Белая ночь
В небе бродит свет. Обманчиво светло, а уже давно
вечер или ночь. Все взрослые ушли, а мы еще бегаем
в горячке игры, погони, азарта. Я прячусь за углом,
сижу на корточках. Вдруг на меня падают быстрые
душистые капли. Поднимаю голову: из открытого
окна на первом этаже на меня смотрит девушка. Она
расчесывает длинные мокрые волосы и улыбается,
разглядывая меня. Чего смешного? Я поднимаюсь,
отряхиваю шорты. Девушка тихонько поет:
“Где ты раньше был,
Целовался с кем?..”
Я убегаю и долго-долго бегу по нашей улице, до
самого светофора, который мигает желтым.
Голубчик
Соседка под липами рассказывает: “Мы тогда с
Ваней на голубчике катались...” Я это на бегу
слышу и еще успеваю удивиться: как это можно на
голубчике кататься? Бабушка меня иногда
голубчиком зовет... Надо спросить у нее, что это за
голубчик, на котором катаются. Но – вылетело,
забылось, не спросил. Недавно узнал: голубчиками
звали пароходы Мариинской системы.
Дождь
Маленький город в авоське дождя.
Духовой оркестр
Иногда кажется, что духовые оркестры ушли
навсегда и никогда не вернутся. Но вот наступает
тепло, и они откуда-то возвращаются, как
перелетные птицы.
И сразу хочется туда, к музыке. Туда – к дощатой
веранде в парке или к дебаркадеру у набережной.
Там при этих небесных, чистых звуках с нами
происходит что-то самое важное. Любовь, счастье...
Летний вечер после дождя, с лип осыпаются капли,
танцверанда в парке. “Амурские волны” плывут
над дворами, и кажется, что капельмейстеру в
белой рубашке хочется взлететь (как в песне у
Окуджавы).
...Вальс “Амурские волны” сто лет назад, в 1903
году, написал военный дирижер Макс Авельевич
Кюсс. Тогда он служил на Дальнем Востоке и свой
вальс посвятил Приморскому заливу Владивостока.
О судьбе автора бессмертного вальса известно
немногое: с конца 20-х годов преподавал в
военно-музыкальной школе в Одессе, умер в 42-м...
Почему-то вспоминается кларнетист Сарафанов из
вампиловского «Старшего сына». (В фильме его
пронзительно играл Евгений Леонов.) «Вначале я
играл на танцах, потом в ресторане, потом
возвысился до парков и кинотеатров…»
Дядя Леля
Мне было лет пять или шесть, когда мы приехали в
Свердловск и пошли в гости к дяде Леле и тете Кате
на улицу Декабристов. Стояло лето, в доме были
распахнуты окна, и со двора доносились, как
прибой, детские голоса и ропот старых деревьев.
Бабушкин брат дядя Леля – седой, даже серебряный,
но с совершенно мальчишескими глазами, веселый.
Он не спрашивает меня, как другие взрослые, кем я
буду, когда вырасту, хочу ли я в школу и кого я
больше люблю.
Многое говорит о нем то, что его чаще всего в
нашем доме звали Лелей, а я соответственно дядей
Лелей.
Он был первым и последним автомобилистом в нашей
семье и любил свою машину так, как сильные и
добрые мужчины любят слабых и нежных женщин.
У дяди Лели был «Москвич» (как я сейчас
догадываюсь, «Москвич-407»), той давно утраченной
автомобилестроением простодушной формы, которая
внушала одновременно уверенность водителю,
счастливую сонливость пассажирам и спокойствие
пешеходам. На «Москвиче» будто было написано, что
ничего плохого он причинить не может.
Спускались во двор, проходили два двора и
выходили к гаражам. Открывались железные
створки, и из темноты выплывал светлый «Москвич».
В машине уютно, как в бабушкином шкафу. Когда дома
мы играли с Мишкой в прятки, я забирался в этот
шкаф и сидел там, затаившись, под платьями среди
коробок. Нет, в машине было еще уютнее... Я бы хотел
жить в машине. Там только нежно пахло мотором. Не
грубым бензином, а именно ухоженным мотором.
Дача
Мы едем на дачу. Вырываемся за город. Сворачиваем
с трассы на какую-то ухабистую дорожку, которая
идет прямо через поле, и начинаем подпрыгивать,
качаться, перекатываться, как будто нас готовят в
космонавты. Дядя Леля говорит: «Потерпите, сейчас
приедем...» А мне очень даже нравится, что нас так
мотает и меня, как мячик, подбрасывает до потолка.
...Когда мы въехали в дачные ворота, вышли на
траву, я еще некоторое время не мог опомниться от
этой поездки. Меня обняла прохлада, чуть
сыроватый, огуречный и редисочный запах
огородов, млевших после вечернего полива. Я ходил
по земле, заново к ней привыкая, к тому, что все
вокруг опять остепенилось, замерло. Я будто
впервые услышал тишину.
Тропинки уходили во все стороны, и по одной из них
меня повели. Вокруг был густой, как лес, малинник.
За огромной железной бочкой вдруг открылся
небольшой дощатый домик. Да-
ча. Я раньше только слышал о том, что есть такое
райское место на свете и взрослые его называют
«дача».
Прямо на улице стояла печка с трубой, похожая на
избушку с курьими ножками.
Нам с бабушкой отвели дальнюю веранду в глубине
дома. Бабушка не выносила духоты и готова была
лучше переносить холод. Мы спали на широком
сундуке – бабушка с краю, а я у стенки. Ночи
стояли прохладные, и сверху бабушка наваливала
на нас кроме одеял какую-то безразмерную
телогрейку, на меня еще и кусок старой ковровой
дорожки.
Утро рано приходило на веранду, я просыпался от
света, льющегося сквозь марлевые занавески.
Выбраться самостоятельно из-под груды
наваленных вещей мне было трудно, да и бабушку не
хотелось будить, поэтому я разглядывал потолок,
крашенный когда-то белой краской, но
облупившийся так интересно, что представлялась
карта с очертаниями сказочных материков.
Дорожная пыль
Неповторимый квохтающий звук – заводят мотор.
Хлопок автомобильной дверцы. Скрип
открывающихся деревянных ворот. «Как, без меня
уезжают?!» Я сразу представил, как обожаемую мной
машину завели без меня и я не увижу, как, слегка
переваливаясь, она выезжает на проселок... Пусть
меня не берут с собой, но я должен хотя бы увидеть,
как она поедет, оставляя за собой восхитительное
облачко дорожной пыли.
Я мгновенно выскочил из своей берлоги и по
холодным доскам бросился с веранды в дом. Одни
двери, другие... И вот я вылетаю на крыльцо... В
первую секунду ничего не вижу, слепну от
хлынувшего света, протираю глаза. Машина
выкатилась за ворота, но пока не едет, урчит, как
послушный домашний зверь. Солнце играет на ее
боку, стеклах, фарах... «Возьмите меня!» – кричу я,
хотя не вижу вокруг себя никого. Но вот дядя Леля
опускает стекло и выглядывает из машины, смеется:
«Собирайся по-солдатски! Поедем, хлеба надо к
завтраку...»
Я убегаю на веранду, ищу штаны. Такая досада –
штанов нигде нет. Бабушка имеет обыкновение
стирать их в самый неподходящий момент. Я снова
перелетаю через порог на крыльцо и нахожу их на
веревке во дворе, отрываю вместе с прищепками,
натягиваю еще влажные...
За ночь на машину упала роса или дядя Алеша
окатил ее водой. Капли на стекле, на капоте. Что-то
боевое, храброе есть в хлопанье дверцы, в том, как
мы переглянулись с дядей Лелей... Мы летим по
пустой проселочной дороге, за нами вьется пыль, а
в открытые окна врывается утренняя свежесть. Я
сижу рядом с дядей Лелей, на почетном месте, а
потом он сажает меня на еще более почетное – себе
на колени и дает мне подержаться за руль,
сделанный будто из слоновой кости, – матовый,
полированный. Как я люблю дядю Лелю в этот момент,
не знаю, что и сказать. От восторга я только
иногда вскрикиваю, дядя Леля смеется, ветер
треплет меня, забирается под рубашку, и она
надувается пузырем.
Золотые сосны
А вечером за дачным поселком золотился сосновый
бор. В сухой траве, на взгорке, мы с бабушкой
собирали землянику. С каким-то новым чувством я
оглядывался на проселочную дорогу, чуть видную в
поле, на весь этот длинный-длинный день. Я хотел
вспомнить, когда же было утро.
Длинные тени от сосен легли на дачный забор. А за
ним – голоса, позвякивание ведер, у кого-то
яичница скворчит и вкусные дымки плывут. Завтра с
дядей Лелей мы снова поедем за хлебом и
пряниками.
Закат
Набегавшись до угорелости, сидим на заплоте. Я,
Мишка и тоненькая, как балерина, Лариса. Болтаем
ногами, стучим по доскам. Не заметили, как солнце
спряталось за тополя, за нашу школу, окатило
жаром окрестные окна и скрылось. Но тихий свет
остался.
Светлый вечер и светлая будет ночь. Вон кто-то
бродит по мягкому небу, и даже видно его круглые
пятки.
Заплоты
Заборы у нас звали заплотами. По этому слову
чувствуется, что заборы в нашем городе тянулись к
воде. Ветхие темные доски, источенные дождями,
отполированные мальчишескими руками... Когда
подмывало берег, они сползали в воду и
становились плотами.
Котопасы
Мы с дочкой сидим у реки и мечтательно смотрим на
тот берег. Там пасутся козы.
– Я хотел бы быть пастухом, – говорю я, – а ты?
– Нет, я бы хотела быть котопасом.
– Тогда я тоже буду котопасом.
Кукурузник
Я закрыл глаза от солнца и услышал, как жук ползет
где-то по кучевым облакам, жужжит натужно и
сердито. Одинокий маленький кукурузник и
полуденное огромное небо с выцветшей серединкой.
Одуванчики
Одуванчики после дождя. Мокрые серые котята.
Перелетные дрова
В конце лета нам привезли полмашины березовых
дров. А кажется, что целая машина. Дрова заняли
весь двор. Пахнет разогретой опушкой и
подберезовиками. Каждый вечер мы с дедушкой
колем дрова.
Ночью прошел дождь, и запахло осенью. Дров нам
хватило на два года. И тогда, через два года, их
стали звать перелетными – они перелетели будто
бы через зиму.
“Приключения желтого чемоданчика”
Самый летний фильм. Я не видел его
долго-долго. А недавно посмотрел с детьми и
поразился – как же я так долго жил без него? Как
хороши там Лебедев, Пельтцер! А Тома – девочка,
которая не смеялась! Как она мне нравилась в
детстве! Из-за нее я так часто бегал летом на этот
фильм в ДК железнодорожников. Нежное, прекрасное
– вот именно моего детства лицо...
Радио
За соседским забором повизгивает пила “Дружба”.
Когда она, истошно хрюкнув, замолкает, слышны
позывные “Маяка”. Потом лопотанье новостей о
чем-то взрослом, но отчего-то хочется, чтобы и эти
позывные, и этот голос про погоду слышались
всегда. “На Кольском полуострове возможен
мокрый снег...” – а ты босиком стоишь и палкой
чертишь круг на утоптанной земле. Придет Серега
– будем играть в ножички. Муравей дополз до
коленки и щекочется.
Мы будем благодарны, если Вы найдете время
высказать свое мнение о данной статье, свое
впечатление от нее. Спасибо.