ЦВЕТ ВРЕМЕНИ

Фауст и другие

Он ищет истину, философский камень, верную подругу, веселую подругу, он скачет козлом и ведет за собой козла; в черном плаще с мрачным спутником, он отматывает версты безнадежной дороги от замка к замку, от города к городу; с суеверным страхом шарахаются от него боязливые домохозяева, но их дочери все равно попадают в его объятия. Черный кот, ящик Пандоры, черная собака, граммофон, лампочка Эдисона, тысяча магических заклинаний, вскрытие трупов в поисках души, операции на аппендиксе, операции на сердце, радиосигналы, наблюдение за ночными светилами, рецепты от лихоманки и лихорадки, идея прогресса, пароход, паровоз, самокат, память о некогда обретенном и утраченном эликсире бессмертия, десятки революций, сотни войн, речи с броневика, гордые слова перед расстрелом, фаллос, рвущийся в космос, фаллос, бьющий в цель, энциклики, энциклопедии и труд, труд, труд во славу человечества, где покой, как известно, есть душевная подлость…
Почти все может доктор Фауст, заключивший от скуки договор с одним из мелких чиновников адской иерархии, плутом и забавником с хорошим именем Мефистофель. Несколько столетий подряд в совершенном одиночестве прогибал он под тяжестью своих прыжков довольно хлипкий настил на подмостках европейской жизни. Мефистофель шалил, Фауст витийствовал всерьез, порой забывая о договоре, другие архетипы дремали. Лишь одно было не под силу ученому безобразнику, пылкому оратору и преобразователю Вселенной – признать совершенство настоящего. Действительно, удачно придумано. Скажешь: «Остановись мгновенье, ты прекрасно!» – и всей твоей истории конец. Не так ли, любезнейший господин Гете? «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой!» – эти слова черта украшали детский календарик, который любезные родители вывесили над моей кроваткой лет эдак в семь, едва я только выучился читать…

…Как-то неожиданно фаустовский порыв иссяк. Пропал интерес к научным изданиям, к открытиям, техническим рекордам и прочей высокой магии. Сухой Генон с пафосным Элиаде и претендующим на художественность Майринком едва ли заменят прозаика Маркса и поэта Ницще. Будто дух, некоторое время тому назад выпущенный из закупоренного сосуда, набедокурил, делая вид, что исполняет просьбы братьев вольных каменщиков и их мастера из Веймара, – набедокурил, а потом растворился в воздухе. То есть люди вовсе не устали преображать мир, нет, отнюдь, они делают это с не меньшим упорством, чем, скажем, лет сто назад, но с какими-то более мелкими, вовсе не метафизическими целями. Все как будто бы для хозяйства, своего маленького блага, из собственной неосторожности, не ввиду договора и не под диктовку. Когда это произошло? Быть может, во второй половине ХХ века – в ту пору сошлись все свидетельства, и стало ясно, что Фауста и Мефистофеля, эту парочку неразлучных всадников, слишком часто видели на дороге, ведущей от медных рудников Экибастуза прямиком в Освенцим. Нет, скорее чуть позже, когда обнаружилось, что сюжеты исчерпаны и поэты начали щеголять цитатами и заимствованиями, из которых постепенно вырастала новая мифология. И уж наверняка совсем недавно, после того как один японский американец или американский японец заявил, что история завершилась. Завершилась история Фауста – забыл добавить он.

Но тут есть один очень любопытный вопрос. Наверное, многие чувствовали, что концовки большинства великих сочинений XVIII и XIX веков как-то провисают, не очень-то в них верится. Как бы сочинял автор роман или трагедию, сочинял, а зачем – забыл. А потом вспомнил – и ну эпилог дописывать.
Гетевский «Фауст» в этом случае не исключение, скорее одно из первых звеньев длинной цепи. Вторая часть этой пиесы для мироздания с оркестром выглядит вообще несколько ходульно, а уж развязка – тем более. И потом на собственном опыте мы знаем, что никуда не делся господин Фауст, почти два столетия еще ходил меж людей, посмеивался. Одна опера Гуно чего стоит: «Люди гибнут за металл, Сатана там правит бал» и т.д. (При чем здесь Сатана? Поразительное мистическое легкомыслие, свойственное XIX веку. Представьте себе, на протяжении десятилетий в каждой европейской опере ну хотя бы раз в месяц звучала эта эффектная ария, и дамы в бриллиантах, и мужчины в строгих костюмах, полагая, что приобщаются к высокому, вставали и аплодировали.)

Так вот, нынешнее исчезновение Фауста – связано ли оно с тем, что его навеки удовлетворила общая картинка человеческого существования, или, напротив, насмотревшись на плоды своих дел, он наконец научился ценить мгновение между вчерашней целью и завтрашним замыслом?

А быть может, его осенило, что застывший миг – это и есть ад?

То есть сидит нынче наш герой в маленькой квартирке на Манхэттене. Антикварная мебель, книжные шкафы, битком набитые средневековыми рукописями. Сидит он в халате, на постели, ворот расстегнут, на худой шее медальон с черным турмалином. В окна бьет яркое солнце, и Мефистофель, одетый во вполне уместный для него кафтан слуги, чуть прихрамывая, поднес ему чашку отменно сваренного кофе. Черт уже отпустил чашку, Фауст ее еще не взял. Но его время остановилось.