РЕПОРТАЖ

«Все остальное - небо»

Совсем отдельная жизнь

О Свято-Алексиевской пустыни я впервые услышал год назад на Рождественских образовательных чтениях. Тогда за чаем в буфете несколько человек горячо спорили о неведомом мне Василенко и таинственной пустыни. И почему-то казалось, что речь идет о происходящем где-то в тайге или на острове Пасхи. (Позднее я с удивлением узнал, что Свято-Алексиевская пустынь расположена в двух часах езды от Москвы.)

Тут надо вспомнить, что в детстве Алеша Василенко как особо одаренный ребенок попал с Украины в математическую школу новосибирского Академгородка. Закончил физико-математический факультет Новосибирского университета и исторический факультет Ленинградского университета.

С трибуны же о пустыни и Василенко почему-то не говорили ни светские, ни духовные лица. По всему чувствовалось, что ясного мнения о ее опыте то ли еще не составлено, то ли не принято его высказывать.

Мне захотелось непременно самому побывать в Новоалексеевке, где находится Свято-Алексиевская пустынь, и на все посмотреть своими глазами. Нынешней поздней осенью мне это удалось, и надо сказать, без особого труда. В Новоалексеевке открывалась научно-практическая образовательная конференция, и от метро туда шел автобус.

Впечатления от двух дней пребывания в пустыни оказались столь сильными, что я не решился сразу написать об увиденном. Думалось: вот эмоции улягутся, и тогда можно будет все осмыслить по порядку. И вот уже декабрь, давно побелели холмы и поля, а вспомню звезды над пустынью, светящиеся окна библиотеки, деревянные мостки, часовню, кадета Мишку, стайки девочек в белых фартуках, веселые глаза отца Алексия – и вновь чувствую, что не могу разъять все это, разложить по педагогическим полочкам.

Сейчас я вновь перечитал тот блокнот, где делал записи во время поездки, и подумал: пусть они так и останутся заметками. Заметками на полях той жизни, что не похожа ни на городскую, ни на деревенскую, ни на монастырскую… Это какая-то совсем отдельная жизнь.

Дровяной сарай английской аристократии

Снег с дождем. Вянет трава, тускнеет под низкими облаками еще вчера багряный и золотой лес, все живое жмется к теплу, ищет свет в сумерках. Вот долгожданный поворот на Новоалексеевку. Наш автобус с усилием тащится в гору. За чернеющими стволами лип виднеется краснокирпичный храм с невысокой колокольней. Вокруг храма рассыпаны полудеревенские и полудачные домики с листвой на крышах, с заросшими садиками, почти облетевшими.

Детские коляски у домика с верандой («тут у нас детский сад»). Между колясок бродят важные гуси – самая надежная служба безопасности.

Узкая аллея старых лип – не прямая, а идущая полукружьем поначалу вдоль пруда, а потом уводящая к храму. Черная фигурка инокини зябко спешит по тропинке.

Вдруг за этой почти древнерусской картиной открылось трехэтажное деревянное здание, построенное в стиле доброй старой Англии. За ним – еще одно такое же, только каменное. Кембридж не Кембридж, но Оксфорд определенно напоминает. (Я-то в Англии никогда не был, но сидевший рядом со мной в автобусе доктор филологических наук Владимир Иванович Аннушкин подтвердил: похоже, особенно в таком сыром тумане, как сейчас.)

Потом мне рассказали, что эти здания именуются «Старая гимназия» и «Новая гимназия», а английский стиль – дань не столько архитектурной классике, сколько аскетичной британской педагогике.

Константина Алексеевича Чебыкина, заместителя начальника кадетского корпуса (он же по совместительству заведует кафедрой классической филологии в гимназии), моя реплика об ассоциациях с Оксфордом не удивила. С истинно британской невозмутимостью он сказал: «Оксфорд с чего начинался? С дровяного сарая, который сняли четыре бакалавра. Оксфорд в переводе – «Бычий брод». А чем Новоалексеевка хуже?»

Быстро, как-то враз, стемнело. Покидаем автобус и бредем по деревянным мосткам, с трудом нащупывая путь. По городской привычке невольно с тревогой относимся к любой фигуре, показавшейся из глухой темноты. Но звучит приветливое и непоказное «Здравствуйте!»…

Сцепление судеб

В 1992 году в Переславль-Залесский приехал служить ленинградский священник Алексий Василенко. Под жилье семье батюшки нашли дом в деревне Новоалексеевке. Посреди деревни виднелись руины храма.

Появление здесь Василенко было подобно падению метеорита. Все – от старух до районного начальства – почувствовали, что тихого, безропотного умирания больше не будет. Не будет и восстановления милой старины в отдельно взятой деревне – слишком умен, самостоятелен и бесстрашен отец Алексий, чтобы увлечься простой реконструкцией дореволюционного скита.

Вскоре вокруг Новоалексеевки произошел столь же внезапный, сколь и естественный отбор: одних проекты Василенко распугали, других, напротив, притянули как магнитом. Собственно, притянули не проекты, о которых тогда толком никто не знал, а сам батюшка. Рядом с ним можно было отдышаться, одуматься, разобраться в себе и в жизни. Пустынь давала кров, кусок хлеба, работу, а главное, те бытийные смыслы, ради которых стоило жить.

Люди, прибившиеся к пустыни, были настолько разными, что нигде и никогда они бы не встретились друг с другом. Брошенные дети – бродяги, сироты, попрошайки. Оставшиеся без крыши над головой старики. Подростки, обозленные на весь мир. Люди зрелые, устроенные, но уставшие от бессмысленности достигнутого комфорта.

А вот судьба немца Майкла Пюллена. Шестнадцать лет сидел на героине, потом приехал с католической миссией искать исцеления в России, отбился от соотечественников, бомжевал, в 1993 году забрел в Новоалексеевку и остался здесь навсегда. В пустыни заведует фермой, женился на местной девушке Нине, у них четверо детей.

Василенко понимал: если пустынь будет только приютом и богадельней – она обречена и с духовной, и с житейской точек зрения. Так началась кристаллизация идей и стала строиться не резервация для несчастных и выброшенных из жизни, а стартовая площадка. Духовный, социальный и образовательный центр с перспективой создания университета. Сам масштаб задач страховал от проблемы чрезмерной самоизоляции, на которой споткнулось немало православных общин.

Как отнеслось и духовное, и светское начальство к бурной деятельности Василенко? «Чудит батюшка…» И в самом деле, разве не безумие строить гимназию, кадетский корпус, фундаментальную библиотеку и музеи в умирающей деревне, куда осенью и на тракторе не доберешься?

Почему-то никто не хотел увидеть того, что «фантазии» Василенко именно этой суровой реальностью и продиктованы.

Дарвина на покой

Рассказывает о. Алексий:

– Поначалу наши дети ходили в школу соседнего села, но в 1995 году мы поняли, что детей надо учить здесь, поскольку из-за бездорожья дети пропускали до половины занятий. Кроме того, началось безжалостное разорение сельских школ. Вокруг нас закрыли четыре школы. В первый год у нас было одиннадцать учеников и семь педагогов, на другой год – четырнадцать учеников и восемь педагогов. Но вот сейчас у нас сто пятьдесят учеников и семьдесят три педагога. Мы решили, что уж если создавать школу, то высокого, интеллектуального типа, а именно: классическую гимназию. Но как это сделать вдали от культурных центров? Так родилась идея музеев, которые не только должны обеспечить учебный процесс дидактическим, зримым материалом, артефактами, но и дать детям мотивацию к серьезному, глубокому обучению. Чтобы у детей и голова, и сердце работали по максимуму.

Пустынь стремительно наладила связи с МГУ, МПГУ, Геолого-разведочным университетом, с академическими институтами РАН. Профессора стали приезжать в Новоалексеевку читать лекции старшеклассникам. Ребят стали брать в геологические, палеонтологические и археологические экспедиции.

Оказалось, что когда речь идет о живом деле спасения, старым оппонентам – науке и Церкви – нечего делить. Глупо бодаться вокруг Дарвина, когда по городам и весям тысячи детей роются в мусорных контейнерах, живут на теплотрассах и побираются на вокзалах.

Рассказывает о. Алексий:

– Дети очень слабые к нам попадают, с истощенной нервной системой, с ничтожным культурным и нравственным запасом. Очень быстро мы поняли, что по программе классической гимназии у нас смогут обучаться максимум двадцать процентов ребят. Многие дети до этого и в обычной-то школе еле учились или не учились вовсе. А тут такая сложная программа: кроме сильной математики, четыре язы- ка – два классических и два новых, а с церковно-славянским – все пять. Поэтому школу нам пришлось дробить, делить, приспосабливая ее к детям, к их возможностям и склонностям. Так при основной школе у нас появилась трудовая, потом появились школа искусств и кадетский корпус…

На дверях математического класса – табличка: «Раушенбаховская аудитория». Вся обстановка этого класса посвящена Борису Викторовичу Раушенбаху. Здесь хранятся переданные вдовой великого ученого подлинные архивные документы – тетради, рукописи, блокноты, фотографии. В классе астрономии – экспозиция, посвященная одному из основоположников астрофизики, Василию Григорьевичу Фесенкову…

Первых иностранцев, приезжавших в пустынь, больше всего поражало своеобразие русского пути к высокой духовности: нет канализации и дороги, но есть шесть музеев.

Сейчас есть и канализация, и дорога, и даже кулеры с водой в коридорах школы.

«Смешная» школа

Расписание уроков в фойе гимназии. Вот расписание на субботу в 7 классе: русская история, геометрия, латынь, древнегреческий, каллиграфия, всемирная история, биология… Вопрос о перегрузке детей упреждается цитатой из К.Д.Ушинского, помещенной тут же, рядом с расписанием и лицензией: «Более всего необходимо, чтобы для воспитанника сделалось невозможным то лакейское препровождение времени, когда человек остается без работы в руках, без мысли в голове, потому что в эти именно минуты портится голова, сердце и нравственность».

Вообще что сразу удивляет в коридорах гимназии, так это обилие изречений в рамочках. Мудрецы всех эпох преследуют тебя на каждом шагу. Цицерон, Кант, Зелинский и Ломоносов не дают проходу: «Люби свое дело легко и весело», «Дружба возможна только между добрыми людьми», «Тот, кто не приобрел культурных навыков, – груб; кто не дисциплинирован – дик», «Труды порождают почести», «Легкая школа – это школа для барчуков», «Власть над собой – высшая власть»…

Кажется, что все это как-то уж слишком в лоб. Но то, что очевидно для любой городской школы, вовсе неочевидно в Новоалексеевке. Тут дети вовсе не перегружены информацией (нет телевизора, нет свободного доступа в интернет, нет того рекламного потока, который окружает ребенка в мегаполисе), и быть может, Цицерон не зря старается.

Но все-таки трудно не улыбнуться, глядя на это цитатное изобилие. Кто-то при мне так и спросил Василенко: «Неужели такой способ назиданий может иметь хоть какой-то отзвук в современных детях? Это же смешно!»

– Смешно, – неожиданно согласился настоятель, – у нас вообще одна из самых смешных школ на свете. Исторически так получилось. Дети попадают к нам из самых социальных низов, а интеллектуальные амбиции у нас заоблачные. При этом у нас всегда было больше детей, чем возможностей их содержать. Больше школьных предметов, чем специалистов, способных их преподавать. Больше духовных задач, чем лиц в священном сане, способных их осуществлять… А что касается цитат, картинок – это часть той умной среды, которую мы пытаемся создать. Нам нужно нарастить оболочку души. Именно искусство утончает душу, и в конце концов душа становится способной воспринимать и нравственные истины. Поэтому у нас во всех корпусах так много и репродукций, и оригинальной живописи. Собрали мы и небольшую галерею…

Галерея (она носит имя художника Павла Ивановича Басманова, чье собрание и составило основу экспозиции) – это две изящно оформленные комнаты. Картин там не очень много, но каких! Брюллов, Суриков, Шишкин, Петров-Водкин, Малявин, Остроумова-Лебедева, Матэ… Здесь же трубка самого Ивана Сергеевича Тургенева!

Как написал в гостевой книге Свято-Алексиевской пустыни один известный ученый-филолог: «Я хотел бы стать маленьким и учиться в вашей школе».

Из путевого дневника старшеклассницы Кати Черниковой (Тамань, лето 2007 года): «Полдень. Мы с Ирой сидим на обрыве и рисуем море. Ничего, что мы не художники. Главное – пытаемся передать мир таким, каким мы видим его в зеркальном отображении нашего сердца…»

Мечта о Борнео

Культурные сокровища, собранные в Свято-Алексиевской пустыни, не могут не впечатлять, но мне в какой-то момент такая концентрация всего и вся в одном месте стала казаться чрезмерной. Как тут сосредоточиться, как не растеряться от этого изобилия, как выбрать что-то для себя?

Ведь к изречениям в рамках и портретам великих на стенах надо добавить старинные фолианты в кожаных переплетах, канареек в клетках, диковинные растения, чучела уссурийского тигра, черной пантеры и белого медведя, минералы в шкафах, бабочек в витринах, рыбок в аквариуме, античные древности, старинные костюмы и прялки, детали космических аппаратов…

В этом собирательстве всего и вся есть что-то неисправимо детское, и Василенко то в шутку, то всерьез винится за это:

– Простите, но мои родители, сельские учителя, воспитали меня романтиком. Мне в детстве какая в руки книга попадалась, тем мне и хотелось быть. Фабра, помню, купил в классе пятом и тут же всех муравьев, пчел выслеживал, всех букашек всполошил. Попались в руки «Рассказы о самоцветах» Ферсмана – и я уже видел себя минералогом. О космосе – космонавтом…

Вот и думаешь: а не живи в этом грузном седом батюшке ребенок, мечтатель и выдумщик, разве детям было бы с ним интересно? Разве можно было бы удержать их в обители, живущей по строгим монастырским правилам с множеством ограничений и запретов? Удалось бы увлечь наукой Лену Б., которая, только появившись в Новоалексеевке, заявила: «Я вас тут всех поубиваю!»

Минувшим летом Лена Б. участвовала в геологической экспедиции в Карелию. За месяц она прошла вместе с учеными все Северное Приладожье и Западное Беломорье. В отчете о результатах экспедиции говорится: «Как удалось уточнить, слюдоносные пегматитовые жилы приурочены к чулинской и аналогичной ей слюдяноборской свитам, сложенным высокоглиноземистыми кианитовыми гнейсами и кристаллосланцами с подчиненным развитием гранитосодержащих амфиболитов…»

О вкладе Лены Б. в сие загадочное для меня открытие можно судить по полевому дневнику начальника экспедиции. Там описывается история о том, как девочка нашла восьмикилограммовую кувалду и несколько дней тащила ее на себе, отказываясь бросить инструмент или отдать взрослым. Вскоре кувалда пригодилась и для геологического музея пустыни: экспедиция привезла уникальную 100-килограммовую друзу кристаллов плагиоклаза.

Недавно настоятель всерьез обсуждал с детьми возможность экспедиции на остров Борнео. Почему именно на Борнео? В энтомологическом музее пустыни хранится коллекция не описанных еще наукой тропических кузнечиков с этого острова.

Книжный рай

С гимназистом выпускного класса Пашей Золотаревым я познакомился в тот момент, когда он шел и на ходу читал толстенную книжку. Я поинтересовался, что за книжка. Оказалось, «О природе вещей» Лукреция. Сначала я удивился, а потом вспомнил себя в Пашином возрасте. Тогда ход мыслей мне тоже был интереснее всякого художественного сюжета.

Паша привел меня в библиотеку пустыни. Это какой-то книжный рай – уходящие под высокие своды шкафы с книгами, деревянные лестницы, модели парусников. Особенно хорошо здесь вечером, когда за окнами непогода и тьма, а здесь – уютный свет настольных ламп, огромный глобус, таинственно светящийся изнутри… Библиотека работает с восьми утра до десяти вечера.

В первых шкафах, у самого входа, – книги для самых маленьких читателей. Тут же отдельный маленький стол и стульчики для дошколят и их любимый сундук. «Раньше они так перерывали книги, что потом долго приходилось все расставлять по местам, – рассказывала главный хранитель библиотеки Татьяна Георгиевна Крылова. – Сейчас мы уже знаем их любимые книги и держим их в сундучке».

На полках для начальной школы я увидел словарь Брокгауза и Эфрона. Зачем он детям, ведь многое там устарело, а многого просто нет. «Зато там лучше всего поданы понятия по классической филологии, многие формулировки остаются непревзойденными по стройности и лаконичности…»

Такого обилия справочных изданий я не видел даже в университетской библиотеке. Энциклопедии русские, европейские, американские, немецкие…

«Здесь треть нашей библиотеки, – сказала Татьяна Георгиевна. – Без периодики, без учебников – 115 тысяч томов. Размещать негде. Чтобы разгрузить библиотеку, на мансардном этаже Новой гимназии будет открыто еще четыре читальных зала и десять хранилищ, а также отдел редкой книги. В этот отдел переедут вот эти старинные шкафы: тут у нас фламандские рукописи, начиная с пятнадцатого века. Линней и Паскаль, прижизненные издания. Учебник Федора Поликарпова, первый в России учебник латыни и древнегреческого и лексикон к этому учебнику. «Арифметика» Магницкого. Двухтомник Платона шестнадцатого века. Издание гомеровской «Одиссеи», тоже шестнадцатый век – параллельно на греческом и на латинском… У нас договор с Исторической библиотекой об обмене фондами».

Я онемело таращился на раритеты, не веря своим глазам, а потом, чтобы как-то успокоиться, сел полистать журналы, выходящие в пустыни. «Схолии», научный, публицистический и художественный альманахи. Тираж 15 экземпляров…

Отрывок из дневника гимназистов, встречавших рассвет на высоте 2100 метров: «В 6 ч. подъем. С собой взяли лишь хлеб, яблоки и фотоаппараты. Начало светать, поэтому шли очень быстро… Вот все подтянулись, сгрудились на краю обрыва. Где-то далеко внизу зеленое море пихт, все остальное – небо. А через несколько минут что-то огромное, круглое, дрожащее… И вдруг брызнули первые лучи! Мы запели “Отче наш”…»

Вопросы без ответов?

Боюсь, что, увлекшись деталями, я упустил что-то самое важное. Например, мало рассказал о том, что стоит за основным тезисом Василенко: «Дети должны много, много чего знать. И многое уметь. Но альфа и омега истинного образования и воспитания – это благочестие. Без него все не впрок».

Вообще 15-летний опыт Свято-Алексиевской пустыни достоин куда более глубоких и серьезных размышлений, чем мои заметки. И крайне странно, что обнаружить такие размышления мне не удалось даже с помощью интернета. Что тому причиной – понять трудно. Но мне кажется безусловным, что наше педагогическое сообщество немало обкрадывает себя, не замечая такого явления, как Свято-Алексиевская пустынь.

Реабилитация детей через научный поиск, через романтику исследования, нравственное, интеллектуальное и физическое оздоровление трудных подростков через настоящие научные экспедиции – разве это не интересно? Разве не стоит разобраться, почему до этого не додумались сами ученые – психологи, социологи, педагоги? Почему такая методика не была разработана Академией образования? Как получилось, что уникальный социально-образовательный центр создал деревенский батюшка, не имея ни копейки господдержки? Почему в Новоалексеевку приезжают специалисты из Европы, а ни один из наших министров образования за эти годы не заинтересовался опытом Василенко?

Возможно, причина в том, что о. Алексий оказался на ничейной полосе – между православной и светской педагогикой. В центре его «экспериментальной площадки» (и концептуально, и буквально) – храм, и это обстоятельство уже само по себе может отпугнуть многих людей, далеких от Церкви. Им трудно представить, как священник и настоятель может быть педагогом-новатором.

С другой стороны, школы Свято-Алексиевской пустыни столь открыты академической науке и светской культуре, столь многое умеют находить там для себя, что в глазах «ревнителей» это выглядит опасной уступкой. Они искренне считают, что о. Алексий впал то ли в прелесть, то ли в ересь, то ли просто сошел с ума. Слишком непривычно все, что делает Василенко.

Вот и получается, что опыт пустыни вынужденно стал уникальным.

– Нас такая уникальность не радует, – говорил мне на прощание о. Алексий. – Ведь ничего невоспроизводимого в нашем опыте нет. Каких-то затрат невероятных или кадров особенных. Много к нам приезжало за эти годы и монахов, и священников, и учителей, и директоров школ, и ученых, которые говорили: мы тоже будем делать. Я все жду, что меня пригласят посмотреть на то, что у них получилось, но пока не приглашают…

д. Новоалексеевка, Переславль-Залесский район,Ярославская область

P.S. Когда в этих заметках была поставлена точка, из Новоалексеевки пришло тревожное сообщение: у о. Алексия Василенко – обширный инфаркт. Сейчас он находится в одной из московских больниц. Пустынь молится о своем настоятеле.