Главная страница ИД «Первого сентября»Главная страница газеты «Первое сентября»Содержание №19/2007
Четвертая тетрадь
Идеи. Судьбы. Времена

КНИГА НА ПОЛКУ


Крыщук Николай

Николай Бердяев. «Самопознание»

Страницы книги Николая Бердяева «Самопознание» можно было бы печатать в рубрике «Биография внутреннего человека», которая велась в нашей газете около двух лет. Вот что пишет автор о жанре своей необычной книги: «Я никогда не писал дневника. Я не собираюсь публично каяться. Я не хочу писать воспоминаний о событиях моей жизни и эпохи; не такова моя главная цель. Это не будет и автобиографией в обычном смысле слова, рассказывающей о моей жизни в хронологическом порядке. Если это и будет автобиографией, то автобиографией философской, историей духа и самопознания».

Впрочем, «Самопознание» – книга не исключительно философская. Вернее сказать, что она написана человеком с философским складом ума. Тем не менее не всякому, даже умному и начитанному, подростку она окажется по зубам. Но использовать эту книгу для разговора о значительном в жизни не только можно, но, на мой взгляд, и очень полезно.

Юность обычно заглядывает в философскую литературу, чтобы извлечь из нее максимы отчасти для внутреннего употребления, в расчете на то, что в них содержатся безусловные истины, отчасти для щегольства в разговоре со сверстниками. Такие максимы есть и в книге «Самопознание», и уже первая из них может служить темой для отдельного разговора: «Тайна личности, ее единственности никому не понятна до конца. Личность человеческая более таинственна, чем мир. Она и есть целый мир. Человек – микрокосм и заключает в себе все».

Мысль, вообще говоря, вполне обыкновенная и легко принимаемая. В частности, она удачно ложится в либеральные лозунги. Недаром со времен «перестройки», когда Бердяев стал доступен широкой публике, он был едва ли не самым цитируемым автором. Но по существу, мысль эта перпендикулярна актуальному до сих пор массовому представлению о тайне и ценностях.

Тайна для нас – это нечто внеположное. Таинственны космос, биологическая клетка. Нанотехнологии какие-нибудь – это да, тайна. Жизнь муравья несомненно таинственнее жизни человека. Ценности тоже находятся вне меня. Они в религии, может быть, в древней истории, в обществе, в его морали, в государстве, в его законах и установлениях. Плохие или хорошие, но они там, я могу только к ним как-то относиться, принимать их или не принимать, соответствовать или не соответствовать. «Человек… существо многоэтажное»? Но государство-то устроено еще сложнее, не знаю я его, не понимаю, боюсь, оно – больше.

Теоретически мысль Бердяева («Личность человеческая более таинственна, чем мир») принять легко, но ее нельзя глубоко понять тому, кто не сумел полюбить себя, в ком не воспитано чувство достоинства и как следствие – уважения к личности другого. К тому же еще предстоит понять, чем любовь к себе отличается от самовлюбленности и эгоизма, следствием чего, напротив, является пренебрежение правами и интересами другого.

Да, но почему все же тайна?

Есть несколько уровней читательского восприятия. Первый и низший – это когда читатель как бы растворяется в авторе, полностью и рабски влюбленно подчиняясь его логике, взгляду на мир и даже способу чувствовать. С этого начинают почти все.

Бердяев подробно, тонко, умно, искренне и отважно рассказывает о своей внутренней жизни. Не подпасть под обаяние этой манеры невозможно. Но и смотреться в книгу как в зеркало тоже не получается. Чем честнее рассказ, тем больше он выявляет особенность духовного пути автора, его инакость. Сочувственно сравнивать себя с ним можно только до определенного предела. Это и дает возможность читателю воспитать в себе критический взгляд.

«Я всегда был лишь прохожим, – признается Бердяев. И дальше: – У меня никогда не было чувства происхождения от отца и матери, я никогда не ощущал, что родился от родителей. Нелюбовь ко всему родовому – характерное мое свойство. Я не люблю семьи и семейственности… У меня всегда была мучительная нелюбовь к сходству лиц, к сходству детей и родителей, братьев и сестер. Черты родового сходства мне представлялись противоречащими достоинству человеческой личности».

Источником признания Бердяева является, конечно, Евангелие. Прямо он его не цитирует, но пишет: «Христиане должны себя чувствовать не имеющими здесь пребывающего града и града грядущего взыскующими». Все правильно. Но одно дело слова Христа, другое – личное откровение. Тут и выясняется, что призыв отказаться от родителей во имя Господа связан не только с психологическими трудностями, но и с биологической, скажем так, реальностью.

Так или иначе, после слов о своей нелюбви к семейственности и роду Бердяев переходит к собственно автобиографии, то есть к рассказу о своих родителях и более далеких предках. Как повествователь добросовестный, он неизбежно приходит к такому, например, наблюдению: «Тут уместно сказать о некоторых наследственных свойствах характера нашей семьи. Я принадлежу к расе людей чрезвычайно вспыльчивых, склонных к вспышкам гнева. Отец мой был очень добрый человек, но необыкновенно вспыльчивый…» И так далее. Как же, скажите, это сопрягается с тем, что у автора «не было чувства происхождения от отца и матери»?

Он, конечно, и сам ощущает, что намечается противоречие, и тут же спешит разрешить его: «Если глубина духа и высшие достижения личности ничего наследственного в себе не заключают, то в душевных, душевно-телесных свойствах есть много наследственного».

Этот вывод, однако, не итог, а только повод для размышлений. Например, вывод о том, что высшие достижения личности никак не связаны с наследственностью, при современных открытиях генетики представляется сомнительным. Но это не главное.

О духовной жизни на уроках литературы разговор идет бесконечный, однако часто ли учитель останавливается на вопросе о том, что это, собственно, такое – «духовная жизнь»? Для большинства это только звук, причем пустой. И потом: разве духовная и душевная жизнь – это не одно и то же? А в чем разница? Вопрос сложный, конечно, но столь же и простой для постановки его в любой аудитории. Потому что про душевную жизнь знают так или иначе все и будут говорить о ней с удовольствием. Тем более интересно, чем же она отличается от жизни духовной. Душевная жизнь есть во мне точно, а есть ли духовная?

Наконец, вопрос действительно сложный, не возьмусь сейчас даже начать рассуждать на эту тему. Как душевная и духовная жизнь связаны между собой? Ведь не живут же они в человеке по разным комнатам. Тогда получается, что духовная жизнь каким-то образом рождается из душевного устройства человека, а потом… А потом влияет на его душевное состояние? По ходу разговора выяснится, что вопросы эти не отвлеченно-философские, а сугубо практические, имеющие отношение к каждому, даже не сильно продвинутому ребенку.

Многое в мыслях и настроениях Бердяева близко нам еще и в силу созвучности нашего и его времени. «Мне пришлось жить в эпоху катастрофическую и для моей родины, и для всего мира, – пишет Бердяев. И дальше: – Эпохи, столь наполненные событиями и изменениями, принято считать интересными и значительными, но это же эпохи несчастные и страдальческие для отдельных людей, для целых поколений. История не щадит человеческой личности и даже не замечает ее».

Этим, а не только орфическим пониманием происхождения души объясняется отсутствие в нем чувства «вкорененности», духовное скитальчество и сосредоточенность на внутренней жизни. Когда мир и связи рушатся, человек неизбежно остается наедине с собой. Больше, чем печаль, знакомо ему чувство тоски, в том числе тоски по будущему.

О детстве автор говорит подробно и охотно, как любой из пишущих. И тут сразу возникает столько трогательных или мучительных перекличек, что кажется иногда, будто автор украл у тебя твои тайны. Видимо, в детстве все люди – родственники.

Как вам, например, такое наблюдение, правда, относящееся не к детству, а к юности, в котором автор даже не особенно настаивает на иронии, так оно правдиво: «…я всегда одевался элегантно, у меня всегда была склонность к франтовству, и я обращал большое внимание на внешность. Я всегда любил сигареты и духи, и это для меня характерно. Любил я ходить в уединении по чудесному парку Александрии и мечтать об ином мире». В какой-то миг мне показалось, что это прямо списано у Блока. Пристальное, иногда до болезненности, внимание к внешности и мечта об ином мире – кто через это не проходил?

Читаем дальше: «Мои способности обнаруживались лишь тогда, когда умственный процесс шел от меня, когда я был в активном творческом состоянии, и я не мог обнаружить способностей, когда нужно было пассивное усвоение и запоминание, когда процесс шел извне ко мне. …По Закону Божьему я однажды получил на экзамене единицу по двенадцатибалльной системе. …Я, в сущности, никогда ничего не мог пассивно усвоить, просто заучить и запомнить, не мог поставить себя в положение человека, которому задана задача. Поэтому экзамен был для меня невыносимой вещью». Это ведь так просто, любой ученик подтвердит.

Все, кто помнит себя в детстве, подпишутся на этих страницах почти под каждым словом: «С детства я жил в своем особом мире, никогда не сливался с миром окружающим, который мне всегда казался не моим. У меня было острое чувство своей особенности, непохожести на других. …Внешне я не только не стремился подчеркнуть свою особенность, но, наоборот, всегда старался сделать вид, что я такой же, как другие люди». Подростку отрадно было бы узнать, что он не одинок в своем мучении, в котором нет ни капли самомнения и двуличия. «У меня было чувство неприспособленности, отсутствие способностей, связанных с ролью в мире».

Конечно, примером Бердяева не исчерпываются все случаи детских мучений и конфликтов. Он был не только мальчиком с ранним развитием, но еще и с сильно развитым воображением и определенно романтического склада: «Я, в сущности, не любил так называемой «жизни»; в молодости еще меньше, чем теперь. Впрочем, неточно было бы сказать, что я не люблю жизни. Вернее было бы сказать, что я люблю не жизнь, а экстаз жизни, когда она выходит за свои пределы».

Книга «Самопознание» не поражает художественными достоинствами, но глубина анализа внутренней жизни в ней беспримерна. Хорошее чтение. Я бы поставил на полку.

Рейтинг@Mail.ru