ТЕОРЕМА СОЦИУМА

Колонка редактора

Парад концепций преобразования России, бытовавших и не реализованных на рубеже ХIХ и ХХ веков, предложенный вам сегодня, на самом деле проходил на последнем международном симпозиуме “Куда идет Россия”, о котором я уже рассказывала. Симпозиум конечно же посвящен был проблемам наиактуальнейшим; социологи, культурологи, экономисты обсуждали на нем перемены, произошедшие в стране за последний год. Но вот зачем-то же сочли они важным выслушать и эти доклады о делах и идеях давно минувших дней...
Самое первое чувство от знакомства с ними: ничто не ново под луной. Нельзя сказать, чтобы мысль была слишком оригинальной, но всякое практическое столкновение с ней почему-то всегда вызывает некоторую оторопь. Ну все, все было: экономический кризис с инфляцией и спадом производства, выход из него, связанный если не с монетаризмом, то, по крайней мере, с ужесточением финансовой дисциплины, урезанием трат бюджета и прочими неприятными вещами, вызывающими отчаянное недовольство как тех, кто на этом много чего потерял, так и тех, кто со временем от этого только выиграл. Идея отгородиться от Запада высоченными таможенными пошлинами и бумажными деньгами и идея коренным образом изменить то, что марксисты называли производственными отношениями, расчистив путь капитализму западного типа с его экономическими и политическими институциями западного образца. Бюрократы-чинуши и бюрократы-преобразователи с прочным убеждением, что преобразовать Россию можно только сверху: из “середины” – некому по причине слабости, если не отсутствия гражданского общества; “снизу” же – только анархия, революция, хаос и диктатура. А вместе с этим убеждением, рядом с ним, в тесном переплетении – резкое недовольство властью, даже когда она пытается что-то сделать, недовольство, граничащее с ненавистью и презрением, недовольство справа, слева, из центра, снизу...
После оторопи узнавания приходит время другой мысли, тоже не слишком оригинальной (чем глубже мысль, тем больше похожа она на банальность и тем непременнее сопровождает ее мысль прямо противоположная, но столь же верная): в одну реку не войдешь дважды. Нельзя взять на вооружение одну из выработанных
когда-то концепций, ибо выработаны они для другого времени и для другой страны. Страны сельскохозяйственной, для которой главная больная проблема – аграрная, главный предмет экспорта – продукция сельского хозяйства и подавляющая часть населения – земледельцы и землевладельцы. Это не только другое хозяйство и другая экономика, это совсем другие люди – в основном горожане, образованные, с квалификацией, выращенные массовой культурой и современным обществом, с некоторыми представлениями о своих правах... Потому читать давние письмена следует осторожно, понимая, что мы невольно вкладываем в них сегодняшний, актуальный для нас смысл и не вполне отдаем себе отчет в том, например, что Бунге завершал освобождение российских крестьян от рабства, а многие крестьяне явно предпочитали его насильно свалившейся на них свободе.
Зачем же тогда этот парад идей? Не следует ли оставить их историкам?
А это уже третий слой ощущений, вызванных самым поверхностным знакомством с идеями наших предшественников-реформаторов, озабоченных тем же самым вопросом: куда идет Россия? Опыт, прожитый ими, не должен быть пережит зря, без всяких для нас последствий. Конечно, главные последствия – во всей дальнейшей истории, отделяющей нас от них, и в нас самих, таких, какие мы получились. Но это – результаты естественные, непосредственные, хочется все же осмыслить их и взять из того опыта нечто, не потерявшее актуальность.
Это чаще всего совсем не выводы, а вопросы.
Если бы Бунге удалось задуманное, то есть либеральные реформы удалось бы начать (продолжить!) тогда и вести их неуклонно и последовательно, может, не было бы нужды в столыпинском насилии?
Но если бы реформы и вовсе не проводить, ожидая, когда “дорастет”, примет их общество, мы, может, и до сих пор жили бы если не с древним крепостным правом, то с его сталинским вариантом? Может, сталинская индустриализация и стала ответом на немыслимую затяжку с реформами, за которые ни власть, ни общество не желали брать на себя ответственность, держась за старое, привычное, удобное?
Или такой вопрос: почему именно консерватизм тяготеет к национализму – как в наши, так и в те времена столетней давности?
И еще: есть ли все-таки здравая, лишенная трагических крайностей альтернатива медленному, естественному, эволюционному вырастанию гражданского общества? Кто может “вырастить” его в искусственных условиях догоняющей модернизации, действуя одновременно решительно, последовательно и мудро, гуманно? И где взять граждан, когда нет еще гражданского общества?
Или все-таки – стричь и поливать, стричь и поливать, и так семьсот лет?