КУЛЬТУРНАЯ ГАЗЕТА 
ОБРАЗ 

От своего лица – лицо поколения

Сергей Курышев и его роли

В РОЛИ ПЛАТОНОВА

«Я вышел ростом и лицом, спасибо матери с отцом» – Сергей Курышев легко может применить к себе фразу своего любимого Высоцкого. Почти двухметровый красавец, спортсмен, умница, отличник, он, кажется, никогда не испытывал мучений некрасивых, невысоких, незаметных и косноязычных (правда, у красивых, талантливых, ярких свои комплексы). Чужая жизнь всегда кажется логичной и легкой. Но действительно удивляет, как судьба четко вела от Катта-Кургана, где он родился (запомнил знойное марево степи и выгоревшие кусты), через Гвардейск, маленький военный городок неподалеку от Калининграда, через петербургский журфак с его полулюбительским студенческим театральным кружком к ЛГИТМИКу. В конце долгого собеседования на вступительных экзаменах Лев Додин поинтересовался: «Почему вы так поздно пришли в театральный?» – «Я думал». – «Вы слишком долго думаете!» Но тут, что называется, попал точно.
Выпуск второго набора учеников Додина ждали настороженно и ревниво: повторится ли чудо курса «Братьев и сестер», вдруг показавших целую генерацию талантов. Обсуждалась новая система воспитания, в которой упор делался на акробатику, пение, игру на музыкальных инструментах, пантомиму. Додин воспитывал интеллектуала-акробата; актера, который может выполнить на сцене трюк любой сложности, но одновременно быть собеседником режиссеру и драматургу.
Визитной карточкой нового поколения актеров стал «Гаудеамус». Студентам и выпускникам-актерам был предложен метод свободных импровизаций, основу для которых дал текст Сергея Каледина «Стройбат».
Спектакль демонстрировал блеск школы, исполнители воспринимались неким одушевленным целым, групповой фотографией, на которой плохо запоминаются отдельные лица. И только лучший из петербургских критиков, Борис Тулинцев, выделил одно лицо: «Была среди “импровизации” сцена солдатской оргии, в которой Старый – Сергей Курышев забрался на рояль, на котором попытался овладеть придурковатым сослуживцем, наигрывая при этом из Моцарта – ногой на рояле. Поразительно и прекрасно было, как этот согнутый выпрямился вдруг на рояле и вдохновенно спел “Влюбленного солдата”, весь превратившись в какое-то сияние…»
Александр Ширвиндт вспоминал, как Анатолий Эфрос первый раз увидел на сцене Ольгу Яковлеву, и вдруг «ее мяукающий звучок его зацепил, у него что-то поехало». Может быть, одной из самых интересных загадок в психологии творчества и есть этот момент, когда звук личности артиста, его человеческой и художественной индивидуальности вдруг «цепляет» режиссера, становится для него необходимым и основным. Зеленый сигнал опасности, который был различим в Старом (опасности, грозящей ему, но и от него исходящей); нота обреченности и та энергия, замкнутая в его теле, которая взрывалась «свечением», стали необходимы Додину, и после «Гаудеамуса» Курышев занят в каждой постановке мастера.
Войдя в труппу МДТ, он включился в репетиции «Бесов». Как и остальные участники, перепробовал ряд ролей, среди которых – и Ставрогин, и отец Тихон. А в результате сыграл Кириллова. В сложном полифоническом переплетении тем и мотивов «Бесов», где каждый персонаж вел свою партию и линию, тема идейного самоубийцы стала центральной. Высокий, бритый, похожий на молодого Маяковского, этот Кириллов жил в ритме, резко отличающемся от лихорадки остальных персонажей. В каждом сценическом жесте была та полнота и цельность существования, которая действовала гипнотически.
Невозможность, немыслимость простейшего нажатия курка, когда дуло направлено тебе в рот, спазматическое содрогание человеческого естества перед ужасом самоуничтожения было прожито с той полнотой, что казалось, еще секунда – и не выдержит душа.
«Пьеса без названия» – один из самых красивых спектаклей МДТ, где прелесть летнего вечера, подсвеченного иллюминацией дачных фонариков, водной глади, по которой плывут кораблики с зажженными свечами, музыки небольшого оркестра, звучащего где-то неподалеку, – все сплетено в неповторимый узор судьбы для человека в белом полотняном костюме. Курышев играл Платонова человеком не отсюда (как будто не из соседнего дома приезжал, а откуда-то с Луны), избранником, в котором ощутим знак судьбы. Это и выделяло его Платонова из толпы, наделяя неотразимой привлекательностью для окружающих. В прекрасном пространстве существовал прекрасный человек, столь же несомненный и реальный, как несомненны и реальны вода, песок, дождь, столь же никому не принадлежащий (и жадно ожидаемый всеми), как они. Этого Михаила Платонова обожали, ненавидели, боготворили, проклинали, наконец, убивали. Но ни у кого не получалось его присвоить.
В «Молли Суини» Курышев сыграл Фрэнка рыцарем-недотепой, рыцарем-шлимазлом, который с равной самоотдачей разводит иранских коз, переселяет бобров и читает специальную литературу о слепых и прозревших. Козы доятся невовремя и не дают шерсти, бобры бегут обратно, прозревшая жена сходит с ума, но, как положено рыцарю-недотепе, Фрэнк не унывает. Еще стольким надо помочь!
Последней по времени ролью Сергея Курышева стал Тригорин. Кажется, актер никогда не боялся воздействия предыдущих трактовок. Умение «видеть вещи в профиль», поймать незнакомый ракурс привычного образа – неотъемлемая черта его дарования. «Популярный беллетрист» был сыгран талантливым и болезненно порядочным человеком. Любовь к Нине налетала на него вихрем. Бешеная девочка смотрела на него не отрываясь, с таким обожанием, от которого действительно что-то екает внутри и уже нет сил развернуться, оседлать свой велосипед и укатить. Через железную сетку, покрытую зеленым ковром травы, сквозь проплешины посверкивала и дрожала вода, отражаясь на деревянных стенках дачного театра. Позванивали от ветра развешанные на дощатом куполе мелодичные китайские и индийские колокольчики. А с разных сторон за разговором Тригорина с Ниной (Ксения Раппопорт) наблюдали какие-то служители, работники усадьбы, проходила Аркадина (Татьяна Шестакова). И это присутствие свидетелей создавало тревожный фон внезапно возникшей между двумя близости. Они не касаются друг друга, они говорят о славе и труде писателя, но физически ощутимы силовые нити, связывающие этих людей, то самое «трам-там-там», которое Чехов найдет для «Трех сестер». Какой там дачный роман известного писателя с восторженной провинциалкой!
«Я разговариваю с тобой и вижу ее перед глазами», – Тригорин – Курышев произносит эту фразу с такой доверительной искренностью, что отчетливо ясно: все кончено. И Аркадина – Шестакова понимает это с полной отчетливостью. И тогда не Тригорину, но небесам выплакивает она свое отчаяние; ослепшая от слез, утыкается в скамью и жалуется, что не может, не может, не может без него жить. Она затихает, обессиленная, и Тригорин долго-долго сидит неподвижно, а потом рывком прижимает ее к себе. И это не слабоволие, это то, о чем говорил когда-то князь Мышкин: как я могу от нее уйти, когда она так несчастна… А потом с размаху в отчаянии он бьет по скамейке кулаком: «Ничего. Утром услышал удачное выражение “Девичий бор”. Пригодится».
В последнее время в театральную критику вернулось выражение, долго не употреблявшееся: «лицо поколения». Иногда его употребляют в отношении персонажей и явлений, чьи черты передают какие-то типические особенности времени. Иногда «лицом поколения» называют людей, по которым о нас будут судить в невообразимой дали истории. Сергея Курышева можно отнести к людям, которые оправдывают свое поколение, к лицам, которыми поколение славится.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"