Главная страница ИД «Первого сентября»Главная страница газеты «Первое сентября»Содержание №50/2005

Вторая тетрадь. Школьное дело

ТОЧКА ОПОРЫ

От Архангельска до Емецка сто семьдесят километров. Автобус трясется по узкой разбитой дороге, обгоняя дальнобойные фуры. Навстречу с ревом проносятся груженные доверху лесовозы.
Село Емецк находится в Холмогорском районе. Раньше оно было районным центром, и тень векового соперничества с Холмогорами до сих пор лежит на емчанах. “Холмогоры – такое же село, как Емецк. Его райцентром назначили, потому что ближе к Архангельску, вот и стали там строиться”, – говорили мне с затаенной ревностью. Впрочем, в каком-то смысле Емецк соперничество выиграл – трасса прошла через него, минуя Холмогоры. Но добрую славу и известность Емецку принесла вовсе не она.
Везде, в любом краю найдется человек, которому не живется спокойно. Он все тормошит земляков, берется за начинания, в которые никто, кроме него, не верит. А ему все дела удаются.
В Емецке тоже есть такой человек – Татьяна Васильевна Минина, сельская учительница математики. Ровно сорок лет назад она создала краеведческий школьный музей. Теперь музей стал муниципальным, в нем насчитывается двенадцать тысяч единиц хранения. Написала три книги: “Тихая моя родина, или Емецк и его округа”, “Записки сельской учительницы” и “Дорогу осилит идущий”. Предложила поставить в селе памятник Рубцову и проводить ежегодные Рубцовские чтения – ведь именно в Емецке поэт и родился.

“Я мечтала выращивать на Севере фруктовые сады”
История сельской учительницы, которая дала свой первый урок в 1941 году

wpe9B.jpg (112005 bytes)

Невысокая седая женщина в красной кофте открывает дверь и улыбается, стоя на высоких ступеньках крыльца.
– А я уж решила, что вы не приедете. Жду вас, жду… и вдруг думаю – не приедет. Ну, проходите, проходите в дом, – она разворачивается и идет, аккуратно касаясь ладонью стены.
За разговорами о дороге на скатерти появляются пряники, баранки, сахар, вскипает чайник.
– Вы уж сами на столе распоряжайтесь, – говорит Татьяна Васильевна, осторожно наливая себе чай. – А то я совсем слепая стала. Вот гляжу на вас, вижу, что высокий, слышу, что мужской голос, а больше ничего. Уже три года такая беда. Вы не думайте, я и по дому хожу, и по двору, и в магазин выйти могу. Я же все тут знаю. Но вот работа застопорилась – над второй частью “Тихой моей родины”. Рассказы свои на диктофон наговариваю, внучка привезла. Вы потом не посмотрите, там что-то заело, а я не разберусь...
Я с готовностью соглашаюсь, и она вдруг лукаво улыбается:
– Вы уж простите, никак не пойму, откуда вы обо мне узнали? Ну что во мне такого, чтобы ехать сюда из Москвы?
Простой вопрос внезапно ставит в тупик. Начинаю объяснять, перечислять все дела, совершенные Татьяной Васильевной, – и музей, и книги, и чтения, памятник Рубцову, походы с детьми… и осекаюсь. Все это – инерция очевидного. По этому же пути уже шли, награждали, давали дипломы и звания, писали статьи.
– Да что вы, – машет рукой Татьяна Васильевна. – Я всем неудобство доставляла со своим музеем, походами, идеями. Надо мне что-то для дела, которое с детьми задумали, так я до Архангельска дойду. Меня там прозвали человек-легенда.
А вообще-то я с детства мечтала фруктовые сады на Севере растить, – продолжает она, подпирая рукой голову. – Об учительстве и не думала. Мой отец заведовал колхозным огородом. Все у него росло: и яблони, и даже огурцы в открытом грунте. Семенами он со всеми делился. Собирались мы с подругой поступить в Мичуринский институт, но не сложилось. Подруга не поехала, а я одна испугалась – все-таки далеко, Москва. Выбрала Архангельский педагогический и в 38-м году поступила на физико-математический факультет. А потом война… Хорошо помню, как 22 июня мы сдали психологию. Сбегаем радостные по лестнице и видим, что под репродуктором люди столпились…
Конечно, уже никакой учебы не было, последний, четвертый курс прошли за два месяца. Быстро сдали госэкзамены, вернее, нам их поставили. Получили распределение, и зимой 41-го я начала преподавать. Попала в Березниковскую сельскую школу за триста километров от Архангельска. Питались мы там плохо: хлеб был по карточкам, суп из крапивы и мученка – муку в воде разведут, вот и еда. Эвакуированные вещи на продукты меняли.
Весь год я преподавала, а на летние каникулы меня отправили на полевые работы – расчищать военный аэродром под Березниками. Было нас пятнадцать человек – женщины, дети и одна лошадь. А аэродром – пятнадцать гектаров. И мы корчевали валуны. Найдем, обкопаем, как сможем, лошадью вытянем, а потом яму углубляем и обратно закапываем. Поле – ни деревца. Если дождь идет, все за лошадью прятались и пережидали. А кормили раз в день – еще хуже, чем в деревне. Денег никаких не платили.
От такой работы у меня случилось расстройство нервной системы. Осень, пора в школу идти, а мне нельзя – комиссия запретила с детьми работать. Но чем еще математику с высшим образованием на селе можно заниматься? И через год я все равно пошла! – всплескивает руками Татьяна Васильевна. – Уговорили. Правда, уже в Емецке.
Мужчины-учителя ушли на фронт, и я вела не только математику, но и черчение, астрономию, физику. Все вела. Об одном просила – “не ставьте мне физику и астрономию в один день. Подготовиться не успею”. И вот представьте себе, когда на выпускных ребятам надо сдать 11 предметов, из которых пять – по математике, мне. Да еще и физику. Я смеялась еще: “Ребята, сдайте мне половину, а там уже немного останется”.
А в 45-м году была первая выдача аттестатов зрелости – вот был кошмар! – продолжает Татьяна Васильевна. – Сдавали литературу. Сочинение. За девять ошибок ставилась двойка. Не важно, какие ошибки, раскрыта ли тема, сколько написано. Пересдавать нельзя.
У нас одиннадцать человек из двадцати пяти в классе получили двойки на сочинении. Мы сообщили об этом в Архангельск. Оттуда ответили: “Пусть сдают остальные экзамены”. Следующими экзаменами шла вся математика. Пока они сдавали, в Архангельске проверяли сочинения.
И вот они пришли сдавать тригонометрию, а мне утром сказали: “Этих одиннадцать человек попросите из класса”. Им оценки за девятый класс и справку. Аттестат с двойкой не выдают. Можно было поступить только в техникум.
Вы знаете, была страшная картина. Среди них была моя сестра, мои ученики, которые так хорошо знали и физику, и математику. Они стоят вдоль стен коридора, а я иду между ними.
Как я ревела в классе…
Мне говорят: “Начинайте экзамен”, а я не могу. Сидит передо мной половина класса, не самая лучшая, которая на тройки училась. А хорошие ученики выгнаны.
Это коснулось очень многих школ. За сочинение шли две оценки – по русскому и литературе. И двойки были в основном за русский язык. Троешники-то написали простыми предложениями и немного. А хорошие ученики писали развернуто, старались раскрыть тему. А на следующий год такого количества двоек уже не было. Сами литераторы сказали ребятам: “Не пишите больших сочинений”. И с тех пор все стало нормально. Но в тот год – ну очень все строго было.
А уже после войны началась вся моя самодеятельность.
И что мы только не делали с ребятами, – улыбается она. – И обелиск погибшим учителям и ученикам емецкой школы устанавливали, первый в районе, и фонтан строили, и музей собирали. А в какие только походы мы ни ходили – даже по Московскому тракту, пешим путем Ломоносова, до Москвы, в МГУ. Часть пути, правда, проехали на автобусах, но 233 километра прошли пешком. Это в 82-м было, я тогда уже на пенсию вышла.
Представляете, первый раз в Москве – и неделю мои ребята жили в МГУ, на двенадцатом этаже! А хотите, – загорается вдруг она, – я вас провожу в музей и по Емецку проведу? Кроме меня, никто вам про него так не расскажет.
Я с радостью соглашаюсь. Мы выходим из дому, захлопываем калитку. Татьяна Васильевна идет краем дороги и, не испытывая особой нужды в палке, волочит ее следом.
– Видите, как я палку несу, – смеется тут же она. – Так и хожу. Я же все тут знаю. И всех. Главное, под машину не попасть. Взгляните налево, сейчас должен быть частный дом, раньше это был дом одного из купцов Вальневых – богатые купцы были.
Слева и вправду оказывается высокий дом с мезонином. Я отхожу его сфотографировать, а когда возвращаюсь, Татьяна Васильевна беседует с женщиной средних лет.
– …Ну, не болейте, Татьяна Васильевна, – прощается женщина и спешит дальше.
– Моя ученица, – говорит Татьяна Васильевна. – Давно с ней не виделась. А так вообще-то редко дня не проходит, чтобы кто-нибудь не заглянул, проведал, новости рассказал. Я за судьбой своих учеников не слежу – слишком уж их много, но как-то само всплывает, кто да что.
Мы идем по Емецку, идем медленно, и слова ее подтверждаются: “Здрасте, Татьяна Васильна”, – сыплется почти ото всех, встречающихся на пути.
Старинные высокие дома друг за другом выступают нам навстречу, и о каждом Татьяна Васильевна находит свои слова.
– Емецк всегда был крупным селом – торговым, богатым. Само его название – городское, и он был городом целых четыре года, в 20-х годах. Долго емчане уламывали Архангельск, чтобы тот дал Емецку звание города. А спустя четыре года взмолились, чтобы обратно селом сделали: уж больно много налогов платить пришлось. А Архангельск отказал. Пришлось гонцов в Москву слать.
Мы неспешно выходим на небольшую площадь, и Татьяна Васильевна останавливается.
– Слева от нас должен быть памятник Рубцову, – указывает она. – А справа красное кирпичное здание, двухэтажное. Видите? Это как раз краеведческий музей. Бывшее здание женского училища и богадельни. Тоже купцы строили.
Внутри, при входе в первый зал, сразу бросается в глаза огромная борона и плуг в центре.
– Нет, ее мы бы сами не дотащили, – смеется Татьяна Васильевна, – нам привезли. Люди охотно отдавали вещи в музей. Тогда не ценили старинные вещи.
А началось все в 63-м году. Мне тогда достался 8 “А”. Так получилось, что они целый год учились без классного руководителя. Класс считался трудным, и все от него отказывались. А я согласилась, но задумалась. Ясно было, что никакие воспитательные беседы не помогут. Нужно было дать ребятам какое-то серьезное дело. Я с ними поговорила, и им больше всего понравилась идея школьного краеведческого уголка.
И мы начали походы по окрестным деревням. Решили сперва охватить период интервенции. Записывали воспоминания, собирали фотографии, письма, оставшиеся с тех времен вещи. Оказалось, что у людей много всякого добра в сараях и поветях хранится. У одного ствол винтовки – из них, выяснилось, хорошие косы выходили, у другого вообще мундир английского офицера. Как, откуда?
Дети так увлеклись, что стали уже сами, без меня, в походы ходить. Из домов все, что было старинного, в музей принесли. А успеваемость сама повысилась – я сразу строгое условие поставила, что вся наша работа будет не в ущерб учебе.
Так появился краеведческий кружок. Но ведь собранное надо где-то хранить?
Сначала развесили стенды в классе, экспонаты выкладывали на партах – так и принимали экскурсии из соседних школ. А потом, когда после летнего ремонта половина экспонатов пропала, я выпросила комнатку в ДК.
И 15 августа 65-го года мы открыли свой музей.
Теперь-то он стал муниципальным, со штатными должностями…
А тогда все на мне с детьми держалось – ни помещения, ни нормальных стендов, ни шкафов. Зимой сидели без отопления – директор ДК не разрешал топить печку. Но мы все равно работали, принимали экскурсии, собирали экспонаты, ездили на слеты. Тот 8 “А” уже давно закончил школу, а музей жил. Ребята его друг другу передавали.
За все приходилось биться, потому что музей на самом деле никому не был нужен. И чего только не было – и кочевали из помещения в помещение, и обворовывали нас, и выбрасывали экспонаты, и заливали, и потолки обваливались.
Да что там, если начать вспоминать, можно до такого довспоминаться. Когда выходила моя книжка “Дорогу осилит идущий” – об истории создания музея, редактор вырезал все острые эпизоды. “Зачем вам врагов наживать?” – говорит. И то правда…
Наши бесконечные ремонты, при том что любая доска денег стоит. А где их взять? Моя зарплата маленькая, у ребят моих денег нет и подавно. Приходилось вертеться. Они зарабатывают летом в совхозе, а я обиваю пороги – и к директорам предприятий, и в сельсовет, и в Архангельск, раньше в исполкомы, а теперь в банки разные. Однажды прихожу в один банк, рассказываю: “Нужны деньги для музея”.
Мне выписывают кредит. Дают деньги, а я и говорю: “Я вас честно предупреждаю, что вряд ли вам смогу отдать эти деньги”. А женщина, которая деньги выдает, мне шепчет: “Берите, берите”. Я взяла и пошла. А через неделю банк лопнул. Вот так вот…
Выручишь денег и принимаешься за работу. Дома муж ругается: “Зачем ты там торчишь? Хотя бы тебе платили за это что-нибудь”.
А я каждый день пропадаю сначала в школе, потом в музее – то у меня там ремонт, то пожар. Я его прекрасно понимала, но оставить музей не могла. Знала: в Емецке должен быть музей, обязан.

Мы проходим зоологический зал – с чучелами и ракушками, минуем зал Великой Отечественной, с алым знаменем и пробитой каской, где в глаза бросается толстый рукописный альбом “Они вернулись с войны”, и поднимаемся в зал современной истории. На стенах висят стенды, посвященные истории Емецкого леспромхоза, МТС, дорожного строительства. Тут же в беспорядке на столике груда выпускных альбомов – видно, что их брали и возвращали, не заботясь о порядке.
– И вот интересно, – отмечает Татьяна Васильевна, когда я листаю один. – Даже те, кто над моим музеем подшучивали, попадая сюда, первым делом начинают искать свои фотографии. И обижаются, если не находят.
Следующим идет зал Рубцова, и Татьяна Васильевна подробно рассказывает, как она изучала обстоятельства его здешней младенческой жизни, ездила в Вологду, посылала запросы в архивы, в Вологодский обком, как ей пришла идея памятника и Рубцовских чтений.
Но когда я прошу рассказать о любимом стихотворении, смущенно признается:
– Я стихи не очень люблю, я ведь учительница математики, сухарь. Но вот стихотворение “Букет”... – она вдохновенно загорается. – Есть подозрения, что Рубцов написал его здесь. Известно, что он приезжал сюда, и одна девушка рассказывала мне, что ей однажды летом на Емецком лугу, возле пристани – тогда еще сюда ходили пароходы, – подарил букет мужчина на велосипеде, похожий на Рубцова.
Не могу я оставить музей, – признается она, провожая меня к выходу. – И сил уж никаких нет, и так часто хотелось бросить, – ведь все одна, всегда одна. У меня, к сожалению, не было единомышленников. Только каждый раз мысль останавливала – что же с ним будет?

– Видите базар? – указывает налево Татьяна Васильевна, когда мы возвращаемся обратно. – На его месте располагалась старая школа. Перед ней стоял обелиск погибшим емецким учителям и фонтан. И то и другое сделали мои ребята. Однажды мы с ребятами задумались – почему на селе нет обелиска погибшим? Подняли документы, выяснили, сколько учителей и учеников емецкой школы ушли на войну. Ребята сами разработали проект обелиска, связались с Архангельским железобетонным заводом. Комсомольцы завода доработали проект, бесплатно сделали обелиск, привезли и установили.
Как сейчас помню – на открытие все село собралось. Ведь это был первый во всем районе памятник погибшим. Ребятам многие “спасибо” говорили, плакали. Иногда в окно потом посмотришь – бабушка цветочки к обелиску положит и дальше пойдет.
А года через два другой мой класс предложил соорудить фонтан. Уж очень им хотелось для Емецка что-нибудь сделать. Поначалу задумали парк разбить, но поняли, что сил не хватит. Решили фонтан делать. Но как, что, откуда брать воду, как качать? Стали искать материалы, изучать типы фонтанов, читать. Списались с Архангельским архитектурным бюро. Оттуда прислали проект фонтана “Цветок”. Очень он нам понравился. Я договорилась, нам сделали чашу из бетона, а фундамент ребята сами залили, подвели трубы, и фонтан заработал.
Недолго, правда, простоял – всего два года. И включали его редко – по большим праздникам и с просьбами. А потом забыли слить воду из труб на зиму, и они лопнули. Не нужен он оказался школе, – горько заключает Татьяна Васильевна.
За разговором мы постепенно дошли – сквозь серый штакетник проглянули уже белые стены ее дома.
– Так что все, что я делала, одной мне было нужно, – продолжает Татьяна Васильевна. – И до сих пор я боюсь музей оставить, все документы на здание у себя храню – ведь мало что. Придет какому-нибудь начальнику дурная мысль в голову, и отберет он здание. Пока я жива, я за него постою. А не станет меня – кто вступится? Вон в Холмогорах тоже музей собирали, года на два позже нас начали. И много собрали, большой музей был. Да только довели до того, что ничего не осталось. Теперь заново собирают.
Боюсь я, – признается она, берясь за калитку. – Труда жалко. И своего, и детского. Я ведь всю жизнь хотела, чтобы люди в Емецке знали, кто они и откуда. Чтобы не просто так на земле жили, а со смыслом.

Емецк покидаешь с чувством человека, побывавшего в гостях, – так все тебе знакомо и понятно. Но манит дорога, что-то мерещится впереди, там лента шоссе сворачивается в точку.
– Вы там, смотрите, про нас хорошо пишите, – напутствовал меня один рыбак, подбрасывая на машине до Сийского монастыря. – Дочка моя – директор музея в Емецке, – пояснил он, видя мое удивление. – Она вас на автобусной остановке увидела и мне показала…

Алексей ОЛЕЙНИКОВ
Фото автора


Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"



Рейтинг@Mail.ru