ПЕДАГОГИЧЕСКИЕ СТРАТЕГИИ 
 

Было время, когда казалось очевидным: подлинная педагогика – это то, что делается руками подвижников. Которые сеют разумное, доброе, вечное вопреки всему, что этому мешает. Мы восхищались этими подвижниками. Их горением и упорством в отстаивании своей правды. И завидовали тем детям, которым удалось отведать вкус этой настоящей педагогики.
Но время идет. И появляется другая педагогика – педагогика самих детей, которые не желают принимать мир закосневших школьных форм как единственно возможный.
И заставляют этот мир измениться.

Высокая цена педагогики самораскрытия

Что происходит с талантливым учителем, когда его не хотят понимать

О том, что Надежда НЕЛЮБИНА в Москве, сотрудники Института художественного образования РАО обычно узнают с порога: стены увешаны планшетами с чудесными работами ее учеников. Новая выставка, радость для глаз и предмет восторженных обсуждений! Каждый лист не похож на другой. Искушенные зрители удивляются: «Неужели это работы детей одного педагога? Как возможно такое разнообразие образов и воплощений? Сельские школьники! Непостижимо!»
Надежда счастлива и благодарна. Ее глаза празднично сияют, и она охотно рассказывает о работах, о детях, о своих заданиях – обо всем, о чем спрашивают. Так же бодро и жизнерадостно выступает на институтских семинарах и аспирантских сессиях. Смотришь, не налюбуешься: вот счастливый человек, педагог-подвижник!
Другая сторона дела – какой ценой оплачивается оптимизм талантливого педагога. И здесь все не просто.

Исповедь педагога

«Я работаю без календарных и поурочных планов, ловлю ситуации урока и развиваю то, что идет от детей, – рассказывает Надежда. – Ничего особенного, просто живу каждой минутой занятия. Когда дети втягиваются, их творческий результат превосходит все ожидания. Но методисты и руководители говорят: “Вы не знаете методики, несете сплошную отсебятину, вам нельзя доверять учебный процесс”. И это несмотря на наши победы на выставках и конкурсах… Считается, что ты плохой педагог, если долго сидишь на одной теме, если не проводишь натурного рисования и даже если просто занимаешься с детьми сверх положенного времени. Приходится оправдываться и объясняться. А мне всячески пытаются доказать, что мои занятия непедагогичны, а выставки детских работ и вовсе «вредоносны». Дело ведь до сбора подписей против меня дошло, до суда!»
Пересказывая знакомым эту историю, я добавляла от себя: «Бред какой-то». Мне возражали: «Да нет, типичная для талантливого провинциального педагога ситуация. Она еще имеет силы и средства ездить из Удмуртии в Москву, возить выставки. А сколько ярких учителей страдают в полной изоляции!»
Если собеседниками были школьные администраторы, они говорили еще жестче: «Одаренные люди и не должны идти в школу. Школа у нас средняя, и педагог нам нужен – средний».
Собеседники-ученики держались противоположного мнения: «В школе оценка ставится за старание, за вовремя сданную работу, а не за то, что учителю интересно то, что ты делаешь… В моей школе нет учителя, ради которого я бы летела туда, как на крыльях… Если у нас появляется живой интересный учитель, сразу начинаешь думать, что у него будет много неприятностей и он уйдет, так всегда было».

«Ну почему они не могут так писать сочинения?..»

В Удмуртию я поехала из личного любопытства. Посмотреть, что да как происходит «на местности». Очень хотелось разгадать «главную педагогическую тайну» Надежды Нелюбиной – в наших московских разговорах она никак не открывалась.
Приехав, я увидела те же (да не те же) холмы и ели, что были на детских рисунках; почти обязательную на листах дорогу (сквозь все село проходит федеральная трасса); маковки церкви странной постройки – на рисунках менее причудливые, чем на самом деле. Услышала узорчатую речь местных жителей и вспомнила обязательные узоры на листах выставок.
Двери художественной студии Детской школы искусств, где работает Надежда, были открыты.
«Как-то раз зашла сельская учительница литературы, – рассказывает Надежда. – Посмотрела детские работы, почитала их тексты и сокрушенно сказала: «Ну почему они не могут так писать сочинения?!» А я думаю, что просто не в том тоне она общается с детьми, хотя и является вполне успешным педагогом. Ребенок затухает, когда разговаривает с человеком, сердце которого давно не волновалось. У нас ведь тот же белый лист бумаги лежит перед ним, что и на уроке литературы. Но если я, как принято в школе, начну поучать, сообщать о законах композиции и требованиях к рисунку, это не сыграет своей роли. Не выслушает, не поймет, не успокоит».
А вот что пишут об этом сами дети: «В школе не учитывается то, что у каждого ученика есть свой мир. Отвлечься, уйти от своего очень трудно. Поэтому, я думаю, в школе у меня нет успехов, а в студии есть» – Валерия Вахрушева; «Я научилась оставлять в картинах свою боль. На листе все, что я сделаю, будет правильно. Зная это, я чувствую полет фантазии. Мыслей приходит так много, что не знаешь, какая из них лучше, и часами сидишь над пустым листом. Так бывает только в студии. В школе я тоже рисую, но у меня там все получается тусклое, скучное и безжизненное» – Настя Максимова.
В студии поощряются подписи-размышления на оборотной стороне рисунков. Десятилетний Костя сопровождает свою работу припиской: «Я стараюсь взвешивать свои поступки, стараюсь анализировать. Каждую мою работу можно назвать “Весы”». Гриша нарисовал дверь и объясняет, что за дверью: «Это дверь, которой я закрываюсь от проблем. Открывать страшно: проблем много». Сергей Черкасов: «Я бы хотел, чтобы в моей работе прописалась тайна невероятного путешествия»…

«Главное, что рисует ребенок, – переживание»

Надежда рассказывает: «Каждый, кого дорога привела ко мне в студию, хочет научиться рисовать. Ему хочется рисовать все, но он не знает, как это сделать. Тем не менее всегда можно дать ребенку понять, чем он уже владеет как художник, – с этого начинаем разговор. Попутно можно посоветовать применение еще какого-то (для его ситуации актуального) выразительного средства. Тогда ребенок чувствует себя спокойно и уверенно. Не имеет значения, что он рисует – предметный мир или чувственный. Не существенно и то, как рисует и чем. Главное, что рисует он переживание. Никакой художественный образ без него невозможен. На первом месте в мотивации детского рисования должно быть желание доверить листу свои переживания.
Хотя на деле все происходит не так красиво и не так быстро, как на словах. Например, Настя Белоглазова долго ворчала, не хотела рисовать на тему «Водопад». Но я настаивала, потому что в последнее время она хоть и не пропускала занятий, но фактически не работала, ходила потухшая, серая. Она начала рисовать большие серые камни в центре и маленькие струйки воды на периферии рисунка. Я прошу ее не отказываться от воды, почувствовать силу воды. Она прислушивается ко мне, и появляется другой рисунок: струи воды – это ее волосы, вокруг головы – фейерверк из цветов и звездочек. А потом я увидела лист, где она изобразила себя в качели, спокойной и умиротворенной, словно в колыбели. Ни тени раздражения и усталости – такой она ушла на каникулы».

«К ним приходит вдохновение, а к нам проверки!»

Поговорить с директором Детской школы искусств мне не удалось – он как раз сдал свои полномочия и вышел на пенсию. Тем интереснее было послушать мнение педагога-профессионала, перспективного директора Якшур-Бодьинской сельской гимназии Сергея Кудрявцева – человека, не имеющего никакого отношения к проблемам Надежды Нелюбиной.
«К сожалению, люди творческих профессий не задерживаются в школе. Мне нужен школьный театр. Но никак не получается наладить работу с режиссером. Мы не можем платить ему только за то, что он режиссер. Есть расписание, есть сетка часов. А режиссер собирает детей в шесть часов вечера, и они до двенадцати репетируют. Готовят спектакль, ставят, потом месяц вообще не занимаются, отдыхают. У них творчество, а у нас журнал. Его нужно заполнять регулярно. В городе, например, можно писать одно, делать другое, а у нас в селе всем все известно. Финансовая проверка может прийти в любой момент и проверить соответствие занятий расписанию. А у режиссера переработка! Он же искусством занимается! Но занятия-то должны вестись строго по расписанию. Творческие люди не выдерживают этого правила. Уходят. Мы сожалеем, потому что результаты нас устраивали. Но я ничего не могу поделать... На самом деле нас всего лишили, даже того, что было при советской власти. Мы могли составлять штатное расписание, имея фонд заработной платы. Я мог написать инструкцию о работе школьной театральной труппы, состав которой непостоянный, режим работы – свободный, как оно и есть на самом деле. Но приходит ревизия, и нас проверяют так строго, как не проверяли даже в пятидесятые–шестидесятые годы».

Замкнутый круг

Три дня я жила в доме у Надежды. Ходила на пруд купаться, в магазин за продуктами, в школу искусств – на компьютер. Разговоры в деревне завязываются легко и отличаются откровенностью.
Светлана, молодой учитель начальных классов: «Я люблю тех детей, которых учу. Надо потрудиться, чтобы они стали “своими”, удобными учителю, послушными. Способности не главное. Они ведь в первом классе еще и не проявляются».
Наташа, ученица гимназии: «У нас самые лучшие учителя. Требуют строго. Умеют нажать, заставить учиться, даже если человек совсем не хочет».
Юлия, студентка Ижевского университета: «В гимназии хорошо только тем учителям, которые умеют требовать, и тем ученикам, которые любят исполнять. Я там не смогла учиться...»
Евгения, студентка Ижевского педколледжа: «Никаких художественных способностей до прихода в студию у меня не было. ИЗО был мой самый нелюбимый предмет. Но и в мастерской никто, кроме Надежды Кузьмовны, не смог бы создать такую заразительную атмосферу, никому больше не дано найти те слова, которые включают в работу любого… Я не пошла получать художественную профессию. Но когда все вокруг путается и становится непонятным, я беру свою любимую гуашь, начинаю ее мешать, расслабляюсь и начинаю рассказывать листу, что со мной происходит. Лист получается не всегда веселым и счастливым, но я становлюсь такой после общения с ним… Последняя моя работа – “Время, остановись!”. Яркие часы в виде апельсина. Я ее повесила на кухне. Там теперь много энергии. А то так не хватает Надежды Кузьмовны в моей жизни!»
Итак, педагог, необходимый детям, не нужен системе образования. Ситуация и правда очень знакомая. Но присматривался ли кто-нибудь пристально к человеку, которого непрестанно отторгают от дела его жизни, от призвания? К человеку, находящемуся в постоянной готовности дать отпор и потому чрезвычайно уязвимому? Что происходит с таким человеком? Одно из прямых следствий – человек отгораживается от того мира, который не желает и не умеет его понять. Отгораживается и создает свой.
Надежда живет строго: подъем на рассвете, обливание ледяной водой, вегетарианская пища и много физического труда: «Иначе что будет со мной и со студией?» Она закаляет дух и тело, оттачивая таким образом свою внутреннюю правоту в споре со своими заочными противниками.
Находясь рядом с Надеждой несколько дней, я не раз ловила ее реплики вроде: «Вы там у себя, в Москве, не можете понять…» или «Это вам, методистам, все легко…». А в ответ на мой наивный вопрос по поводу только что сделанной (чудесной) работы одной девушки – обиженное: «Ну вот, нас никто не понимает, даже вы!..»
…Дорога назад была долгой. И все время пути дух перехватывало – от неизбежности того одиночества, в котором оказывается талантливый педагог, когда его не понимает и отторгает официальная система образования.

В оформлении использованы работы учеников Надежды Нелюбиной

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"