Главная страница ИД «Первого сентября»Главная страница газеты «Первое сентября»Содержание №12/2003

Третья тетрадь. Детный мир

ЛИНИЯ ЖИЗНИ 
 

Ксения КУРЯКОВА

По лестнице

Любить по-настоящему очень непросто.
Все равно что непрерывно карабкаться вверх

Нас перекормили новостями. В скороговорке информационных передач текущие события концентрируются до плотности кислоты. Банкротства в Америке (репортаж, три минуты), цены на нефть (две с половиной минуты), война (полминуты)… После этого как-то неловко за обыденное течение своей жизни.
Ну что такое, в самом деле? У старшего опять не получается буква «о». Дочка жалуется: возле кроватки нет окна. Звезда упала…
Пустяки?
Когда бы это совершалось напоказ, да. Для похвалы или для кинокамеры, да, можно было сказать, что все это кокетливая чушь, не стоящая особого внимания. Но внутри жизни другой счет.
Здесь – не на виду – действуют иные законы. Как в микромире. Каждая мелочь в отношениях с близкими – событие планетарного масштаба. Капризы ребенка пострашнее мирового финансового кризиса. А болезнь мамы? А мальчишечьи слезы?..
На самом деле в пафосе новостей скрыто некоторое лукавство: в подавляющем большинстве случаев сообщения о событии и создают само событие. Тогда как в доме, в школе, в любви самое важное, самое лучшее обычно совершается без свидетелей и барабанного боя.
Конечно, учителя, воспитатели, родители все это знают. Но очень многое вокруг – в том числе всегда возбужденное телевидение, самодовольные газеты, красивое кино – постоянно отвлекает нас от этого мелкого масштаба, помогает раздражаться и обижаться на мнимую банальность повседневности. Только исключительные вещи способны восстановить обыденность в ее серьезных (и даже немного страшных) правах.
«Первое правило религиозной жизни – так полюбить своего ближнего, чтобы быть готовым для него отдать свою жизнь. А «отдать жизнь» вовсе не значит умереть, это значит изо дня в день, из часа в час пренебрегать собой, отстранять свою озабоченность о себе, для того чтобы думать о другом», – говорил на одной из своих лекций митрополит Антоний Сурожский.
Сейчас перед нами дневник такой «отданной» жизни – документальная повесть Ксении Куряковой. Мы печатаем несколько отрывков. Имена старших детей в публикации изменены.

“Вот дикость”

Выражение это исходит из бабушкиных уст и адресовано, как правило, маме. Это трехдетное существо часто заслуживает возмущенного удивления. В быту с ней трудно сосуществовать, так как впопыхах она бьет, портит или выкидывает что-нибудь ценное, а также очень громко грохочет посудой, устраивает потопы в ванной и так далее.
Степан копошится в углу. Маша сидит посреди огромной кучи игрушечного хлама в центре комнаты.
– Марья, иди ко мне в тюрьму!
– Не хочу.
События развиваются стремительно. В только что обустроенной тюрьме вовсе нет заключенных. Один тюремщик. Он хватает сестру за шкирку и тащит туда. Ситуация выходит из-под контроля, и, почувствовав это, мама вылезает из-под кровати с половой тряпкой в руках. У нее веселое настроение, поэтому, размахивая, как транспарантом, своей тряпкой, она начинает громко скандировать:
– Свободу Марье! Свободу Марье!
Маша перестает орать. Ее бурные отрицательные эмоции меняются на столь же интенсивные положительные. Она начинает визжать от восторга и в конце концов оказывается за “колючей проволокой”.
Родные относятся к мамаше осторожно, с любовью и тихим ужасом в душе. Когда-то многообещающая пай-девочка-отличница, с первого раза поступившая в престижный столичный вуз, она в последующие годы стала устраивать свою жизнь каким-то ненормальным способом. Все не так, как принято в обычных хороших семьях, все вверх ногами. Несчастная. Странная. У нее, конечно, и в юные годы были кое-какие “задвиги”, но не до такой же степени.

* * *

Раньше, до встречи со своим принцем и некоторое время после, она наивно полагала, что любовь – это радостный взрыв в душе. Потом оказалось, что любовь – это тяжелая работа по преодолению последствий этого самого взрыва. Ведь никакая счастливая встреча не может в одночасье наделить человека любящим сердцем.
Любить очень трудно. И взрослых, и детей. Трудно любить чужих детей и нелегко своих. “Милые мои, бедные. Как я виновата перед вами, злобная, усталая. Такой стервозной мамаше нельзя требовать от детей, чтобы они были воспитанными ангелами”.
Летом на даче она обычно становится спокойнее, ровнее. Даже то, что случилось сегодня вечером, не лишило ее самообладания. Только растревожило сердце. И она лежит в темноте, слушая детское сопение, и смотрит в потолок.
С сыном вдруг приключилась дикая истерика. Просто припадок. Приступ жуткой ненависти и агрессии. Он рычал и мычал, как бесноватый. Мама обнимала его, он вырывался. Потом прошло. Остыл. Прочитал “Отче наш” перед ужином. Позднее помирился с соседской девочкой, которая, собственно, и была объектом его недавней болезненной вспышки.
Мама смотрит в потолок. “Я не из числа тех книжных сильных личностей, которые все Сами. Господи, помоги мне!”
Она знает, что легче болеть своей болезнью, чем переживать болезнь ребенка. Когда выяснилось, что у дочери генетическая патология, что она нестандартный ребенок, это стало потрясением. Тяжелейшим для такой слабой, самовлюбленной, новоначальной. Она сломалась и заболела. Парадоксальным образом это помогло ей одуматься и укрепиться.
Мысли переключились на другую волну. Воспоминания. Ну не зря же все это было. Не для того, чтобы она теперь опускала руки потому, что у нее такие тяжелые дети, муж пьет, сама инвалид.
Когда она шла туда первый раз, думала, это особенное место типа кладбища. Ничего особенного. Регистратура. Очередь. Белая дверь. Из-за нее раздается веселый голос: “Ну, по нашей части у вас ничего нет”. В ответ беспорядочное, радостное бормотание: “Да?! А я пошла… А там сказали…”.
Когда отрицательно, голос у доктора веселый. В другом случае у него иная тактика. Тем более со слабым полом. Ни в коем случае не допустить, чтобы она разревелась прямо в кабинете. Он же не психотерапевт. Это ни в чьих интересах. Она и сама изо всех сил хочет сдержаться и не разнюниться прямо здесь.
Врач, резко и даже для пущей важности перейдя на “ты”, спрашивает:
– В больницу ложиться будешь?
– А что же делать?.. Буду, – бормочет она, как провинившаяся школьница.
– Тридцать третья. Там хорошо оперируют.
Тут вдруг вмешивается медсестра:
– А дети-то есть?.. Ой, все успела! Ну подумаешь, отрежут. У тебя же почти и груди-то нет.
Завотделением, веселая, шутница, все время, завидев ее, приветствовала: “А, наша многодетная мать!” Вид у этой матери тогда был как у подстреленного воробья, что всех веселило. Онкобольные вообще, как ни странно, жизнерадостный народ.

* * *

Мама завтракает с маленьким Володей на руках. Бабулечка этого не одобряет.
– Оставишь его мне на месяц, я быстро отучу от рук.
– Ну, ты прямо как Фрекен Бок. У нее тоже дети быстро становятся шелковыми.
Между старшими детьми начинается перепалка. Из-за кружек, которые делятся у них на “женские” (с цветочками) и “мужские” (без цветочков). И Степка, и Маша желают выпить чай из “мужской”.
– Дети, мы сидим за круглым столом. В нем есть своя философия. Все равны, никто не может оказаться во главе стола. Враги, чтобы примириться, садятся за круглый стол переговоров.
Этот блестящий спич произнесен бабулечкой. Редко удается унять этих шалопаев словами. Однако сейчас выступление в защиту мира и дружбы переменило Степкины намерения. Он великодушно отдает “мужскую” кружку сестре.
– Я буду из “женской”, – торжественно, под стать моменту возвещает он.
– И я из “женской”, – громко вторит ему Марья.
И разборка между ними возобновляется, но теперь уже из-за “женской” кружки.
– А я сегодня впервые видела, как звезда падает, – находит что сказать расстроенная мама.
– Когда это? – Степа сразу отвлекается от посудной дискуссии.
– Желание успела загадать? – спрашивает бабушка…

Ближе к вечеру маме приходится оттаскивать возмущенную Машку от Володи. Дочь кричит: “Это мои!” Про трусы, в которых забавно дрыгает ножками ее братишка. С этим трудно поспорить. Несколько часов назад она пришла в них с речки. Володе они тоже вполне подходят, потому что в них напихано большое количество марлевых подгузников. Марья не унимается. Мама малодушно стягивает трусы с Володьки, и сестрица сразу же переодевается в них.
“Наверное, я не права. Ну как мне их убедить, как воспитать?”
– Идите смотреть радугу, – слышится за окном.
Мама с Володей и с Машкой в отвоеванных трусах выбегают из домика.
Длинный день идет к концу. Впереди укладывание детей, к которому мама готовится, как к бою. Она так и не научилась это делать, чему не перестает каждый вечер удивляться за стенкой бабулечка. Ей слышатся громкие детские голоса, их обычные заигрывания друг с другом, мамино пение. Песни она почему-то выбирает не колыбельные и поет их слишком вдохновенно. Можно не сомневаться, что ни один ребенок не уснет, пока она не напоется.
Да, это надолго. В конце концов совсем обессиленная мама открывает Молитвослов. И бабулечка слышит наконец тихое, убаюкивающее бормотание из детской комнаты. То, что вполне соответствует моменту. Скоро уснут.
Мама падает в постель. Последнее, что она думает: “Началось с падающей звезды, а закончилось радугой. Неплохо для одного дня”.

* * *

Утро. Как всегда, заторможенная в это время дня мама пытается понять, отчего плачет Маша. Вслушивается в ее жалобное бормотание.
– У меня нет окошка. Неба не
видно.
Действительно, только ее кровать соседствует не с окном, а с обитой вагонкой стенкой. Детские слезы неподдельны... Степан за что-то зол на сестру. Но образ капитана Грея, видно, оставил свой след в его сознании. Он рисует окно фломастером на большом листе бумаги. Оно теперь прилеплено скотчем над Машиным ложем. Даже лучше настоящих. В него всегда заглядывает нарисованное солнце. Коричневого цвета!

Зима, без которой не будет лета

Папа возвращается поздно. Усталый, разбитый. Его ожидает родная однокомнатная халупа. В комнате свет погашен. Дети спят. Он слоняется между совмещенным санузлом и кухней. Ужин крайне примитивен, жена неласкова, долго не находится чистое белье. Глава семьи авторитетно интересуется успехами сына в школе.
– А музыкой сегодня занимались?
– Немного.
– Что значит немного?
Мама молчит с каменным лицом.
– Кто так сдвинул контрабас?
– Как?
– Он был у стиральной машины, а теперь по нему все дверью хлопают. Это нормально?!
– Не знаю.
– Я разве многого прошу?
“Нет”, – думает про себя мама.
Хитрый бес греет руки на огне папиного раздражения и маминой обиды и в конце концов подливает немного масла. Достаточно, чтобы произошла вспышка.
Громко захлопывается дверь туалета. Сыплется штукатурка. Теперь папа натруженными пальцами пытается взять несколько нот на своем любимом огромном басовом инструменте. Это уже не то, что в былые времена, когда музыка была его основным занятием, а контрабас не был вытеснен из комнаты разрастающейся семьей.
Потрясенная, немытая, мама забирается под одеяло. Как всегда в случае отчаянной обиды она вспоминает все, что натворила в своей жизни, свои собственные безумные приступы гнева с битьем посуды. “Сама виновата”, – твердит она себе и крестится под одеялом дрожащей рукой.
Вечера бывают разные...

* * *

Возвращаясь с детской площадки, дети застывают перед затормозившей рядом машиной. Из нее, прихватив длинные полы, выскакивает с сигаретой в зубах Дед Мороз. Направляется к магазинчику.
– Так, значит, Дед Мороз все-таки существует, – произносит пораженный Степа.
– Да, тебя обманули. Пойдем скорее домой.
– Мне ноги мешают ходить, – устало говорит Маша.
Дома Степа напоминает о ножике.
– Можно мне получить на Новый год перочинный нож?
Мама молча раздевает малыша, ставит на плиту кастрюлю.
– Мойте руки.
– Ну так можно?
Мама чистит луковицу.
– Люблю, когда не отвечают, – говорит Степа. – Значит, могут еще разрешить…Смотри, мам, пена из кастрюли лезет!..

Вечером оказывается, что у Степы высокая температура.
– Мам, Маша сегодня хорошая, она за мной ухаживает, огрызки мои таскает… Почитай что-нибудь.
– Сейчас. Володю покормлю только.
– Мам, я тоже голодная. Свари ужин… Свари жареную картошку.
Когда все уже распределились по своим кроваткам, мама берет в руки книгу “Сказки и легенды”.
– Не-е-ет, я это не хочу. Эта книга какая-то языческая.
– Ты что? Это старинная народная культура. Люди ведь и до Христа кое-что понимали.
– А что они понимали?
– Понимали, что с ними беда, что Бога они потеряли и сами найти не смогут. Ждали, что Он придет к ним… Ты слушаешь?
– И почему все-таки эта жизнь так устроена? Пожить бы, да и все. Без рая и ада.
– Ну как же жить, если Бога и вечности нет? Пока все хорошо, еще можно терпеть. А когда что-то плохо, то жизнь становится нестерпимой, если ты не веришь в Бога и вечность. Как тогда нам выносить все наши болезни, недостатки, ссоры?
– Мне бы ножик перочинный, – слабым голосом говорит засыпающий Степа.

* * *

Войдя в метро, мама чувствует усталость, испарину. Володя – в детском рюкзачке за спиной.
Мама предъявляет пенсионное удостоверение.
– Что это за документ? – укоризненно спрашивает дежурная, преградив путь. Она открывает красную книжечку, листает.
– И не стыдно вам? Вторая группа инвалидности! Хоть бы делали себе документы нормально! Платите!
– А в чем дело?
– Ну, вы совсем!!! У вас ребенок грудной висит, и вам не совестно предъявлять такие документы!
– Но он же подлинный!
– Со второй группой не рожают столько детей! – уже кричит.
Мама находит деньги. Степа плачет.
Протискиваются в вагон. Как-то внезапно находятся свободные места, у детей в руках неизвестно откуда яблоки. Они весело жуют. Тут же рядом стоящая женщина подает маме какой-то пакет:
– Вам передали.
Там банка варенья. Мама смущенно озирается, не зная, кого благодарить.
Наконец их станция. Сопровождаемые взглядами всех неспящих пассажиров этого вагона, они выходят.
Маше опять “ноги мешают ходить”. Конечно, день был трудный.
– Возьми меня на ручки, – жалобно просит дочка.
Папа!!! Встречает их! Какое счастье! Как обессиленная мама его любит, несмотря на алкогольный запах, закончившийся корвалол и все такое прочее. Он берет Володю, Машу, сумку с подарками. Только маму уже не может взять…
Дома. Постелить постель. Уложить детей. Редко все это родители делают так дружно, вместе. Папино соучастие вдохновляет и бодрит маму, которой недавно казалось, что она уже живой труп. Вытирает дочку, надевает на нее ночную рубашечку.
Возятся с Володей. Это, пожалуй, самые светлые минуты в их семейной жизни. Купают. Потом медлят с одеванием и укладыванием.
– Ах ты карапуз наш любимый.
В комнате темно. Двое спят. И еще трое – на кухне. Какими бесчувственными чурбанами были они, когда рождались старшие дети. Что их беспокоило и заботило тогда? Это ведь и правда великое утешение – иметь потомство. Только сейчас они это понимают, хотя стало так трудно жить.

* * *

– Это что?
– Пейзаж.
– Молодец. А почему облако желтое?
– Это теплое облако.
– А-а… А что это?! – строго спрашивает мама, указывая на горку печенья в углу комнаты.
– Мама, мы это печенье на дачу возьмем, – вмешивается Маша. – Это на лето запасы. Бабулечке.
Маме вдруг очень-очень захотелось посмотреть летние фотографии. Скорей бы все переделать. И сесть. Смотреть. Вспоминать...
Здесь они все вместе. Мама такая лирическая, в лиловых тонах, изящная соломенная шляпка, меланхолическое выражение лица. Сидит на лесном пне. На руках ребенок. Можно подумать, что его только что принесли ей какие-нибудь няни. А где-то за кадром усадьба, фонтан, гувернеры. А над ними облако. Желтое. Очень солнечный день.
Мама засыпает, размышляя о том, как трудно представить себе то блаженство, которое ожидает праведников в раю. “Если даже на нашей грешной земле бывает так хорошо...”

* * *

– А где папа? На работе?
– Не знаю.
Мама берет трубку телефона. Глухая тишина.
– И телефон сломался, – говорит мама задумчиво. – Надо мне говеть.
– А где все-таки папа?
– Не пришел ночевать.
В этот момент открывается дверь. Появляется глава семьи. Ничего не говоря, раздевается. Следует в комнату. Ложится на диван.
– Что случилось? – допытывается встревоженная мама. – Где ты был?
– В вытрезвителе, – глухо отвечает папа. – Казенные деньги были с собой…
– Та-а-ак… Мало тебе было под машину попасть.
– Спасай меня. Я сегодня должен станок купить.
– Ты намекаешь на дедушкины деньги? Они присланы детям. Мы купим на них спортивный комплекс. А ты иди без станка! Кайся!
Молчание.
– Ну конечно! – распаляется мама. – Ты думаешь, сейчас купишь станок – и на работу. Как ни в чем не бывало. А пострадают только дети.
– Сейчас будут звонить, искать…
– Не беспокойся. Телефон сломан.
Папа лежит. По всему видно, что это надолго.
Так проходит день. Мама бодра духом. Не имея собеседников, она сама с собой рассуждает о том, что в данный момент особенно чувствуется Божье присутствие в их жизни. Промысел. “В конце концов, все эти неурядицы должны же убедить его, что надо бросить пить”…
Смотрят с детьми диафильмы. Вычитывают все вечернее правило. Как сегодня все замечательно идет! Дети хорошо себя ведут. Мама “на пять” выполняет свои обязанности. И не трещит в трубку о своих проблемах. Занимается детьми.
Проходит несколько дней. Состояние папы ухудшается. Мама постепенно теряет терпение и, кроме того, не может вспомнить, куда спрятала присланные дедушкой деньги. Перебирает в уме свои тайнички. “Может, я их уже истратила и забыла об этом?”
Завтра праздник. Сретение. Мама листает книгу “Русская икона”. Находит то, что искала. Мария, Иосиф принесли в храм Младенца. Симеон и Анна встречают.
– От лица всего человечества. Сретение – это встреча на церковном языке.
Дети заинтересованно слушают рассказ о старце Симеоне. За окном метель.
– А в народе считали, что это встреча зимы с весной.
От порыва ветра звенят стекла.
– Дерутся, – ухмыляется Степа, глядя в окно.
– Садись за математику. Уже скоро спать.
– Не хочу! Как мне все это надоело!
– Ты сам тянул время до вечера.
– Ой, лучше бы и не жить, чем такие мучения… Хоть бы лето скорей наступило, что ли…
– Без зимы нет лета.
– Ну в Африке же нет зимы.
– В их языке и слов таких нет – “зима”, “лето”. Они не знают, что у них лето… Степа, дорогой, ну когда я смогу тебя убедить, что наша жизнь прекрасна?
– Да чего в ней прекрасного?! – Сын отшвыривает тетрадку. – Перочинного ножика у меня нет.
– Наша земная жизнь – это… ну, как бы зима, без которой не будет
лета.
– Какого еще лета? – тревожно настораживается Степа.
– Я имею в виду вечность.
– Ну понятно. – Степа совсем расстраивается. – Я-то в рай не попаду...
– Мам, ну не плачь. А ты не будешь опять выливать на папу холодную воду из тазика?
– Я уже не в том возрасте, чтобы устраивать такие сцены. И матрасы портятся.
Стук в дверь. Звонок давно сломан. Мама следует в прихожую. По пути отбирает у Володи сапожный крем. Малыша придется основательно помыть.
Дверь открыта. Сколько народу. Вот это встреча! Папа выползает из комнаты и смущенно встречает гостей. Теперь количество детей в комнате увеличивается втрое, а на кухне заседает нечто вроде семейного совета.
– На сотню баксов можно купить и станок, и подержанный спорткомплекс, – заявляет муж подруги.
– Да какой нам теперь спорткомплекс, – горестно вопрошает мама.
– Одни наши знакомые продают за очень умеренную цену, – говорит подруга, выкладывая из рюкзака продукты.
Мужская часть компании собирается уходить.
– Да вы что, ребята? Я не могу, – бормочет помятый папа.
– Переночуешь у нас. Чтоб сменить обстановку. А завтра на работу. Со станком. Деньги отдадите, когда найдутся.
Папа растерянно обувается.
– Я все-таки возьму пива. А то сердце…
– У нас нитроглицерин есть.
Поздно. Дети укладываются. Мама у магнитофона.
– Что бы вам включить?
– Давай про Валерика. Вон кассета сверху.
Дети слушают, лежа в постели.
“Ожесточился я сердцем. Во всех людях врагов стал видеть”, – рассказывает одинокий несчастный старик Валерику.
– Как я… – размышляет Степа.
В комнату входит младшенький. В его руках потерянный мамой кошелек с дедушкиными деньгами.
– Где это он взял?..

* * *

Степа сидит со скрипкой в руках. Плачет.
– Что опять случилось?
Плачет.
– Ну что случилось?
– Ничего.
Мама долго не может добиться ответа. В конце концов сын выдавливает из себя:
– Музыку сочинил… к своим стихам… грустную…
В кухню прибегают младшие. Степа сидит с потерянным видом.
– Где мне побыть одному?
– В ванной, – вздыхая, отвечает мама.
– Что с ним?
– Музыку сочинил.
Степа хочет остаться с папой один на один. Они вместе запираются.
Перед сном мама рассказывает папе, как прошел день.
– Он так разговаривает с тобой, потому что ты сама непослушная. Отвечаешь мне с гонором.
– Как ты можешь так говорить? Это он твоему примеру следует. Ты меня на каждом шагу пинаешь.
– Тебе все по двадцать раз нужно повторять. А ты для меня то же, что и дети.
– Я с детьми на одной планке?! Чему же тут удивляться?!
– Можешь брать детей и ехать к маме. И живи там как хочешь!
Как закончится этот день? Они оба устали. И хотят какого-нибудь выхода из тупика.
– Но ведь наш брак не складывался изначально как православный, правильный. Мы не можем требовать друг от друга слишком многого.
– Это верно, – задумчиво соглашается отвернувшийся к стене папа...

* * *

– На исправление нужна целая жизнь, – говорит задушевная мамина подруга.
– Дети не ждут, когда мы исправимся. Они уже сейчас непрерывно растут. Во всем этом безобразии.
– Я дам почитать тебе мою любимую книжку о детях. Там есть золотая мысль. Плохой родительский пример – еще не безысходность. Главное – взаимное доверие и искренность в отношениях с детьми. И они сами разберутся. Возьмут у вас все хорошее, а плохое отбросят. Научить бы их отличать черное от белого…
Две мамы отправляются в комнату, где дети тренируются на новом спортивном комплексе.
Сын опять лезет под потолок.
– Хватит физкультуры на сегодня. Спать пора.
– В воскресной школе рассказывали про лестницу этого… как его…
– Иакова?
– Да… Ему, кажется, приснилось…
– Тебе, наверное, тоже сегодня будет сниться лестница. Слезай наконец.
– А куда он лез? На небо? А зачем?
– А ты думаешь, что жизнь – это мечты о перочинном ножике и телевизоре? Это лестница на небеса. Кто с этим не согласен, тот просто копается в навозной куче.
– А папа?
– Что папа?
– Он копается?
– С чего ты взял? Ну и что же, что он пьет! Он все равно отчаянно хватается за жизненную лестницу и пытается лезть. Мы-то с папой только недавно узнали про это.
– Про что?
– Про то, что есть еще и небеса. И на них нужно стараться попасть. А ты с детства это знаешь. Ты должен взобраться выше нас и нам помочь. Мы только через вас, детей, и спасаемся.
Степка взволнован.
– А как Машка полезет? Она же может упасть!

* * *

Утро. Мама собирает детей. Папа тоже одевается.
– Неужели ты пойдешь с нами?
– Поедем к отцу Александру.
Мама радостно молчит.
Они не были в храме с Рождества. Столько знакомых лиц. Мама раскланивается со счастливой улыбкой. Подбегает знакомый мальчик.
– Степана в алтарь забрали!
– Что? – недоверчиво теряется
мама.
А между тем папа приступает к исповеди. Мама плачет и прячется в угол.
День проходит. Такой знаменательный для их семьи. Вечером папа опять пьян. Обхватив руками голову, он говорит жене:
– Батюшка сказал “вшиваться”. Срочно. Денег даст.
– Правда?.. А ты… послушаешься?
– А куда деваться?

* * *

Папа возвращается с работы. Мама обнимает его в прихожей. Опять пахнет.
– Потерпите меня еще два дня… Пойду сдаваться врачам.
Маша стягивает с папы куртку. Что же дальше? Вниз? Вверх?
– Мама, иди скорей сюда!
В комнате Степан с Машей стоят около лестницы и наблюдают, как лезет по ней Володя. Забирается высоко. Веселится, глядя вниз. В конце концов ручкой не находит в воздухе очередную перекладину. Их больше нет.
– Какой шустрый оказался, – говорит мама.
– Никогда не оставляйте теперь его здесь без присмотра, – советует папа, ложась на диван.
Мама учит малыша слезать. Это получается у него хуже.
Старшие дети возвращаются к своим письменным столам. Степа решает примеры. Маша тоже занята чем-то своим. Теперь она даже не просит дать ей задание. Володя лезет опять вверх.
Господи, помоги.

От редакции:
Ксения Курякова умерла летом прошлого года. Все дети живут с отцом (очень не хватает няни). Отец год не пьет. В скором времени повести Ксении “Небо закрывается на ночь” и “По лестнице”, возможно, будут изданы отдельной книгой. Пока полный текст можно посмотреть в Интернете – lib.ru/newproza.


Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"



Рейтинг@Mail.ru