ИДЕИ И ПРИСТРАСТИЯ 
НОВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ 

Идея прогресса обладает гипнотическим шармом. Каждое поколение какое-то время своей жизни упивается превосходством над прошлым. Скорость мысли увеличивается, дикое приручается, вес тает, сырое сменяется приготовленным, производительность растет. Того и гляди, все станет окончательно хорошим.
Только так почему-то и не становится. В какой-то момент настроение поколения меняется. Полет переходит в одышку. Идиллия – в киберпанк. Настоящее кажется самым грязным, самым опасным и наименее пригодным временем для жизни…
Заканчивает человек тем, что принимает мир таким, какой он есть.
То есть впадает в детство.

Во всех наших поступках и мыслях мы повторяем того ребенка, которым некогда были. “Нет ни одного человека, который был бы взрослым”, – сказал один французский священник времен движения Сопротивления о своем опыте исповеди. То же самое мог бы сказать какой-нибудь исповедник и на тысячу лет раньше. Новым является нечто другое.
Новой является специфическая для нашего века затрудненность взросления. Так считает современный немецкий философ Одо Марквард. Он называет ее тахогенной чуждостью миру, тахогенной – потому что она есть результат увеличившейся скорости (от греческого tachos – “скорость”) изменений, претерпеваемых современной действительностью.

Люди больше не взрослеют

Ускоренное устаревание опыта

Не долее чем четверть тысячелетия мы живем в мире, в котором все более быстрому изменению подвергается все большее количество явлений. Например, там, где 2000 лет назад был лес, 1000 лет назад – поле, 500 лет назад – дом, 150 лет назад стояла ткацкая фабрика, 75 лет назад – вокзал, 25 лет назад – аэродром, сегодня стоит центр управления космическими полетами, а что будет стоять через 10 лет – этого мы еще не знаем. Прогресс науки и техники, а также высокая производительность труда обусловили практически во всех областях все большую скорость появления все большего числа новшеств. Все большее число явлений все быстрее устаревает. То же самое происходит и с нашим опытом: ведь в нашем жизненном мире все реже повторяются те ситуации, в которых и для которых мы этот опыт приобретали. По этой причине – вместо того чтобы по мере постоянного роста опыта и познания мира становиться самостоятельными, то есть взрослеть, – мы постоянно и все быстрее вновь откатываемся к состоянию, для которого мир в большинстве своих проявлений неизвестен, нов, чужд и непонятен, а это и есть положение детей. Даже когда мы седеем, мы остаемся желторотыми юнцами.

Жизнь понаслышке

В то же время никогда – а причина этого в современном триумфальном шествии экспериментальных наук – не имелось столь много нового опыта, как сегодня. Однако мы больше его получаем не сами, но другие получают его за нас. Даже такой специалист-эмпирик, как, например, экспериментальный физик, ставит сегодня самостоятельно в лучшем случае от двух до пяти процентов тех опытов, на результаты которых он должен полагаться, – ну хотя бы из соображений экономии денег и времени. Чтобы в условиях ускорения иметь возможность получать новые знания, опытные науки становятся суперспециальными, неразрывно связанными со специализированным языковым жаргоном и требующими сложной аппаратуры. Таким образом, мы все больше вынуждены принимать на веру те опытные знания, которые были получены не нами и о которых мы знаем только понаслышке по большей части из средств массовой информации – специализированных, рассчитанных на широкую публику и просто охотящихся за сенсациями, вплоть до иллюстрированных журналов. Это звучит парадоксально: мы вынуждены – именно потому, что опытные знания становятся все более научными, – все больше брать их на веру исключительно понаслышке. А эта вынужденная вера, то есть зависимость от еще не полученного самостоятельно опыта, всегда была свойственна положению ребенка. Сегодня в современном мире именно оно стало нормальным положением взрослого, который становится ребенком в новом смысле.

Экспансия школы

Детский сад, институт, курсы повышения квалификации и академия – все это школа, которая именно потому все время расширяется, что замещение опыта требует все большей обученности. Так школа охватывает все новые и новые сферы нашей жизненной реальности, и необходимая для школы чуждость миру мало-помалу распространяется и на действительность, ибо она помещает взрослого человека в детские условия, то есть налагает мораторий на взрослость. Объявление школы жизнью только поначалу выглядит преувеличением, к которому склонны те учителя и политики в сфере образования, которые сами никогда не покидали школьных стен… Действительность и в самом деле, буквально может стать школой по мере того, как она (в силу ускоряющегося исчезновения прямого опыта) во все большем объеме и на протяжении всей жизни становится доступной лишь в косвенном опыте, т.е. посредством обучения. Существует тенденция к тому, чтобы человек целиком и полностью превратился в ученика, а каждый взрослый тем самым – в того самого ребенка, который прячется в каждом ученике (сколько бы лет ему ни было).

Конъюнктура фиктивного

Непрерывно усложняясь под влиянием скорости происходящих в нем перемен, мир все больше нуждается в том, что Луман назвал редукциями сложности, из которых каждая содержит в себе некий род фикции: в любом упрощении мира заключена своя собственная жизненная ложь. Образцовый пример этого таков: действия (в особенности же взаимодействия широких масштабов) всегда требуют времени для своего осуществления. По мере того как в условиях ускорения идет время, изменяются те ориентиры, исходя из которых эти действия предпринимались. Начиная с какого-то определенного момента времени, когда уже нельзя идти на попятную, возникает желание проигнорировать коррекцию перспективы действия. В ситуации, когда все течет, каждое продолжающее реализовываться действие вынуждает к фикциям. И поэтому вопреки Конту следует сказать, что фиктивной является не религиозная, но позитивная стадия…
Возникает нужда в “доверии несмотря ни на что”. Поэтому сегодня мы постулируем не постулаты, но постулируем – и оплачиваем – тех, кто вводит постулаты. Эдакое предприятие по установлению ориентиров с собственным суперотделом по пошиву фикций, к которому принадлежат не только представители математической статистики (включая тех, кто работает с моделями общества), но и специалисты по мечтам. При этом огромное большинство участников действий (а к ним принадлежим все мы) уже неспособны правильно оценить реальное состояние данных: разница между восприятием реальности и фикцией стирается… Поэтому в современном мире так легко проигнорировать, не заметить настоящие угрозы и быть убежденным в каких-то фиктивных преимуществах, а еще легче верить в какие-то фиктивные угрозы и не замечать того, что действительно является позитивным.

Готовность к иллюзиям

Философия истории, простившаяся с известным положением Historia magistra vitae (История – учительница жизни), отрицает авторитет того, что было в прошлом, а общество не соизмеряет своих требований с тем, что возможно на основании опыта... Вслед за этим начинается стремительное движение от потери опытного знания к отказу от него, например, к созданию мощной конъюнктуры априорных суждений и благих намерений. Но важнее всего то, что люди превращаются в не имеющих опыта “ожидающих”, в мечтателей. Детям, для которых действительность в подавляющем большинстве своих проявлений чужда, для компенсации нужен некий неприкосновенный запас близко знакомого – их игрушечный медвежонок, с которым они именно поэтому никогда не расстаются. Точно так же современные взрослые, для которых мир непрерывно ускоряющимся образом вновь становится чужим, нуждаются в идеологическом ожидании благополучия в этом мире: это и есть тот самый ментальный медвежонок на современный лад впавшего в детство взрослого.

Конечно, мы все подвержены все возрастающей скорости изменений и устаревания современного существования. И все же одновременно можно наблюдать и компенсаторные процессы замедления. Для нас жизненно важно проявлять максимум внимания к этим компенсаторным линиям. Без всяких претензий на завершенность я укажу только на три формы этого чувства преемственности.

Историческое чувство

Беспамятство эпохи компенсируется искусством брать с собою в будущее все больше от прошлого, от истока… Историческое чувство обладает способностью освобождать от иллюзий – это отрезвляющее средство. Без исторического чувства мы не могли бы жить.

Чувство обычаев

Их также не надо изобретать заново, они тоже все у нас под рукой (единственно, что теперь они являют собой смесь гораздо более пеструю, чем в прежние времена). Это принятые формы поведения, обыкновения, традиции, от которых именно в современном мире ни в коем случае нельзя отказываться. Дело в том, что, чем быстрее в век чуждости миру все постоянно меняется, тем больше людям нужны жизненные навыки, направляемые обычаями: так люди поступают, потому что так они поступали всегда. И чем тяжелее жизненная ситуация, тем сильнее человеку нужен такой навык.

Удержать просвещение

Просвещение – это та традиция современности, которая – как воля к совершеннолетию, т.е. к взрослости, – превращает в навык мужество трезво мыслить… При этом просвещение необходимо спасти от тех, кто хочет сделать из него эдакий вводный курс в обретение чуждости миру, в допинг для революционеров…

Печатается в сокращении. Журнал “Отечественные записки”

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"