Главная страница ИД «Первого сентября»Главная страница газеты «Первое сентября»Содержание №72/2001

Вторая тетрадь. Школьное дело

ОБРАЗ

Алексей ГОНЧАРЕНКО

“Ключ есть у каждого.
Кто-то им откроет дверь,
а кто-то его потеряет”

Интервью с Натальей и Геннадием Назаровыми

Наталья и Геннадий Назаровы

Наталья и Геннадий Назаровы – актерская семья. Они играли в театре (он – на Малой Бронной, она – в ТЮЗе), по разным причинам ушли оттуда, снимаются в кино, рисуют. Их работы можно было увидеть на выставке «Грани таланта» в музее М.Н.Ермоловой, здесь свои художественные произведения представили известные режиссеры и актеры. А Наталья еще пишет сценарии, в США вышел диск с ее джазовым пением, там же снялась в главной роли в фильме «Почтовый рай» Томаса Клейна, за что ей вручили приз «Легионер» последнего кинофестиваля «Созвездие». Геннадия все помнят по фильмам «Солдат Иван Чонкин», «Какая чудная игра» и многим другим. В прошлом году они преподавали в ГИТИСе, который закончили сами, Геннадий – курс М.А.Захарова, Наталья – В.Н.Левертова, с воспоминания о нем и началась наша беседа.

Наталья Назарова. У меня было ощущение, что у нас своего рода Пифагорейская школа. Нас учили не актерскому мастерству, а особому подходу к жизни. Актерство – побочный продукт этого обучения. У Левертова был аналитический ум. Например, дан конфликт: и он «вытягивал» суть его, доходил до философских и религиозных обобщений. Причем, не признаваясь в этом, он, на мой взгляд, был человек, идущий к Богу, даже подкрадывающийся к нему. Он говорил: «В каждом конфликте, который вы разбираете, ищите грех, свой собственный».
А что такое грех? Это определенный ответ на вопрос, почему я конфликтую с этим человеком. На первом курсе я училась как на психологическом факультете, просто разбирала ситуации, решала психологические задачки, а потом на сцене проверяли, как себя поведет организм. Учитель дал нам ключи к пониманию: кто-то откроет дверь, а кто-то ключ потеряет.
Геннадий Назаров. Студентам-режиссерам надо обязательно преподавать основы психологии. Они же с человеком работают, с его душой.
Н.Н. Простая модель: никто не подпустит к компьютеру человека, который еще не имел с ним дела, а человек сложнее компьютера.
Г.Н. У совместных актерско-режиссерских курсов есть и плюсы, и минусы. Есть неопытные студенты-режиссеры, и они добиваются своего от актера любыми средствами.
Н.Н. Но, с другой стороны, психология ведет к своего рода игре с человеком.
Г.Н. Любое знание – это манипуляция одного другим. И врач может манипулировать больным.
Н.Н. Мы упираемся в морально-этические проблемы...
Г.Н. А на морали и этике все и стоит. Мой однокурсник И.Древалев периодически поднимал вопрос, зачем режиссер собирается что-то ставить.
Н.Н. Левертов нам тоже говорил, что обязательно возникнет вопрос, зачем выходить на сцену. Станиславский определял это так: есть сверхзадача, а есть сверхсверхзадача, смысл всего в целом.
Г.Н. Это мировоззренческая позиция. Когда мы с Наташей говорили об этом со студентами третьего курса, одни сопротивлялись, а другие были ошарашены, они никогда на эту тему не задумывались. Им что-то говорили, а они, как дрессированные собачки, это и делали.
Н.Н. А на личность студентов редко кто обращает внимание. Я обязан уважать личность, к которой должен подойти трепетно и бережно, уж не говоря о любви. Надо уважать даже заблуждения этого человека, а у нас все построено на подчинении.
Г.Н. Режиссеры придумывают персонаж, а потом берут артиста и начинают его в этот персонаж «втюхивать».
Недавно была замечательная статья в «Литературке» о том, что часто спектакль режиссера – самовыражение его комплексов. Он их решает, только не лично, а с помощью артистов.
Н.Н. Это даже неплохо, просто репертуарный театр в советских условиях был местом, откуда некуда было бежать. У режиссера – неограниченная власть над тобой, над твоей душой, мировоззрением. Я ушла из театра, потому что не исповедовать мировоззрение режиссера невозможно. Или надо подмять себя под этого человека, или не участвовать, а не участвовать – значит уйти. Для кого-то репертуарный театр удобен: если актер не думает о таких вещах, как мировоззрение, он комфортно существует в этой системе, потому что есть дядя, который решает за него все.
Я не пойду смотреть на артиста без мировоззрения, у которого нет своего взгляда на жизнь. Я лучше пойду в музей мадам Тюссо. Конечно, есть в театре и личности, опять же благодаря режиссерам, которые влюбляются в конкретного исполнителя и дают ему свободу. А все остальные, недолюбленные, ходят куколками по сцене, хотя могли быть прекрасными актерами. Сколько я видела актеров с усталыми глазами...
– А что-нибудь вас порадовало за последнее время?
Н.Н. Это новый режиссер – Кирилл Серебренников, его спектакль “Пластилин”. Он снимает кино, ставит спектакли. Он не насильник по природе, любит актеров. Избитое выражение, но он по-настоящему относится к актеру с уважением. Ему предлагаешь, он – «Давай сделаем». Это не соглашательство, он почувствует неточность – это талант. Еще я очень люблю Сергея Женовача. Это человек нежного склада таланта, а такие в театре редко приживаются. Я удивилась, что он выжил, значит, он внутри очень сильный.
Что еще светлого сказать? Жизнь хороша. Хочется, чтобы любовь шла со сцены, а ее мало. Есть упражнения ума или сентиментальные вещи, а любви нет.
Г.Н. Мне кажется, вся беда в том, что нет хорошей современной драматургии. Театр может поднять только современная драматургия.
Сейчас люди в театр как в кунсткамеру ходят, иногда хорошую: Шекспир, конечно, вечен, но артисту очень хочется играть современного человека. Дело ведь не в одежде, а в отношениях.
Н.Н. Я уверена, что творец не может существовать вне двух категорий – или Жизнь, или Смерть. Если ему интересна Жизнь – он и показывает Жизнь на сцене, а если ему не интересна Жизнь, а интересна Смерть, он в этом не признается. Мы со многими спорили на эту тему. Первая реакция – людей начинает колотить от такой простой постановки вопроса. Значит, у тебя любовь к Танатосу. Нет, говорят, мне интересно искусство. Но искусства как философской категории не существует. Даже любовь сюда не втиснешь, потому что мы оперируем в рамках двух простых вещей. Естественно, многие начинают заниматься демагогией: мол, это неправильная постановка вопроса. Часто путают жизнь и быт. То, что Гена говорил про комплексы режиссера, – это панический страх перед жизнью.
Г.Н. Вообще все через жизнь, а как?
Н.Н. А как сейчас в театре боятся пафоса. Кто была Ермолова? Вся ее карьера – это пафос. Это нормально, людям всегда хочется смотреть на титанов духа, и некоторые актеры это гениально передают. У нас на курсе училась трагическая актриса, она в современном театре никому в принципе не нужна. Трагические роли играет кто угодно, но только не трагические актрисы. Вот такой парадокс. Ермолова не попала бы на сцену современного театра. Я уверена в этом. Она никому не нужна такая большая. А сейчас в театре проблемы какие-то мелкие. Так иногда хочется, чтобы вышел актер на сцену и сказал: «Зло – это плохо, а добро – это хорошо!» И чтобы все заплакали. Кино в этом смысле честнее. Здесь хотя бы сохраняется не сама жизнь, а ее подобие. Что мне милее, чем смертоподобие.
Г.Н. Надо быть искренним, не стесняться своих переживаний. А мы их прячем, и литераторы прячут. Я не видел ни одного сценария, где бы был монолог или люди разговаривали о чем-то больном. Чтобы об этом говорить, автор должен что-то свое туда принести.
Н.Н. Это выходит за рамки одной профессии. Это глобальная тема. Есть ощущение вечного вялотекущего ремонта. И кто-то что-то, как всегда, недоделал. В музыке критерии более четкие, музыканты везучее. Если ты поешь не своим голосом, данным от природы, это будет звучать неприятно. Простой закон.


Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"



Рейтинг@Mail.ru