ИДЕИ И ПРИСТРАСТИЯ

Что за самообольщение на нас накатывает, когда в азарте морализаторства мы пытаемся представить собственную жизнь если и не образцовой, то по крайней мере поучительной? В сущности, вечно открытый вопрос о том, можно ли передать правила поведения через прямое нравственное наставление, закрыт был еще при его возникновении.

Не учите меня жить!

«Учиться, на старших глядя» не желал не только Чацкий, романтик и ригорист, и не только в переломные эпохи происходит низвержение нравственных авторитетов по причине их нежизнеспособности. Это объясняется, видимо, самой человеческой природой. Цицерон сказал более двух тысяч лет назад: «Желающим научиться… препятствует авторитет тех, кто учит».
Но что я, однако, сейчас сделал, как не сослался на тот самый авторитет? Объясню: во-первых, это привычка человека, имеющего дело с книгами и приученного искать в цитате стартовую опору для рассуждения. Скорее издержка советского образования, чем достоинство. Прием, признаюсь, сегодня практически не работающий, поэтому и не советую. Во-вторых, цитата была все же делом моего выбора. То есть зависимость от авторитета я признал как свободный человек. Не Бог весть что, конечно, но все-таки.
Вот, между прочим, главное условие добровольного научения: свободный выбор. Прежде всего выбор авторитета. В силу каких-то процессов авторитеты эти всплывают в определенные эпохи и в определенных группах. Сам этот список представил бы сегодня подвижную картину умонастроений общества.
Закавыка, однако, в том, что ни учителя в школе, ни родителей мы не выбираем, а должность и социальная роль только в тоталитарных обществах априори являются авторитетными. Нынче это не проходит. То и дело можно услышать: «Разве я могла учителю (или отцу) сказать такое? Совсем распустились!» Ну, распустились там или стали свободнее, не знаю, сочувствую даже, но помочь не могу. И никто не может. Новое время заказывает новые песни.
В этом еще одна причина неэффективности морализма (кстати, «моралист» в словаре – понятие либо устаревшее и книжное, либо ироническое: охотник до нравоучений). Конечно, даже и после революций общество не начинает с нуля, в том числе и в нравственном смысле. Но в хранилище народной мудрости товары на любой вкус. Каждый выбирает себе по нраву. Например, пословицы.
«Бедность – не порок». Неужели? А вот у молодых, динамичных ребят бедность не вызывает сочувствия. И на «блаженны нищие духом» ответят они иронической усмешкой.
Не то чтобы духовность и человеческие качества были сегодня осмеяны, но парадигма духовного и реального уже не выглядит абсолютной. Хороший человек не обязательно неудачник, а «талантливый и умный» не равнозначно «отвергнутый». Настаивать на собственной духовности никогда не было признаком ума, но и превозносить духовность, да еще в форме гордой маргинальности!.. Вас заподозрят, и не без основания, что под видом духовности вы протаскиваете вялый эгоцентризм и недостаточную мобильность, в то время как деловая энергия, контактность, изобретательность ценятся сегодня не меньше, чем доброта и художественная взыскательность. Денежного эквивалента вдохновению, конечно, нет, но все же не даром именно Пушкин стал в России первым профессиональным писателем, то есть жил от продажи рукописей.

Многие до сих пор считают, что для того, чтобы проповедовать, достаточно собственного жизненного опыта. Как мы ошибаемся! В патриархальном обществе или в условиях жесткой идеологической регламентации так оно и было. Но чем общество свободнее, тем оно пестрее, и надежды, что моральные принципы будут передаваться по наследству, практически нет. У христианина дочь может стать буддисткой, зять – верующим иудеем, а внук – жестким нонконформистом панковского толка. Каннибализм, допустим, они хором осудят, но на этой экзотической теме вряд ли сблизятся. Вещи повседневные будут, напротив, искушать их раздором. А жить при этом надо вместе, и если не в любви, то в согласии. Значит, и учиться этому придется вместе. Не дай Бог, если один из них примет на себя роль проповедника.


Говорят, скрывая укор за шутливостью: «Не повторяй чужих ошибок, на свои времени не хватит». Всё это, однако, силлогистика. Человек не совершает чужих ошибок, а от собственных никто его уберечь не может. Никакой такой матрицы (слово на наших глазах перешедшее из производственного и математического словаря в общеупотребительный философский) не существует. Типологически повторяемые ситуации, будь то отцовская авторитарность, неразделенная любовь, выбор между долгом и страстью, разнообразные сюжеты преуспевания или смерти, не содержат общих рецептов для их разрешения. Точно так же не существует и единой для всех морали.
Вот главка из «Философского словаря»: «моральный принцип – всякий принцип, который должен определить нравственную волю, как, напр., радость (гедонизм), счастье (эвдемонизм), польза (утилитаризм), удовлетворение естественных побуждений (этический натурализм), совершенство (эвфоризм), гармония и т.д.». Понимаете, «и так далее». Между тем сам факт нравственной проповеди подразумевает, что принцип всего один. Советское общество времен существования «Морального кодекса строителя коммунизма» так и пытались строить. Теперь ясно, что это была утопия, еще более абсурдная, чем утопия экономическая.
Воспитателю, правда, было легче. Он мог сослаться если и не на всеобщее исполнение каких-то правил, то на их официальный статус и демонстративную признанность. Труд, например, мало того, что долг и обязанность, он еще и облагораживает. Личное благо нельзя ставить выше блага общества (подразумевалось, государства). Мы в ответе за будущее, а потому должны поступать так-то и так-то. Правила ложные: труд был рабский, общество нищее, будущее по определению не прогнозируемым. Но свою роль правила выполняли, то есть регламентировали поведение несвободных людей в несвободном обществе.
Теперь скажите маленькому воришке, что воровать нехорошо, он, пожалуй, начнет нервно оглядываться по сторонам. Почему нехорошо, когда все воруют?
Давайте, однако, не будем пускаться в рассуждения, вполне бесплодные, когда было лучше: тогда или сейчас? Ограничусь суждением социолога Игоря Кона: «…с всемирно-исторической точки зрения крушение «империи зла», возможно, и является благом, но для ныне живущего и следующих двух-трех поколений это – величайшая историческая катастрофа. Беда не в том, что рухнула нежизнеспособная империя, а в том, что очень долго все в ней будет только разваливаться…» В том числе, добавлю, и прежняя система нравственных ценностей.

Нам надо бы понять закономерность происходящего, прежде чем пускаться в негодование. Слабость всякого морализирования состоит, однако, в том, что оно не желает считаться с реальностью, а руководствуется одними идеалами и пожеланиями. Подросток с удивлением и иронией смотрит на моралиста, ему кажется, что тот либо не знает жизни, либо из воспитательных соображений лукавит.
Одна из реалий состоит в том, что нынешние школьники трезвее, ироничнее, жестче оценивают жизнь, их не соблазнить мифом ни о справедливой власти, ни о доброй природе человека, информация влечет их больше, чем «сон золотой». Пытаясь передать им некое нравственное убеждение, нельзя этого не учитывать.
Цитирование библейской заповеди «не убий», например, когда каждый день на экране появляются обаятельные киллеры, скорее всего пройдет мимо (ссылка на авторитет). Но можно попробовать зайти с другой стороны: «Нас всех пытаются обмануть». Обман, интрига разоблачения – это нам привычно, слушаем. Так вот, известно, что одного из серийных убийц погубила его болтливость: он рассказал своим подружкам, что работает киллером, соблазнял их историями о своей ловкости и мужественности. Этот дурацкий случай стал возможен лишь потому, что слово «киллер» в русском языке не имеет эмоциональной окраски, воспринимается вроде как название профессии. Фокус с подменой произошел на глазах у миллионов, и никто не заметил. Представьте, что тот же человек хвастается, что работает наемным убийцей? Невозможно. Сам язык приговорил его к презрению.
И так далее.
Это, конечно, не более чем один из возможных заходов для разговора, способ уйти от назидания. Даже то, что взрослому представляется аксиомой, имеет надежду быть услышанным только в форме предположения, практического совета, интригующего сюжета, парадокса, неожиданного наблюдения. В этом случае меняется не только форма высказывания, но его суть.

Моралист всегда выглядит неуместным, слушать его неловко, как человека, который начинает петь посреди драки. Веское слово не рождается в суете, оно выберет момент, когда его смогут и захотят услышать. Но и тогда говорящий обращается не поверх голов к миру и граду, а к людям, учитывая конкретность их сознания.
Удивительно построено в этом смысле выступление Иосифа Бродского перед выпускниками Мичиганского университета. «Речь на стадионе». Обстановка торжественная. Первое условие для важного сообщения налицо. Но и здесь инстинктивное сопротивление неизбежно, необходимо его снять, по крайней мере ослабить. И вот начало: «Жизнь – игра со многими правилами, но без рефери. Мы узнаем, как в нее играть, скорее наблюдая ее, нежели справляясь в какой-нибудь книге, включая Священное Писание».
Первое напряжение снято, никого, слава Богу, не собираются учить. Оратор даже выражает сочувствие, отдавая себе отчет в давлении, которое оказывает современный мир на молодежь.
Никто не подозревает, что разыгрывается многоходовая комбинация, потому что речь в дальнейшем пойдет именно о десяти заповедях. Оратор испытывает ностальгию по тем временам, когда каждый мог эти заповеди процитировать, хотя и не знает, как его сверстники распорядились драгоценными знаниями и насколько преуспели в игре: «Я лишь могу надеяться, что в итоге человек богаче, если он руководствуется правилами и табу, установленными кем-то совершенно неосязаемым, а не только уголовным кодексом». Бродский то и дело демонстрирует, что не владеет полным набором сведений, ни в чем окончательно не уверен, не настаивает, а только надеется и приглашает поразмышлять вместе с ним. Дело сделано, можно перейти к заповедям.

Как это делается, тоже интересно. Вот небольшой фрагмент: «И теперь, и в дальнейшем старайтесь быть добрыми к своим родителям. Если это звучит слишком похоже на «Почитай отца твоего и матерь твою», ну что ж. Я лишь хочу сказать: старайтесь не восставать против них, ибо, по всей вероятности, они умрут раньше вас, так что вы можете избавить себя по крайней мере от этого источника вины, если не горя». Мало того, что жесткий императив заповеди преобразован в пожелание человека, который пережил смерть родителей и на себе испытал это чувство «вины, если не горя». Знают об этом слушатели или нет, не важно, интонация безошибочно передает выстраданность и уверенность, что говорит имеющий право. К тому же Бродский провоцирует в слушателе не доброту, может быть, и недостаточную, а, несомненно, свойственный тому эгоизм: каково жить всю оставшуюся жизнь с чувством непоправимой вины?
Виртуозно и честно исполненный долг проповеди. Не факт, правда, что каждому из нас представится такой безупречный случай.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"