ДЕТСКОЕ ЧТЕНИЕ
Представляем новую рубрику
ПО ОБЕ СТОРОНЫ ОБЛОЖКИ
Бухта радости
“Для детей надо писать так же, как и для
взрослых. Только лучше”. Максима из популярных.
Кто ее выдумал? Совершенно вылетело из головы.
Как говорил русский философ Иван Киреевский,
красное словцо стоит хорошей мысли. С какой стати
для детей надо писать лучше, чем для взрослых? За
что такая дискриминация? Лучше надо писать для
всех. Да только что проку к этому призывать: поди,
напиши лучше! Все равно что сказать: живи лучше.
Идея хорошая. Проблема в реализации.
Писать для детей так же, как и для взрослых,
бессмысленно: не поймут дети – у них иной
житейский, социальный, этический и эстетический
опыт. Другой вопрос, что текст может быть
многоуровневым. Тогда хотя бы один из этих
уровней должен быть для детей прозрачен.
Но даже в том случае, когда автор вовсе не ставит
задачи создать многоуровневый текст, когда он
пишет только и исключительно для детей (во всяком
случае, думает, что пишет только и исключительно
для детей), он явно или неявно, вольно или
невольно воспроизводит свой жизненный опыт, свое
представление о мире, свои фобии, свои комплексы,
свои внутренние ритмы.
О чем повествуют детские книжки, в том числе и для
самых маленьких? О любви, страхе, еде, об утрате,
слезах, обретении, о погоне, болезни,
выздоровлении, о грехе, раскаянии, прощении, о
коварстве, мудрости, битве, о бедности, скитаниях,
богатстве, о доброте, жадности, жестокости, о
дружбе, силе, слабости, об одиночестве, дальних
странах, состязании, о смешном, ужасном,
прекрасном, о лесе, поле, небе, о зверях, рыбах,
птицах, о необычайном, о дороге, о смерти. Что тут
такого специфически детского? Ничего. Все дело в
подаче.
Принципиальная особенность детской литературы
– простота структуры. Но именно простота
структуры, не осложненная множеством элементов и
взаимосвязей, не затемненная интеллектуальным
или бытовым взрослым декором, позволяет тексту
легче (охотнее) впитывать и продуцировать новые
смыслы. Вообще говоря, этой способностью
обладают и вполне взрослые сочинения (взять хотя
бы историю об Эдипе), но тексты с простой
структурой лучше к этому приспособлены. Правда, и
миф об Эдипе структурно прост.
Классический пример: многие уверены, что
“Тараканище” – сатира на Сталина. В сущности
так оно и есть, это действительно сатира на
Сталина, однако Чуковскому, когда он сочинял свою
знаменитую поэму, ничего такого просто не могло
прийти в голову: “Тараканище” был опубликован в
двадцать третьем. Конечно, Сталин тогда уже (если
кто помнит) родился, отрастил ставшие его
непременным атрибутом усы и прибрал к рукам
много власти, но все-таки не достиг еще такой
высоты, чтобы стать героем бестселлера. Кроме
того, “Тараканище” очевидным образом не сатира.
Детская литература – самая популярная
литература на свете. Уж во всяком случае самая
читаемая. Ведь детьми, кроме разве что Афины
Паллады, были все, стало быть, и детские книжки
читали все. Это “все” – важнейшая составляющая
национального менталитета, базисная
составляющая. Все мы отнюдь не читали Библию, но
наверняка читали “Тараканище” – я называю
именно “Тараканище” из соображений экономии:
коль скоро он все равно уже упомянут. Вы
полагаете: что все-таки не все читали? Хорошо, не
будем спорить, но уж “Колобка”-то наверняка все!
Все – от Балтики до Курил, от Земли Санникова до
Кушки, независимо от национальности и
религиозной принадлежности, культурного уровня,
уровня собственности и политических взглядов.
Поэтому песнь Колобка для национального
менталитета много важнее тоже в своем роде
замечательных песен Александрова – Михалкова,
важнее уваровской триады и всех российских
конституций, вместе взятых. По-моему, это
очевидно. Объясните мне, я понять этого не могу,
как Мюллер мог ошибаться в Штирлице, если тот не
читал немецкого “Колобка”?
Но ведь детскую литературу читают не только в
детстве – ее читают по второму заходу родители,
по третьему – бабушки и дедушки, ее читают
залетевшие в гости тети и дяди, старшие братья и
сестры (жертвы своего обременительного
старшинства), педагоги и воспитатели (заложники
своей профессии). Причем нельзя сказать, что
читать эти книжки они непременно вынуждены, что
читают они их непременно из чувства долга – дабы
только порадовать или занять дитятю. То есть,
конечно, и из долга тоже, а бывает, что и из одного
только долга (позевывая), но в общем случае чтецы
увлекаются и получают свое удовольствие.
Позевывая, все-таки невозможно. Чтобы увлечь
ребенка, надо увлечься самому. Читающий ребенку
– артист, и, даже не думая об этом, он старается
соответствовать своей камерной сцене.
Корней Чуковский рассказывал, как написал
“Муху-Цокотуху”. Дело было летом, семья на даче.
Он пришел домой взять кой-какие вещи и попал
вдруг в объятья музе, которая кружила его в танце
по квартире и напевала слова. Когда я читал своим
детям Чуковского, я тоже, бывало, пускался в пляс.
Только ли для развлечения детей? Конечно же нет!
Или вот Маршак. Вообще-то я не любитель Маршака.
При всем при том, при всем при том, при всем при
том, при этом Маршак остался Маршаком, а Роберт
Бёрнс – поэтом. Суровость определяется жанром:
эпиграмма должна быть острой. Но есть один
стишок, который мне всегда был симпатичен:
Старушка однажды на свете жила –
Сухарики ела и кофе пила.
Ну и так далее. Когда я читал это стихотворение
детям… Нет, я не читал это стихотворение детям –
я его пел. А когда я его пел, так я его и плясал. Я
помню эстраду в лесу в Бухте Радости триста лет
назад, когда бухта не была изъезжена и изгажена,
по деревьям скакали белки, по полянам гуляли
павлины и вомбаты, в озере плескались капибары и
русалки, а в чаще вила себе гнездо птица-сирин.
Ты сидишь в
восьмом ряду с мальчиками, я солирую на сцене,
выделывая разные па, танцуя и вместе разыгрывая
представление:
Старушке однажды прислали кофейник,
А пуделю плетку и медный ошейник.
Довольна старушка, а пудель не рад
И просит подарки отправить назад.
А потом вы поднимаетесь ко мне, и мы
пляшем вместе! Пик счастья, воспринимаемый
участниками маленького семейного хеппенинга как
обычная дачная рутина. Чего особенного? У нас
каждый день не то, так это. Сейчас искупаемся и
пойдем обедать.
Эстрады и скамеек давно нет, трава вытоптана,
пахнет не лесом – бензином, мусором, едой; из
толпящихся ресторанчиков и палаток, из открытых
машин гремит музыка, я перестал ходить в бухту,
было бы несправедливо сказать, что порубили все
дубы на гробы, но таки значительную часть
действительно порубили – на повапленные гробы
дворцов в некогда заповедном месте.
Я бы вовсе не хотел, чтобы эти внезапно
нахлынувшие воспоминания воспринимались как
ностальгический сантимент по утраченному
времени или плач по бессмысленно загубленной
природе. Я просто хочу воспеть детский стишок,
украшающий своим ритмом жизнь и снимающий грань
между прошлым и настоящим. Доктор Маршак
прописал старушке пилюли, она стала бессмертна и
включила в свою преизбыточную жизнь не только
пуделя, но и меня, и смеющуюся женщину, и двух
мальчиков, давно уже ставших взрослыми. Пилюли
доктора Маршака сделали все это, а вы-то, небось,
думали, что все дело в диете, что это кофе с
сухариками способствовали старушкиному
чудесному долголетию и прекрасной способности
создавать вокруг зону счастья. Нет, это пилюли!
У нелюбимого нынче всеми Маркса (у раннего
Маркса) была такая гносеологическая теория
искусства. Воспроизвожу по памяти в полной
уверенности, что, если где и совру, вы все равно
меня не поймаете: вы ведь не станете проверять,
ведь правда не станете, с какой стати? А о том, что
вы читали и помните раннего Маркса, я просто не
могу и помыслить. Ключевые термины концепции:
опредмечивание и распредмечивание. Художник,
когда он творит, превращает чисто духовный акт в
краски, в глину, в знаки – в предмет. Глядя на
предмет, мы извлекаем из него духовное
содержание. В музыке и в театре процесс чуть
более сложен, но это не меняет его природы.
Проблема в том, что духовное содержание, которое
вкладывает в свое творение автор, и то, которое
извлекаем мы, в принципе не могут быть идентичны.
Классический пример – Пушкиниана Цветаевой.
Чуковский не писал сатиру на Сталина. Маршак не
плясал со старушкой в Бухте Радости.
Собственно, я хочу пригласить вас почитать
вместе со мной детские книжки. Это будет такой
сериал, если только позволит добрый редактор. О
периодичности мы еще не договорились. Ну так
договоримся. Значит, будем читать разные книжки:
и всем известную классику, и случайно
подвернувшиеся мне книжки, которые вряд ли когда
попадутся вам на глаза. О чем в них написано,
известно заранее: о любви, об одиночестве, о
дороге, о Бухте Радости, о смерти, о рае. Обещаю
вам: будет и о рае. Об аде – нет. Про ад – взрослая
реалистическая литература. Не мой проект.
Ваше мнение
Мы будем благодарны, если Вы найдете время
высказать свое мнение о данной статье, свое
впечатление от нее. Спасибо.
"Первое сентября"
|