КУЛЬТУРНАЯ ГАЗЕТА 
ОБРАЗ 

Ушел, чтобы вернуться

Алексея Ратманского не приняли в Большой танцовщиком. Зато взяли главным балетмейстером

Алексей Ратманский. «Тарантелла» Джорджа Баланчина.
Фото Михаила Логвинова

Предстоящий сезон для Алексея Ратманского станет первым полноценным сезоном в качестве художественного руководителя балета Большого театра. Начальство, как известно, надо знать в лицо. Лицо артиста – его творческая биография.
Так кто же вы, Алексей Ратманский?
Родился в Ленинграде. В 1986 году окончил Московское хореографическое училище, в 1992-м – балетмейстерский факультет ГИТИСа. В 1986–1992 и 1995–1997 гг. – солист Киевского театра оперы и балета, в 1992–1995-м – Королевского Виннипегского балета в Канаде, с 1997-го – Датского Королевского балета. Работал с Бежаром, Килианом, Ноймайером, Эком, танцевал в балетах Баланчина и едва ли не всех выдающихся хореографов ХХ века. Был партнером Майи Плисецкой в шедевре Нижинского «Послеполуденный отдых фавна» (Финляндия, 1999). Автор более 20 постановок в различных театрах мира. Заслуженный артист Украины. Лауреат I премии Украинского конкурса артистов балета (1988), обладатель Золотой медали и приза Вацлава Нижинского Независимого конкурса артистов балета имени Сергея Дягилева в Москве (1992). Дважды увенчан «Золотой маской» («Сны о Японии» – 1999, «Светлый ручей» – 2004). В 2002-м за вклад в культуру Дании возведен в сан рыцаря ордена Датского флага.
Ратманский-хореограф давно и хорошо известен. Первый балет он поставил еще в училище в 1983 году. А знаменитым его сделали «Взбитые сливки» и «Юрлиберлю», «Прелести маньеризма» и «Поцелуй феи», «Средний дуэт», «Поэма экстаза», «Золушка», «Леа». В Мариинку его пригласил сам Гергиев. И в том, что Большой театр сделал прекрасное приобретение, сомневаться не приходится. Лучшей кандидатуры сегодня не найти.
Иные скажут – баловень судьбы. Кто-то называет аутсайдером.
Большой театр обрел Ратманского. Большой театр его потерял. Обрел сегодня. Потерял давно и невозвратно, непоправимо. На днях Ратманскому исполняется тридцать шесть. Для танцовщика возраст пенсионный. И Ратманский уходит. Уходит неузнанным. Живым воплощением любимого нашего правила. Что имеем, не храним. Да и потерявши не больно-то убиваемся.
В 1986-м Москва упустила возможность заполучить танцовщика поистине блистательного, индивидуальность редкую, каких не было у нас со времен золотого века советского балета. Выпускник МХУ, отличник, как и его однокашник Владимир Малахов, оказался никому не нужен. Решающий аргумент – отсутствие столичной прописки. Не взяли ни в Большой, ни в Музыкальный, ни даже к Наталии Сац. Так что отправилось юное дарование в послечернобыльский Киев, где жили родители и где Алексей провел детство.
О Ратманском заговорили в 1992-м, когда он получил Первую премию на Международном конкурсе имени Дягилева. Заговорили еще и потому, что помимо очевидной одаренности он поражал сходством с Нижинским. Сходство было не просто внешним, а сквозьвременным, танцевально-генетическим. Алексей напоминал не реально жившего некогда приземистого, с непропорциональной фигурой и слишком мускулистыми ногами Вацлава Фомича, которого никто из нас, понятно, знать не мог, а Вацлава-легенду. Того Вацлава, которого мы как будто прекрасно знаем, помним. Не памятью – воображением. Тем более что танцевал Ратманский «Видение Розы», это действительно был сон. Неудержимый, искристый темперамент. Завораживающей пластичности певуче-лианные руки. Глубинное, природное (чтобы не сказать – нутряное) чувство танца. Ратманский чуял Нижинского, мощными импульсами посылая это ощущение в зал. Подобный аттракцион таил немалую опасность: куда как заманчиво сделаться нью-Нижинским, можно даже целую программу составить из номеров легендарного фавна да колесить с ней по городам и весям. Однако этого не произошло. Удивительное сходство оказалось не игрой природы, а результатом глубокого и осознанного проникновения в образ. Способности конструктивно мыслить, глубоко чувствовать и вдохновенно воплощать родившийся в душе идеал.
Но и после этой победы многообещающий танцовщик не понадобился никому, кроме разве что далекой Канады.
Когда в 1995-м, после трехлетней работы в Виннипеге, Ратманский гастролировал в Москве, это был уже зрелый артист. Три сезона в другой стране, другой школе, другой стилистике. Три года напряженных, изнуряющих. Три года, открывших ему мир. Теперь это был Мастер.
Наделив его огромным даром, природа в остальном поблажек не дала. Не жалели и любимые педагоги. С 10 лет Алексею твердили о недостатках, тем более что рядом у станка стоял Владимир Малахов, обладавший, по общему признанию, идеальными данными. Ратманский не сломался. Он вообще не из ломких. Он вытесал, вылепил, изваял себе тело – чуткое и умное. Его некогда необузданный темперамент «объезжен», что вовсе не значит укрощен. Он вплавлен в жесткую, прочную, при этом неизменно изысканную форму, отчего не угасает, а напротив, становится жарче, пульсирует энергичнее. Его роли – большие ли, малые – отпечатались в памяти.
Вот он в «Утренней серенаде шута» на музыку Равеля. В эти минуты за ним вся многовековая, всесветная культурная генеалогия шутовства. Или «Кармина Бурана» Орфа. Венецианская баутта, карнавальное веселье со зловещинкой. Представьте, что комедианты Калло с их чарующей энергетикой вдруг ожили. Упругие извивы тел, тончайшая филигрань движений при взбесившемся темпе. Несегодняшнее, реликтовое какое-то чувство стиля, сродни Бенуа или, может быть, Сомову. Бесовская интуиция, генетическая память и удивительная в молодом еще человеке мудрость. Кураж, восторг – и ирония. Он по-своему, без опасливой оглядки, трактовал Баланчина, Бежара, Мясина. Снобы ворчали: пусть-ка попробует взяться за старую добрую классику – не выдюжит. И тогда в одной из гастрольных программ Ратманский станцевал второй акт «Жизели».
Такого Альберта никогда не было и никогда уже не будет. Каким внутренним зрением нужно обладать, чтобы очистить роль от десятилетиями налипавших чешуек омертвелой традиции, не затерев, а высветив тончайшие алмазные грани? Каким чувством времени нужно быть наделенным, чтобы приблизить романтического графа к нам – не обряжая в драные джинсы или камуфляж, а каким-то непостижимым образом сделав его переживания не карамельными, но внятными нам, живыми? Каким артистизмом нужно овладеть, чтобы заставить многое повидавших, солидных людей, себя не помня, без устали кричать и кричать «Браво!»? Таким внутренним зрением, таким чувством времени и таким артистизмом, какие делают из актера, танцовщика – артиста, художника.
Пушкин сказал: «Цель художника есть идеал». Идеал недостижим, к нему можно лишь приблизиться. Весь вопрос в том, насколько. Когда танцевал Ратманский, становилось ясно: подойти можно очень и очень близко. Вот-вот, кажется, рукой подать. Единственное, что не позволяло утверждать, что идеал достигнут, – аксиома: не достичь его, словно линии горизонта.
Однако все это Москва, по случаю «одалживая» своего воспитанника у Киева, Канады, Дании, видела лишь урывками. Как на грех позабыв, что век танцовщика короток. Теперь Ратманскому тридцать шесть, и он уходит. Уходит, чтобы вернуться.
Танцовщики часто становятся хореографами, редко – хорошими. Ратманский стал хорошим хореографом. Отныне Москва связывает с ним большие надежды. Он талантлив, видел мир, знает современную ситуацию. У него есть чувство собственного достоинства и нет комплекса неполноценности. К тому же у новоиспеченного администратора счастливый характер и удивительная работоспособность. Все это вместе взятое сулит, хочется верить, успех и Большому балету, и вчерашнему аутсайдеру. Ведь они друг другу не посторонние.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"