ЛЮБИМЫЙ ГОРОД N32
РЕМЕСЛО
Фон Вакано
Через весь роман “12 стульев” – один из
величайших, тончайших, точнейших шедевров
российской словесности – идет сладостный
лейтмотив: планы отца Федора по поводу заводика в
Самаре.
“Мечтал отец Востриков о собственном свечном
заводе. Терзаемый видением больших заводских
барабанов, наматывающих толстые восковые канаты,
отец Федор изобретал различные проекты,
осуществление которых должно было доставить ему
основной и оборотный капиталы для покупки давно
присмотренного в Самаре заводика”.
И далее, в письме своей супруге: “Но ничего,
матушка, Бог даст, и в Москву вместе съездим.
Посмотришь тогда – совсем западноевропейский
город. А потом заживем в Самаре, возле своего
заводика”.
И в очередном послании: “Побываем всюду, а потом
осядем по-хорошему в Самаре, подле своего
заводика, и наливочку будем распивать”.
И кульминация темы Федора Вострикова: “Цель всей
жизни была достигнута. Свечной заводик в Самаре
сам лез в руки. Бриллианты сыпались в карманы, как
семечки.
А затем – крушение надежды. Заводик был
настолько дорог отцу Федору, что без него
разумное существование было бессмысленно.
Священник спятил.
Кстати, и сам Остап Бендер, представляясь
Коробейникову, на вопрос “чем занимаетесь?”
ответствовал:
– Свободная профессия. Собственная
мясохладобойня на артельных началах в Самаре.
Чем же запала в души Ильфа и Петрова именно
Самара? Может быть, тем, с каким уютом
расположился под высоким берегом пивной
Жигулевский завод.
Подданный Его Императорского
Величества
В 1880 году в Самаре появился Альфред
Филиппович Вакано, “законный сын дворянина
Филиппа Вакано, директора королевского
Венгерского межевания”, и его супруга Анна, дочь
“Иоанна Пернич, вице-директора продуктов
императорского королевского горнозаводства и
домовладельца”.
Альфред Филиппович на вид был абсолютным
западноевропейским иностранцем. Аккуратный,
спортивный, волосы зачесаны назад, какой-то
удивленный взгляд. Дескать, и как это вы тут
живете, а?
Впрочем, фон Вакано владел русским языком. И это
обстоятельство позволило ему в том же 1880 году
подать в самарскую управу следующее прошение:
“Желая устроить в Самаре большой по стоимости и
операциям паровой каменный пивоваренный завод,
имею честь просить городскую управу для
постройки означенного завода дать мне в арендное
содержание место, указанное на выкопировке из
плана”.
В то время так дела не делались. Во-первых, очень
уж нескромно выглядело заявление Вакано. Что
значит большой по стоимости и по операциям?
Просто Рокфеллер какой-то.
Во-вторых, на этом месте уже действовал пивной
завод. Вакано же намеревался снести все
постройки и поставить новые.
В-третьих, незнакомый иностранец обещал платить
в два раза больше, чем тогдашний арендатор того
самого завода господин Шабаев.
В-четвертых, всех обескуражил пункт прошения,
касающийся срока действия аренды. Вакано
требовал 99 лет, а ежели по истечении этого срока
власти города не пожелают продлевать аренду, фон
Вакано оставлял за собой право “снести
возведенные им постройки в течение шести месяцев
по окончании срока аренды”.
Когда Альфред Филиппович прибыл в Самару, ему
было 34 года. 34 плюс 99? Было от чего чиновникам
прийти в смятение.
Тем не менее решение было положительным.
Возможно, оттого, что очень уж хорошие условия
предлагал фон Вакано. А возможно, просто от
растерянности.
Пивное дело развивалось, приносило прибыль. А фон
Вакано продолжал шокировать власти Самары. Он
предлагает сделать газовый завод для нужд своего
предприятия, а заодно и драмтеатра. При этом
первый год Альфред Филиппович пообещал снабжать
театр бесплатно. Дума поразмыслила и
согласилась. Но на всякий случай отказалась от
дарового газа, обязавшись возмещать Вакано
себестоимость горючего. Очень уж смущал
бесплатный сыр.
Однако же и здесь подвохов не было. Завод возник
довольно быстро, был экономным (там работали
всего двое рабочих) и обслуживал не только
пивзавод, но и театр, а затем и здание
присутствия.
А гласный думы Петр Алабин на одном из заседаний
высказался:
– Вакано сначала предлагал освещать театр газом
даже даром в течение первого года в виде опыта, но
когда городское управление сочло неудобным
принять такое предложение, он назначил за
освещение театра по 9 рублей в вечер и, как
оказалось впоследствии, понес по освещению
театра в прошлом году значительный убыток.
Убыток был немалым – 1500 рублей. Так что факт
благотворительности все же имел место.
А в 1889 году фон Вакано подписал вот такой
документ: “Я, Альфред-Иосиф-Мария фон Вакано,
бывший Австрийский подданный, обещаюсь и клянусь
Всемогущему Богу, что я Все-
пресветлейшему, Державнейшему, Великому
Государю Императору Николаю Александровичу
Самодержцу Всероссийскому и проч., и проч., и
законному Его Императорского Величества
Всероссийского Престола Наследнику хошу верным,
добрым, послушным и вечно подданным с моею
фамилиею быть и никуда без Высочайшего Его
Императорского Величества соизволения и указа
за границу не отъезжать и в чужестранную службу
не вступать, также с неприятелями Его
Императорского Величества вредительной
откровенности не иметь, ниже какую заповедную
корреспонденцию внутрь и вне Российского
Государства содержать, и никаким образом противу
должности верного подданного Его Императорского
Величества не поступать и все к Высокому Его
Императорского Величества Самодержавству, сие и
власти принадлежащие права и имущества,
узаконенные и впредь узаконемые, по крайнему
разумению, силе и возможности предостерегать и
оборонять, и в том во всем живота своего в
потребном случае не щадить и притом по крайней
мере стараться споспешествовать все, что к Его
Императорского Величества верной службе и
пользе государственной во всяких случаях
касаться может. О ущербе же Его Величества
интересе, вреде и убытке как скоро о том уведаю,
не токмо благовременно объявить, но и всякими
мерами отвращать и не допущать тщатися буду;
когда же к службе и пользе Его Величества какое
тайное дело, или какое б оно ни было, которое
приказано мне будет тайно содержать в
совершенной тайне и никому не объявлять, кому о
том ведать не надлежит и не будет повелено
объявить. Сие должен и хошу я верно содержать,
елико мне Всемогущий Господь Бог душевно и
телесно да поможет. Аминь”.
Этот не во всем понятный, но довольно
впечатляющий текст был типовым клятвенным
обещанием на российское подданство. Фон Вакано
становился полноправным россиянином, со всеми
преимуществами и, конечно, недостатками этого
положения. Впрочем, фактически он и без этого
стал россиянином. Самарский полицейский
признавал, что на его заводе “нашли хороший
заработок около 500 человек,” а образ жизни он
“ведет беспорочный и пользуется в Самаре общим
уважением… является сотрудником всех
филантропических обществ,” а дети его “посещали
с хорошими успехами и беспорочным поведением
здешнюю гимназию и реальное училище”.
Губернатор утверждал, что “фон Вакано заботится
о благосостоянии своих рабочих, и введенные им
для этой цели порядки и приспособления могут
считаться образцовыми”.
Словом, поводов для недоверия было все меньше и
меньше.
А фон Вакано выступил с очередной новацией:
“Работая и трудясь уже в продолжении 18 лет здесь,
в Самаре, в вашей среде, милостивые государи,
одушевлен желанием в пределах моих сил и
возможностей принять участие в украшении нашего
города, имеющего для меня значение второй родины.
Я уверен, что приведу в лучший вид площадь вокруг
театра, устрою пологий спуск с улицы Дворянской
вместо существующего вдоль Струковского сада и
обустрою детскую игровую площадку сзади
драмтеатра”.
Один из гласных думы, Е.И.Чернышев, сразу же
возразил:
– К предложению г. фон Вакано вообще следует
отнестись с величайшей осторожностью, он,
несомненно, в будущем захочет устроить на
площадке близ театра портерную или ресторан.
Однако другой гласный, А.Михайлов, с ходу
возразил:
– Он явился в Самару с немалым капиталом, здесь
весьма удачно оперировал пивным производством и
нажил еще более солидные средства, поэтому
ничего нет удивительного, если он почувствовал
благодарность и желает уделить малую часть своих
доходов на благоустройство города. Г.Чернышев не
понимает такого чувства благодарности. И
вероятно потому, что люди, пришедшие в Самару в
лаптях и нажившие здесь миллионные состояния,
никогда не жертвовали своих капиталов на
благоустройство города, но из этого еще не
следует, что такого чувства не может быть ни у
кого. А пример г. фон Вакано, следует
предполагать, возбудит что-либо подобное и в
других обывателях Самары, наживших здесь свои
капиталы.
В результате предложение фон Вакано было
принято.
А наш предприниматель спустя некоторое время
предложил еще один подарок – обустройство в
городе канализации. Этот дар также был принят, и
по окончании действия тогдашнего созыва думы
один из ее гласных, некто П.Подбельский, произнес:
– Настоящий дар Альфреда Филипповича фон Вакано,
как последний аккорд заканчивающейся
деятельности думы, звучит прекрасно. Не каждой
думе, не каждому городу приходится иметь такого
деятеля, каким показал себя господин Вакано. Мы
все по мере сил работали, но среди нас возвышался
он один и деятельность его – лучшее из того, что
дала дума настоящего состава.
Что ж, фон Вакано пережил вполне заслуженный
триумф.
“Биргалка” и “шедевр эклектики”
Путеводитель по Поволжью 1951 года
сообщал: “Справа перед нами – устье реки Самары,
давшей Куйбышеву его старое имя; здесь стоит
несколько крупных мельниц и элеваторов.
Промышленные корпуса видны и левее: большой
участок берега занял красный корпус
пивоваренного завода “Жигули”. До революции это
было чуть ли не главнейшее предприятие Самары.
Постройка его – пример хищнического захвата
берега дореволюционными заводчиками. Сейчас это
мешает реконструкции многих волжских городов,
так как они не могут вывести к реке лучшие
кварталы”.
А спустя полстолетия в другом путеводителе 2002
года говорилось: “Жигулевский пивоваренный
завод… настоящий шедевр промышленного
зодчества периода эклектики, истинное украшение
Самары”.
Трудно поверить в то, что авторы
распространялись об одном и том же – о
предприятии Вакано.
Впрочем, эти отзывы о том, что можно разглядеть
снаружи. Внутри это хозяйство представляло из
себя, по сути, целый город. В начале прошлого
столетия вышел целый альбом, который посвящался
фирме фон Вакано. Судя по нему, дело было
поставлено вполне прилично.
“Пиво выдерживается и хранится преимущественно
в американских подвалах, выходящих более чем
наполовину из земли. В подвалах поставлены 234
бочки, емкостью в 69300 вед., и 114 чанов
американского типа, емкостью в 223000 вед.; емкость
одного чана достигает 3500 вед. Охлаждение
подвалов достигается натуральным
льдом, которого заготавливается ежегодно до 30000
глыб. Во всех подвалах, благодаря прекрасной
изоляции, температура в течение всего года
остается неизменной (около +1оС)”.
“Мойка бутылок происходит под давлением, ручным
или машинным способом по новейшим системам.
Бутылки с вагонов заводской железной дороги и
для розлива подаются механическими
транспортерами. Розлив происходит без малейшей
траты пива и газов в закрытых аппаратах. Пробки
для закупоривания бутылок замачиваются в
кипяченой воде или покрываются тонким слоем
парафина (машинным способом), смотря по
назначению пива, для местной ли продажи или
экспорта”.
“Заводская железная дорога. Перевозит ячмень,
пиво, бочки, посуду, дробину и проч. Дорога
проложена по всему заводу… Вагоны, имеющие
разные типы, смотря по предмету нагрузки,
перевозятся лошадиною тягой, вагоны же, идущие
через туннель, на пристань и на берег,
передвигаются бесконечными цепями,
приводящимися в действие электричеством”.
“Для перевозки пива по железной дороге
Жигулевский завод имеет 19 собственных,
специально устроенных вагонов-ледников,
дозволяющих производить перевозку пива как
зимою, так и летом без опасения за порчу продукта
в пути.
Большая часть товаров перевозится по воде, для
чего Жигулевский завод грузит свой продукт
непосредственно с завода вагонами на
собственную пристань. С пристани, к которой
пристают также и пароходы частных обществ, пиво
грузится со льдом на собственные баржи,
специально устроенные для быстрой и безопасной
перевозки”.
“Для нужд заводских служащих и рабочих при
заводе учреждены: казарма для одиноких рабочих
на 115 кроватей, отдельный дом для семейных
рабочих, баня, паровая механическая прачечная,
читальня, библиотека для служащих и рабочих,
приемный покой с 3-мя врачами и постоянной
фельдшерицей, больница, школа и детский приют”.
Кроме того, завод Вакано держал в городе
кухмистерскую. Тогдашние издания о ней писали:
“Многим волжанам также хорошо известна большая,
хорошо обустроенная пивная лавка № 1
(“Биргалка”) возле Струковского сада”. Лестницу
этой “Биргалки” украшала роспись, а в
интерьерах широко использовалось чешское
(богемское) стекло.
Некий писатель Ардов в свое время сочинил
язвительную “Самарскую энциклопедию”. Там
наряду с такими популярными реалиями, как балы
(“то, что в Самаре проходит наиболее скучно”),
институт (“то, что когда-нибудь будет в Самаре”),
квартиры (“самое мучительное в жизни самарца”) и
микробы (“друзья всех, потребляющих самарскую
воду. Живут в воде и здании городской управы.
Питаются общественным равнодушием и
бездеятельностью санитарного надзора”),
упоминалось и “Жигулевское пиво” – “славится
везде, только не в Самаре”.
Естественно, Ардов хитрил. Продукция завода фон
Вакано пользовалась в городе огромным спросом. А
когда на Жигулевском пивзаводе прорвало трубу,
которая сливала в Волгу бракованный продукт,
жители города сразу же бросились к прорехе с
чайниками, ведрами и котелками. Бракованное пиво
оказалось очень даже неплохим. Не говоря уже о
том, которое прошло довольно строгий заводской
контроль.
Вредитель и шпион
Жизненный путь Вакано был тернист. Как
уже было сказано, ему не слишком доверяли.
Особенно же его положение ухудшилось, когда
одним из гласных думы сделался Михаил Челышев,
редкий фанатик трезвого образа жизни. На одном из
заседаний думы, в декабре 1902 года, он вдруг встал
и заявил:
– Я нахожу, что городская дума должна издать
обязательное постановление о том, чтобы в черте
города Самары и во всем пространстве городских
владений была воспрещена продажа и распитие
водки, вина, пива и вообще всяких спиртных
напитков как в гостиницах, ресторанах, буфетах,
винных лавках, так и в магазинах и во всех других
местах.
Можно себе представить, как такое выступление
обрадовало фон Вакано. Разумеется, оно не было
принято.
Челышев вообще пользовался очень странной
репутацией. Лев Толстой, случайно пересекшийся с
ним, пометил в дневнике: “Вчера был Челышев.
Соединение ума, тщеславия, актерства и мужицкого
здравого смысла и самобытности”. Вот такая
кошмарная смесь.
Один из заезжих путешественников писал, что в
Самаре шла “обычная местная “война Алой и Белой
Розы”, – соперничество пивовара фон Вакано и
деп. Челышева, владельца домов (весьма плохо
содержимых) и знаменитых бань. Фон Вакано,
усиленно насаждая свои крайне вредные для
населения пивные, немало, однако, общеполезного
сделал и делает для города, являясь
представителем начала западноевропейского,
активного, творческого, побеждающего
препятствия”.
Но в любом случае у фон Вакано появился довольно
влиятельный враг.
А после выстрела в Сараево положение
предпринимателя сделалось и вовсе невозможным.
Фон Вакано сразу обратился в думу с предложением:
“Считая долгом гражданина не остаться
безучастным к тем испытаниям, которые переживает
Россия, имею честь представить в распоряжение
Городского общественного управления на цели
содержания и лечения раненых в боях русских
воинов новую, вполне оборудованную больницу на
30–35 коек, находящуюся в г. Самаре на углу
Николаевской и Хлебной улиц в доме Товарищества
Жигулевского пивоваренного завода, причем в
течение всей войны я принимаю на себя
обязанность содержания и лечения поступающих
туда раненых”.
В дальнейшем фон Вакано постоянно жертвовал на
нужды воинов отнюдь не символические денежные
суммы. Но его участь была решена.
Во-первых, иностранец. Пусть и русский подданный,
но все равно в сознании самарцев фон Вакано
оставался иноземцем. Не таким, как все. Чужим. И,
по предположению обывателей, шпионом.
Во-вторых, пивовар. А во время Первой мировой
войны то же общественное мнение к употреблению
спиртного относилось не совсем приветливо.
Появилось воззвание группы самарских врачей: “В
настоящее время небольшой кучкой
заинтересованных лиц ведется усиленная борьба
за продажу вина и пива. Возможный успех
домогательств этой группы, несомненно, вернет
страну в близком будущем в положение худшее, чем
до войны. Наука признает пиво и вино более
опасными, чем водку, потому что яд алкоголя
преподносится в более приятном виде и завлекает
тем самым женщин и детей; если алкоголь в виде
водки поражает ближе всего нервную систему, то
пиво и вино, менее быстро и резко влияя на нервную
систему, опаснее для сердца и печени. В интересах
здоровья страны, в интересах справедливости, в
интересах успешного окончания войны необходимо
разрушить пивной и винный заговор против
России”.
Как нетрудно догадаться, первым в этой
“небольшой кучке заинтересованных лиц”
подразумевался Вакано.
Началось следствие. И, хотя никаких
доказательств преступного замысла не было
найдено, Альфред Филиппович был сослан в Бузулук,
где в его собственности находилась некая
недвижимость.
“На пивоваренном заводе Вакано”
Пока Альфред Филиппович жил в тихом,
отдаленном от политики городе Бузулуке, здесь, в
Самаре, много чего было. Отречение государя,
смена власти, выборы, партии, митинги. Крупный
поволжский город, разумеется, ощущал все это на
себе. А после революции у фон Вакано даже
появились новые союзники. Среди прочих маленьких
и несерьезных партий в Самаре заявила о себе
партия алкоголиков. В ноябре 1917 года она даже
баллотировалась в Учредительное собрание и
опубликовала декларацию:
“Граждане и гражданки!!!
Голосуйте за список № 18!
Наш девиз:
“Алкоголики всех стран, соединяйтесь!”
“Лишь в опьянении обретешь ты утешение”.
Мы требуем:
1. Свободной повсеместной продажи питей.
2. Всеобщего, прямого, равного, тайного и явного
распития спиртных напитков во всех видах и во
всякой посуде.
3. Свободного выбора разного рода питей и закусок
к ним, основанного на принципе самоопределения
желудка всех народов без различия пола, возраста,
вероисповедания и убеждения.
4. Гласного всенародного суда алкоголиков над
представителями старой власти за прекращение
ими винной продажи и строгого наказания их
вплоть до ссылки в каторжные работы без срока.
5. Полной амнистии и немедленного освобождения из
всех мест заключения, при старом и новом режимах,
производителей и продавцов ханжи, политуры,
денатурата, кислушки, самогонки и пр., и пр., и пр.
6. Всеобщего бесплатного лечения всех
пострадавших на почве алкоголизма.
7. Свободного возвращения домой во всякое время
упившихся без аннексий и контрибуций.
8. Войны до победного конца – с женами,
сожительницами, матерями и сестрами за свободную
автономную выпивку.
Да здравствует распивочно и навынос Партия
алкоголиков”.
Видимо, сильно надоел самарским жителям господин
Челышев и всевозможные врачебные союзы.
А в 1923 году газета под названием “Коммуна”
опубликовала бойкий репортаж “На пивоваренном
заводе Вакано”:
“Обширный двор жигулевского завода. Кругом –
бочки, ящики, дрова. В середине за дымящимся
костром три пропитанные дегтем фигуры смолят
бочки. Дегтем намазывают внутреннюю часть бочки.
Засаживают туда накаленный докрасна железный
прут. Столкнулся огонь со смолой, и черным
столбом вырывается из бочки дым. Клубится кверху.
– Для чего это, товарищи? – спрашиваю рабочих.
– Чтобы бочка чиста была… От пива не пахло…
Рядом по асфальту молодые работницы катают
бочки.
– Это мы их проветриваем… – объясняют они.
Подходит секретарь фабричкома. Молодой, в
матросской фуражке. Знакомимся…
Обходим отделения. Солодовное, сортировочное,
сушильное, дробильное, заторное, холодильное,
разливное. Всюду суетятся фигуры рабочих. Катают
вагонетки с ячменем. Работают лопатами, тащат
мешки, разливают пиво по бутылкам, упаковывают.
По всем отделениям работают только мелкими
группами в 5–6 человек. Только в разливочном
отделении 25 женщин. В промовенных фартуках. Стоят
у насосов и разливают пиво по бутылкам. Работают
быстро.
– Как работа? – обращаюсь к одной.
– Ничего… только в ногах уж больно мокро, хозяин
обуви не дает, кому дали, кому нет. Нет у нас
комнаты, где пообедать, под открытым небом
приходится.
– Мы давно уже хлопочем, чтобы дали нам комнату
для устройства отдыха для рабочих, – объясняет
секретарь фабричкома, – но ничего не выходит,
потому что все помещения заняты. Спецодежду
получили мы частично, но принимаем меры, чтобы
все рабочие получили”.
На старом пивоваренном заводе постепенно
устанавливались новые порядки.
А фон Вакано умер лишь в 1929 году,
восьмидесятитрехлетний, никому не интересный
старик.
Ваше мнение
Мы будем благодарны, если Вы найдете время
высказать свое мнение о данной статье, свое
впечатление от нее. Спасибо.
"Первое сентября"
|