Главная страница ИД «Первого сентября»Главная страница газеты «Первое сентября»Содержание №6/2005

Вторая тетрадь. Школьное дело

ТОЧКА ОПОРЫ 
 

Для нас давно уже стали обычны “акции в защиту детства” – процессии с подарками, которые депутаты, главы районов и просто добрые люди везут в детские дома. Мы даже готовы внести свою лепту на расчетный счет, спасая от разрухи детский дом где-то в провинции. Благодаря телевидению мы уже выучили облик детдомовца – маленького, неловкого ребенка в бедной одежде.
Попробуйте представить, что в России есть детский дом, где дети живут совсем иначе. Где для директора нет ежедневных забот – чем детей накормить, во что одеть, как учить?
Этот детской дом находится в селе Ковалево под городом Нерехта Костромской области. Здесь есть огромный спортзал с семиметровым скалодромом, столярная мастерская с уникальными станками, свои земельные угодья, трактора, автобусы, изрядное поголовье коров и свиней. Дети живут там каждый в своей семье. Они получают призы на чемпионатах по самбо, ходят в сложнейшие походы, сами снимают и монтируют фильмы.
В июне группа воспитанников Ковалевского детского дома покорила самую высокую гору Европы. Вел их на Эльбрус директор детдома, священник Андрей ВОРОНИН.
Алексей ОЛЕЙНИКОВ

В Андреевом царстве, в Ковалевском государстве

Детский дом начинается с храма

Уже от ворот взгляд обегает полукружье алтарной части, выступающий вверх свод, высокую башенку с маленькой луковицей купола, увенчанной крестом. А за ней, врезаясь в небо угловым козырьком, начинается длинное двухэтажное здание самого Дома. На темно-кирпичной стене цветком распустилось большое окно-иллюминатор. Его белая окантовка достигает прорези нижнего окна. И кажется, будто в стене большая замочная скважина, из которой льется теплый свет.
Оказывается, меня ждали. Отлучась по делам, отец Андрей позвонил и предупредил о моем приезде. С порога меня взяли в оборот, определили в дежурную семью и усадили за большой деревянный стол перед тарелкой овсяной каши. Завтракать.
Стуча ложкой, я беседовал с Татьяной – одним из воспитателей дежурной, третьей семьи. В какой-то момент мы чуть повысили голоса, и в клетке над диваном проснулся попугайчик. Увидев меня, он оглушительно забеспокоился, и Татьяна, цикнув на него пару раз, накрыла клетку платком.
– Это ребята завели, – улыбнулась она. – Сами кормят, сами ухаживают.
– А где они сейчас?
– Наверху, там у нас спальни. Скоро подъем, они в храм поедут, на службу.
– Татьяна, а как вообще устроен семейный детский дом?
– У нас в семье семеро ребят. Каждая семья живет на самообеспечении. Свой огород. Огурчики, помидорчики, капуста, картошка. Ребята сами за огородом ухаживают, сами на ферме работают. Там коровы, свиньи, лошадь даже. Земли много, техника.
– В каждой смене четверо дежурных воспитателей, есть еще и старший. Работаем сутки через трое, с восьми до пяти. Зарплата две тысячи, по Нерехте это нормально. Женщин, конечно, большинство. Мужики просто не выдерживают – пить же нельзя, отец Андрей запрещает. А потом… Дети тут же понимают, если даже чуть выпил. И все, авторитета нет. Они же такого в жизни навидались, все очень болезненные, обидчивые. Сложные это дети.
Наверху звенит будильник. Зевая, но бодро стуча пятками, вниз слетают двое сложных детей. Косясь на меня, здороваются и исчезают в ванной.
Из комнат доносятся детские голоса, хлопанье дверей. По коридору сосредоточенно бегает туда-обратно паренек лет тринадцати. Ковалевский детский дом просыпается.
Пока дети собираются на службу, я изучаю вестибюль. По всем стенам висят стенды с рисунками, внутренними приказами, отчетами об экспедициях, фотографиями. Напротив входа – большая икона Богоматери с младенцем. На одной из дверей в вестибюле записка – “Тихо. Владик спит”. У моих ног крутится большой пушисто-серый кот, и пока я гадаю, кто такой Владик, дверь открывается. Взбудораженный суматохой, выходит двухлетний мальчик. Увидев меня, он сонно улыбается, тянется к коту.
– Владик, не трогай Тайсона, – шутливо грозит парень лет семнадцати с подоконника. Владик, не реагируя, с самозабвением тискает кота. Тайсон флегматично висит в руках, обметая пол хвостом. Мы смеемся – уже повод, чтобы начать разговор.

Паша

– Я сюда, к отцу Андрею, попал лет в девять. А в пятнадцать – удрал.
– А чего удрал?
Паша сдвигает шапку на затылок и смущенно улыбается:
– Здесь курить нельзя, меня ругали, потому и удрал. Просто из школы не вернулся. Мы же учимся не здесь, а в Нерехте. Ну, когда на автобусе все обратно поехали, я как бы отстал. Вернулся к отцу. Жил с ним и с мачехой. Они обрадовались сначала, а потом начали придираться – делай то, не делай этого. Я училище окончил, маляр-штукатур – моя специальность. А потом отец умер. Ну я и подумал: поеду к отцу Андрею, куда мне еще? Приезжаю: так и так. А он говорит – работай, Паш. Уже месяц работаю. Только здесь столяры нужны, а я не умею. А что делать? Порезал брус неправильно – вычитают из зарплаты. Так и научился работать. У нас тут строго: если кто напился, штрафуют всю бригаду – минус тысяча из зарплаты. За карты с куревом тоже наказывают. Так вышло, что пришел я месяц назад и сразу попал на строительство скалодрома. Это такая стенка из фанерных листов, мы ее в спортзале строим, уже шесть метров сделали. Жаль, конечно, что я убежал. Здесь такой компьютерный клуб появился.
– А чего убежал?
– Да все воли хотел. Вот сейчас у меня полно воли, да на что она?

Постепенно в вестибюле становится шумно. На заспанных лицах воспитанников не видно особого энтузиазма по поводу поездки в храм. Как, впрочем, и особого уныния. Обыкновенная школьная экскурсия. Дети как дети: волтузятся, болтают, кто-то щелкает семечки, бросая быстрые взгляды на меня. Единственное, что объединяет их, – одинаковые новенькие пуховики, как униформа.
Наконец подъехал автобус, ребята потянулись на посадку, а я пошел устраиваться на постой и изучать хозяйство многодетного отца Андрея (а вы что хотите – тридцать лохматых и задиристых мальчишеских голов).
Прогулявшись, убеждаешься, что в этом доме на пространстве не экономят. Потолки – ух! – метра три с лишком, коридоры – длинные, как история разработки стандартов, широкие лестницы. И везде зелень, зелень. Куда ни кинь уставший от этой ботанической избыточности взгляд, всюду вьется стебель и на оконное стекло ложится широкий резной лист какой-нибудь глицинии или латании. А уж спортзал...
Ты открываешь маленькую неприметную дверцу, и голова вдруг начинает кружиться. Из огромных окон льется свет, с далекого, как орбитальная станция, потолка тянутся к желтому блину татами толстые канаты. Вдали, чуть скрытый дымкой и облаками, зубчатой фанерной стеной вздымается семиметровый скалодром. И кричат орлы средь монтажных лесов.
Меня вдруг кольнула зависть. У меня не было в детстве такого спортзала и такого скалодрома. И походов на Эльбрус. Только мальчик Ваня, ставший моим проводником в Андреевом царстве, Ковалевском государстве, развеял мою хандру.

Ваня Таран

Коренастый, крепко сбитый, лет тринадцати, он деловито путеводит впереди, скрипит по утоптанным дорожкам, я иду следом – осматривать хозяйство, ферму, животину всякую.
А солнце светит, небо синеет, снегу – в Москве столько на Рождество по телевизору показывают. Разгулялась погода к моему приезду, разговорился и я с Ваней.
– Я с Дальнего Востока, из-под Благовещенска. В четвертой семье живу.
– И давно?
– Да с месяц уже.
– И как тебе тут?
– Домой хочу. Здесь хорошо, а там лучше.
– Правда?
– А то... – уверенно отвечает он, заворачивая к каким-то сараям. – Здесь у нас столярная мастерская, – дергает он запертую дверь. – Только сегодня суббота, все уехали. Мы там мебель всякую делаем. Ну, пойдемте, я вам телят покажу и с собаками познакомлю.
Вольер, обтянутый сеткой-рабицей и наглухо закрытый фанерой, начинает ходить ходуном при нашем приближении. Густой, басовитый лай, полный злости, далеко разносится в морозном воздухе.
– Это молодые, глупые еще, – поясняет Ваня. – А вон там Нора. Она добрая.
Добрая Нора – кавказская овчарка-волкодав, высунув громадную голову в прогрызенную в сетке дырку, меланхолично смотрит на нас. Желания погладить ее ни у меня, ни у Вани отчего-то нет.
У отца Андрея есть два или три трактора, четыре автобуса, несчетное количество гектаров земли, штук двадцать коров – я сбился со счету – и свиньи, к которым я не попал, были заперты. Зато повидался с лошадью Линой, с которой Ваня оказался в самых приятельских отношениях.
Самое удивительное: как при всем этом хозяйстве отец Андрей еще успевает и службы послужить в своем приходе в Нерехте, и пожить дома – тоже в Нерехте.

Солнце перекатило уже небесную горку, было часа два, и воспитанники занимались “самоподготовкой”. Кто-то из ребят, помладше, смотрел “Бронзовую птицу” в каминном зале, другие, постарше, играли или копались в программах в компьютерном клубе. И там и там присутствовала мягкая цензура – телевизор был подключен только к DVD-плееру (без телеантенны), а в мониторах плыли пасторальные кораблики от одного острова к другому. И вдруг по всему Дому будто ток пробежал.
Отец Андрей приехал.
Вместе с ним приехали друзья-альпинисты. Они долго ходили возле скалодрома, возведенного Пашиными руками, что-то обсуждали, меряли, прикидывали на пальцах.
– Да… такого и в Москве нет, – задумчиво протянул один, задрав бороду к потолку.
– Здесь в принципе можно платные тренировки и соревнования проводить, – мечтательно отозвался другой.
Решив не мешать развитию отечественного скалолазания, я спустился вниз.
Вечернаяя служба была испытанием. Умотавшиеся за день воспитанники зевали, прикрываясь ладонью, мотали головой, рассматривали иконы, ковыряли носком краску на полу и, чуть что, садились на скамейку рядом с бабушками. Чтобы, пересидев мгновение, подпрыгнуть обратно при строгом взгляде воспитательницы. Периодически кто-то из пацанов выскакивал на мороз или укрывался в колокольне. Но и там их находили и конвоировали обратно.
Когда служба закончилась, я прошелся по ночной Нерехте с Максимом Власовым, воспитанником первого выпуска Ковалевского дома. Его я встретил в храме. Так удачно складывалась та поездка, что нужные люди сами попадались мне на глаза.

Максим Власов

– Я из самого первого выпуска, мы в 96-м закончили, – сказал Максим. – Родные мои от меня еще в роддоме отказались, до одиннадцати лет я был у приемной матери. У нее бесплодие было, муж ушел, вот она меня и взяла.
– А потом что случилось?
– Да она на деньгах сдвинулась, все об алиментах думала. А потом отдала в детдом.
– Какие планы у тебя?
– Я сейчас на столяра учусь в техникуме. Но не знаю, как дальше с учебой будет. У меня с сердцем плохо, в больницу надо ложиться. А если лягу, то пропущу много.
– А после техникума?
– Буду от армии косить, – он улыбнулся. – Там делать сейчас нечего. О будущем надо думать, о семье. Я в Нерехте часть дома купил, за 70 тысяч – мама неродная деньги перечисляла. Сейчас учусь, а как дальше будет жизнь – не знаю.
Разговор наш как-то незаметно перешел опять на детский дом, и Максим, вдруг даже приостановившись, решительно сказал:
– Может, даже и зря, что сделали это семейное проживание. Все-таки раньше было классно. Были мужики-воспитатели, был старый корпус, там все жили дружно, одной семьей. А теперь все разделились на семьи, и пошло – это мое, а это твое, зачем ты сюда пришел, здесь наша семья. Сейчас все у них есть, компьютеры и все такое. А вот такого, как тогда, – нет. Что им для жизни надо – компьютеры? Для жизни другое надо.
Он умолк, и мы просто пошли тихими улочками Нерехты, сверху сыпал мягкий снег, и теплый ветер гулял вокруг.
– А вообще-то… – фонари в Нерехте не часты, и лица его не было видно, но казалось, что Максим смущенно улыбнулся в темноту, – я тут девушку встретил. Юлю. Представляете, она где-то сама мой телефон достала и позвонила. Я ж его никому не даю. И говорит: “Можно с тобой познакомиться?” У меня аж... вот здесь екнуло – он коснулся груди: – Неужели вот она?.. И сколько раз я пробовал, все неудачно, а тут сама позвонила. С 28 ноября мы встречаемся. И уже столько по телефону говорили, все уже выяснили, а наговориться никак не можем.
Максим засмеялся, потом, посерьезнев, продолжил:
– Я думаю, что женщина мужчину поймет иначе, чем любой, самый лучший друг.
Мы дошагали с ним до вокзала, мне пора было ловить такси и ехать к отцу Андрею, ему – идти домой. Максим на прощание пожал руку и нерешительно попросил:
– Ну, вы там напишите в газете о нас хорошо, ладно?

Ей-богу, редко в гостях так уютно, что не хочется уезжать. В сумерках, когда зажигаются высокие окна, детский дом становится похож на корабль, плывущий в заснеженных полях.
Его стены высятся в густеющей синеве, прорези окон льют желтый свет на плавные горбы белых сугробов, а округлый нос храма будто режет набегающую снежную пену.
И видится, что ведет этот корабль уверенная рука. И без страха, не боясь ничего, глядят вперед его пассажиры.


Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"



Рейтинг@Mail.ru