот ее рассказ о тех днях, записанный Александром Розановым, автором книги «Храмы не умирают…»: «Вовсю шло строительство Нового Арбата. И нам, реставраторам, были поставлены очень жесткие сроки. Ситуация осложнялась тем, что без конца шли распоряжения «руководящих товарищей»: церковь сносить. Но решения эти каждый день менялись. У меня сохранилась куча документов, актов, каждый из которых отменяет предыдущий. Научную работу приходилось вести в процессе реставрационных работ. К счастью, со мной работали великолепные каменщики Константин Фадеев (он реставрировал Соловецкий монастырь) и Владимир Стороженко, плотник Алексей (к сожалению, забыла его фамилию). Они все были очень способные люди. Умницы необыкновенные. На первый взгляд совершенно неграмотные люди, а оказывается – прирожденные математики. Я над каким-нибудь шаблоном долго голову ломаю, а они приложат шнурок, рейку и делают точнее, чем я проектировала.
Алексей был забулдыгой, но безумно любил цветы. Он каждый день приносил мне огромные, совершенно роскошные букеты цветов. Как-то я ему говорю: «Слушай, Алексей, в чем дело? Почему каждый день цветы?» Он отмалчивался…
Когда почти весь объем работ был закончен (очевидно, это была весна 1966 года. – Д.Ш.), опять пришло решение о сносе храма. Тогда рабочие обнесли весь храм фанерой и остались там на ночь. Я сидела дома, горевала, переживала: опять вся работа насмарку. А они за одну ночь восстановили главы, которые утром поднялись над храмом. Начальство приехало и видит – храм с главами! Сносить уже готовый, только отреставрированный храм как-то неприлично. (Через день-два поставили и кресты, но по приказу Суслова их убрали. Кресты эти до 1990 года пролежали в подвале.)
Рабочие за ночь так устали, что тут же свалились отсыпаться. И Алексей мой не проснулся… Он умер. Я после этого много думала: «Что же это такое было?»