Главная страница ИД «Первого сентября»Главная страница газеты «Первое сентября»Содержание №60/2001

Четвертая тетрадь. Идеи. Судьбы. Времена

Анатолий ЦИРУЛЬНИКОВ

Радостная встреча конца света у горы Белуха

Алтай – вечная школа для тех, кто ищет

Время от времени школу пытаются загнать в какие-то рамки, повернуть куда-то. А куда? Кто правит поводьями? Лучше всего, когда жизнь, в учениках у которой с рождения до смерти все мы находимся. Эта единственная наша жизнь сегодня дает нам напутствие перед странствием длиною в год. Новый учебный год. И год подаренной жизни. В нем есть прелесть непредсказуемости, если не потерять под ногами почву и не отвернуться от горизонта.
В Горно-Алтайске, на тянущемся параллельно горам Коммунистическом проспекте, я купил в ларьке «Приму» с изображением вождей революционного пролетариата и газету с объявлением: «Закупаю орех кедровый в любых количествах. Расчет на месте». Послушал местное радио. Когда говорят по-русски, многое не понимаешь, а по-алтайски сразу схватываешь суть. «Крчи, крчи, былыгы, министерство, – скворчит местное радио, – крчи, крчи, Ирина Ивановна, крчи, крчи, налоговый кодекс...»
Кажется, что это «крчи-крчи» – фон, на котором происходят единственно достойные внимания события, но если переставить места и, напротив, сделать фоном проспект, вождей и подоходные налоги, то в раздающемся с небес щебете начинаешь различать какой-то смысл. На земле есть три места, где человеку дается энергия из космоса. Но Бермудские острова, говорят, испоганили, на Гималаи сел пепел войны в Иране. Чтобы поговорить с Богом, остался один Алтай. Крчи, крчи...

Самые прекрасные кадры смертельно опасны

ЧТОБЫ ДОБРАТЬСЯ на знаменитую Белуху, мне надо было найти лошадь и проводника. В Тюнгуре справляли свадьбу, просили подождать. Пока я ждал, объявилось два покойника: один человек с горя повесился, а другой с радости грохнулся в реку на мотоцикле с подвесного моста, и свадьба начала плавно перетекать в похороны. Я понял, что Белухи мне не видать. То есть ледники видно и невооруженным глазом, а нетающие снега – в тумане.
Я поселился на другой стороне реки, на турбазе, соединяемой с Тюнгуром страшненьким мостом, по которому никто не ездил, но на переезде висел ценник для разных видов транспорта: ГА – 16р., ЛА – 10р., МОТ – 5р., ВЕЛ – 5р., ПЕШ – 3р.
Село будто вымерло. Оно было живописно прилеплено к скале и омывалось рекой, текущей с ледников. Чуть повыше вода была изумрудной, а еще выше – белой от известняка и тающего снега. Весной цвел багульник, им питались маралы, и местные прозвали его маральником: малиновый, с синим оттенком – горы кажутся синими. А само село Тюнгур производит впечатление заброшенности: голое, без палисадников, двор школы зарос чертополохом, зерно на току сыпется и сыпется через щель на дорогу. В отделении связи выбиты стекла, и очень сомнительно, что отсюда с кем-то можно связаться.
Производств никаких нет. Если повезет, за харчи можно наняться в мараловодческое АО закрытого типа (там крутятся большие деньги, его, как и багульник, тоже называют маральником, но в другом смысле). В сезон местные прирабатывают на туристах: жарят, парят, водят в горы. На турбазе начальство относится к персоналу, как к рабам, чуть что – крик, мат. Хозяйственник на старой «Волге» мотается между базой и деревней, пылит по единственной улице, названной именем красноармейца Сухова, чей поваленный, загаженный свиньями памятник стоит в конце деревни. Однофамилец легендарного киногероя вылеплен по пояс, в фуражке и с портупеей, – смотрит куда-то вдаль. А кругом этих мостов и рабов – горы, долины, пшеничные поля, ледники – красотища. Ну как это все связать?
А никак. Я живу на комфортабельной турбазе в избушке для вертолетчиков, которые давно не летают (если только крутые не залетят), и жду, когда закончатся похороны. На турбазе помимо меня только один немец с переводчиком, приехавший на охоту. Вечером в бане разговорился с переводчиком, тот пожаловался на выпавшие испытания: на лошади он сидел лишь раз, сел, она его укусила, слез, а она лягнула. Поговорили о том, что в Москве жить нельзя, все нервные, сумасшедшие...
В отличие от переводчика я на лошади не сидел ни разу в жизни и о предстоящем старался не задумываться. Величайшая и таинственная гора Алтая манила своими нетающими снегами, но свадьба, перешедшая в похороны, оставляла не много надежд, да и, откровенно говоря, куда это я, подумалось, немолодой человек, попрусь? Мне еще кое-что надо сделать... С другой стороны, уехать отсюда, ничего не испытав, вроде глупо. Большой риск надо скомпенсировать малым. От здешнего воздуха у меня забродила кровь, и я понял, что буду искать приключений.

ДОГОВОРИВШИСЬ С ОДНИМ МЕСТНЫМ насчет урока верховой езды, я на следующий день пришел к назначенному часу, а мой наставник задерживался. Горное осеннее солнышко припекало. Мой сосед-немец собирался на охоту, и предназначенный для него марал еще не знал, что будет убит. Но люди уже готовились, снаряжались в дорогу, и служебные лошади с выжженными цифрами на боку, ничем, в сущности, не отличающиеся от марала, которого убьют, смирно стояли, ожидая, когда положат поклажу: войлочную подстилку, седло, кожаные сумки на ремне, свисающие с обеих сторон. Вот вышел переводчик, мой знакомец по бане, за ним немец, молодой и длинный, в новеньком камуфляже, с биноклем на шее и в очках на цепочке, со снайперским карабином через плечо. За два дня пути отсюда марал простодушно почесал рога, не зная, что этот веселый вежливый немец его убьет.
Часа через полтора наконец явился из деревни мой наставник. Другого коня он не привел и на мой недоуменный вопрос сказал: «Нет коня. Возьми моего». Было похоже, он не понимал ситуации. Этот славный парень, мой преподаватель, его звали Женька, был из деревни Кучерлы, до четвертого класса учился там, потом в Тюнгуре закончил девятилетку. Мы начали все сначала. Когда до него дошло, что для прогулки по окрестностям двум людям нужна не одна лошадь, а две, он хмуро посмотрел на меня и спросил: «А где взять?» Я показал на пригорок, оттуда слышались храп и ржание. Учитель мой ускакал. Через некоторое время раздался свист, и мимо меня бешено промчался парень на своем коне, догоняя какого-то другого. Сделав круг, неизвестный конь удрал за гору, а с ним и ловец. Я опять стал ждать на солнцепеке.
Охотники все снаряжались. Немца с переводчиком сопровождали в горы два проводника, включая самого директора турбазы; немец был очень выгодный клиент, и они вели его, невзирая на свадьбу и похороны. А я был не очень выгодным клиентом, и поэтому, судя по всему, Белуха мне не светила. Но что-то все-таки поблескивало. Отчаянная погоня за конем продолжалась. Уже целый табун, преследуемый моим учителем-мучителем, проносился мимо, с диким ржанием, круг за кругом, исчезая за пригорком и выныривая оттуда снова. Очень похоже на карусель. Вдруг из лесу вышел симпатичный конь со спутанными ногами, дружелюбно взглянул на меня и понимающе вздохнул. Но тут из-за горы снова выскочил парень со своим сумасшедшим табуном, и конь с гиком умчался.
Раздались оглушительные выстрелы. Это веселый немец пробовал ружье. Звук был какой-то непоправимый.
Наконец искусный наездник поймал-таки моего коня и стал объезжать. Тот не очень-то давался. Конь был здоровенный, а под моим преподавателем – вроде пони, но Женька сказал, что он шустрый, а мой спокойный. Мне так не показалось. Впрочем, обучение было недолгим; учитель помог мне забраться на коня, объяснил, как управлять, и мы пошли на ту сторону деревни по подвесному мосту, с которого на свадьбе свалился мотоциклист. Мост, как я уже отмечал, был хорош и без коня, сам по себе, у него не было перил, а внизу, с высоты девятиэтажного дома, бурлила река, и я, похолодев от ужаса, равнодушно поинтересовался: как, мол, конь, не свалится? «Не, он туда не пойдет, – отвечал мой наставник, показывая на край моста, – сам боится...»
Осознание, что конь тоже боится, меня неожиданно успокоило. Я понял, что он – разумный...

ЕСТЬ ДВЕ ТОЧКИ ЗРЕНИЯ на мир: обыкновенная и когда ты находишься на коне. Без него, смотришь, все как везде: почта без стекол, автолавка, школа. Ну какая тут может быть в горах школа – в третьем классе дети парами встают у доски, и учительница спрашивает: два умножить на три, сколько получится, а один, сидящий за партой, отвечает. «Вот как ученые придумали!» – говорит учительница, объясняя наглядно правила умножения. Люди живут не хуже, говорит мне, как жили, так и живут. Просто денег не стало.
Другая ведет урок, как будто детей в классе много. «Кто скажет?» А кто скажет, если их всего двое, Ирина и Люда, и эти-то двое, отвечая, встают. «Учись читать правильно, – выведено над доской. – Не переставляй слова. Старайся не возвращаться, если понял. При чтении про себя не шепчи, не шевели губами...»
И совершенно другое дело, если о том же самом, но верхом на лошади. Совсем другой взгляд на жизнь, более приподнятый.
Здесь на коне начинают ездить раньше, чем разговаривать. Паренька собирает мать – и пошел семь часов до отары к отцу, туда и обратно. Чего только не увидишь по дороге! Один член компании, ходившей на ходулях по деревенской улице (это у них тут модно), рассказал мне, как на Байде (там раньше жил богатый бай, а теперь стоянка стада) тарелка пролетала. Такая круглая, плоская, на ножках, и светила, но не шибко, разные цвета переливались, прошумела как ветер... ш-ш-ш...
Другой паренек показал мне наскальные рисунки в пещере и как ловить хариуса на «самодур». Третий объяснил, откуда взялось название Тюнгур – шаман шел, уронил бубен в котловину, а по-алтайски бубен – «тюнур».
Здешняя директор школы так и не поняла, зачем я сюда приехал, но на всякий случай постаралась меня из школы побыстрее выпроводить. И для этого снарядила экспедицию к стоянке древнего человека, отправив со мной в качестве проводника собственного сына – тут уж я назову его имя полностью – ученика 7 класса Тимура Лямкина с лошадьми Карькой и Буркой.
Директор тюнгурской школы Людмила Владимировна прискакала вместе с Тимуром на этой Сивке-Бурке галопом и объяснила, что идти нам недалеко – до Байды, оттуда к реке Качок, а там и Зелененький, где стоят бабы тюркского, кажется, периода. Туда и обратно, сказала директриса, управитесь за день. «А дорога ровная?» – на всякий случай поинтересовался я. «Ровней не бывает», – улыбнулась мать и учитель моего проводника.

И ВОТ МЫ ОТПРАВЛЯЕМСЯ В ПУТЕШЕСТВИЕ – впереди Тимурка на Бурке, а за ним я на Карьке, переходя ручьи, взбираясь на горки, вот уже деревня осталась позади, и желтая отара протекла внизу как река, и дорога, ровная, как здешняя жизнь, неожиданно сузилась, прижимаясь к скале слева, а справа – обрыв, и горная речка все дальше и медленнее течет под нами. Мы идем по течению реки вниз, а кажется, что поднимаемся. В горах трудно определить, низ это или верх, когда одолеваешь перевал. Бывает такой, что «Камаз» c прицепом не вытягивает. А человек на лошади проходит, наблюдая быструю переменчивость погоды: только что шел дождь, а здесь снег, а там вот – солнце. Жизнь – это перевал.
«Эй, Тимур, – кричу, – не так быстро!»
Он взмахивает кнутом, и белки перепрыгивают с дерева на дерево у нас над головой.
Я уже знаю, что такое идти шагом, иноходью, перестью, рысью, до галопа, слава Господи, еще не доходило. Когда скачешь рысью, все причиндалы отбивает, если не догадаешься привставать на стременах. День засчитывается за три, жизнь сама учит. Приходят мудрые мысли. Например, своего коня не надо дергать понапрасну, особенно на обратном пути – сам дойдет. Конь – как судьба. И сколько же бывает надо ума и терпения, чтобы довести всадника до места назначения. Взять моего коня: другой на его месте давно бы освободился от подобной ноши, а он лишь закусывает удила и рычит, показывая мне зубы, выражая усмешку. Но час от часу мы понимаем друг друга лучше, даже разговариваем.
Кажется, начинаешь понимать, какие разговоры, проходя огромные расстояния, вел в старину всадник со своей лошадью. Почему у алтайцев конь – высшая ценность. Это надо испытать задней частью тела, спиной, которую, не понимаю как, умелый наездник умудряется не сгибать, держать прямо и ни за что не хвататься руками, кроме поводьев, когда лошадь идет круто вверх или спускается под углом, близким к прямому.
Как раз сейчас такие горки пошли.
«Эй, – крикнул я Тимуру, увидев прямо перед собой вертикальную плоскость, – ты куда?»
«Туда», – махнул он.
«Да как же она поднимется?»
«А вы ее понукайте, понукайте», – объяснил мальчик, стегнув свою лошадь кнутом, и полез вверх.
Деваться мне было уже некуда – внизу ниткой бежала река, а вверху... Глаза бы мои не смотрели, после моста и тропы над обрывом это было следующее испытание – я взмахнул кнутом и полез, полез вверх, как муха по стеклу, сцепив зубы и схватившись что было сил за седло, вверх, вверх, мой конь споткнулся, и камень выскочил из-под ног, и мы забрались на гору. Конь тяжело дышал, и было так высоко, что захватывало дух. А потом еще нам надо было вниз, и мы пошли влево, вправо – зигзагом, и спустились, и опять вверх, почти по вертикальной стене. Я не удержался и оглянулся – за спиной горы сходились, блестела река, и в расщелине текла отара – страшная неописуемая красота, я подумал, отснять бы кадр, но это было физически невозможно, самые прекрасные кадры смертельно опасны. И наконец мы вылезли на плато.
«Вон они», – показал Тимур на одинокие камни в траве.
Мы слезли с лошадей, которые от усталости тут же улеглись на землю. Подошли к каменным плитам, невысоким, с метр, некоторые плиты были повалены козами, другие, сказал Тимур, увезены туристами, и на одних посланцах тысячелетий были стерты черты, но на других... проступали лица.
Такие же, как наши.
Говорят, что у этих каменных изваяний собирались всем народом и проводили самоотчет: как прожили год, каков приплод... В отличие от них мы, особенно в России, не знаем своего будущего, поэтому нас трясет от него. А они прекрасно знали, где будет пастись скот, в какое новолуние появятся дети и как их назовут, – это был мир, в котором практически не было потрясений. Сейчас он выглядит как недостижимый идеал. История – это не прямая линия, а бесконечные перевалы, которые одолеваешь, сам не зная зачем. Чтобы увидеть... что?
Тимур встал на колени, провел ладонью по лицу на камне, и меня пронзило острое ощущение: древнее плато, ветер колышет траву, мальчишка через тысячелетия вглядывается в своего предка...
Может, и нам утешение, что не уйдем просто так, что о нас вспомнят.
Назад возвращались в сумерках, торопясь успеть до темноты. Лошади шли над обрывом. Я, доверившись, не дергал поводьев. Не удерживал коня на равнине, и он вытряс из меня всю душу. Вдали показалась первая звезда. Встречный ветер нес острые запахи осени. Душа пела. Я ощущал себя наездником из племени Чингисхана и был счастлив, впрочем, от бега коня находился в полусознательном состоянии. Когда он изредка переходил на шаг, я испытывал блаженство.
Небо было уже полно звезд, и Большая Медведица показалась мне не опрокинутым ковшом, а игрушечной лошадкой.

Запрещенное слово

В ГОРНОМ СЕЛЕ МЕНДУР-СОККОН я встретил Николая Шодоева. Здешнего мудреца, которого и алтайцы многие не понимают. Он преподавал разные предметы в школе, исследовал, переводил со скал древние рисунки-петроглифы, изучал загадочные вещи – в конце концов пришел к «билику». Шодоев несколько раз произнес это слово, но боюсь, что я все-таки наврал, спутал, как те французы, что его слушали, но что-то не так услышали. А я, говорит мне Шодоев, не хочу, чтобы потомки смеялись – вот напутал старик.
На старика не очень-то и похож. Смотрит на меня: мы с вами, наверное, одного возраста. Да, говорю... А вам сколько? Называет – ахаю, он на пятнадцать лет меня старше, а выглядит моложе. Наверное, из-за «билика». Перевести на русский трудно, можно сказать – наука, знание, народная алтайская мудрость.
Шодоев, когда еще в школе учительствовал, составил словарь из тысячи пятисот алтайских слов, которые в обиходе не употребляют, – новые, хорошо забытые старые слова. И с их помощью написал учебные программы по «билику» для разных предметов: дети, как обычно, учат физику, математику, географию, историю, но добавляют из словаря Шодоева несколько слов. А в них то, что в учебниках не найдешь. Например, «суус».
«Что это?» – «А если я вас спрошу, что такое душа, вы скажете?» – «Нет». – «А я вам буду рассказывать всю ночь до утра...»
«Душа» было запрещенное слово, говорит он. Как и Алтай. Ни один человек не скажет, что такое Алтай, потому что это было запрещенное слово. А оно означает – мой кровный сокровенный Бог. В те времена если бы директор школы Шодоев сказал: «Мой Бог» – сразу бы сняли. Или стал бы объяснять детям, что такое душа, по литературе, истории, анатомии...
«А что такое душа по анатомии?»
Шодоев внимательно смотрит на меня. «Сколько человек здесь сидит?» – строго спрашивает он. «Двое», – отвечаю. «А я вам скажу – четверо».
И объясняет: если взять машину, включить аккумулятор, соединить плюс и минус, то машина побежит, оживет. А человеческое тело мертвое, что может его оживить? «Суус» – душа. Науке надо признать, что есть такой дух, который оживляет тело. «Сультер» – положительный заряд, «саксун» – отрицательный, если между ними контакт, тело оживает, контакт прерывается – смерть. И этого прерывания нет в науке, а в народном «билике» давно есть.
Тысяча пятьсот слов в этом невиданном словаре – огромные знания...
Я прошу Шодоева привести пример попроще.
Хорошо, говорит он, вот обыкновенный треугольник, по-алтайски «юч-тулук» – три угла. По-русски говорят – катет, гипотенуза, теорема, а по-алтайски не говорят – какие у алтайца теоремы! Считается, что в языке этого нет. Хотя «текти» – катет. Вы были в селе Яканур, там живет Тектиев, а спроси его, откуда фамилия, – не скажет. Или Тебуков, вы с ним встречались, «тэбук» – это гипотенуза. Откуда? А оказывается, алтайцы строили мосты и использовали понятие «треугольник».
«Человек, знающий свой язык, – считает Шодоев, – выше учителя. Простой скотник, если он не пьяница, умнее чиновника, знает, что такое хомут. Откуда пришло? Вы знаете?» «Нет». – «На тюркском «ком», в переводе на русский «в середине пустая». Вот откуда произошел хомут».
Если бы наше руководство, предполагает Шодоев, хоть немного уважало народ, оно бы само было духовно богаче и владело мудростью – биликом...
Но руководство им не владеет. Шодоев посылал свой словарь наверх, Ельцину, Путину. Билик сделал круг и вернулся обратно на Алтай, в горное село Мендур-Соккон, что означает «град ударил».
Я заговорился с Шодоевым и забыл спросить, что это за история с градом. Кого ударил? Наверняка была какая-то необыкновенная история. Ландшафт предполагает. Здесь было когда-то море – Шодоев с учениками обнаружил ископаемые, кораллы у подножия Железной горы. Тюркские письмена были написаны на другой горе, ее проходчики взорвали. От средневековья дошла алтайская письменность и цифры – не арабские, а рассчитанные по фазам Луны. Буквы похожи на насечки на арбалете: М – как стрела, О – как молния...
Наука говорит, что человек был первобытным, жил в пещере, а в билике этого нет. В легенде никогда не говорят, что человек «тирлик» – дикий. Хоть сто тысяч лет назад, хоть миллион, когда жил «алмыс» – снежный человек и «полчохпаши» – шароголовый карлик...
Все эти легенды, цифры, буквы, отпечатанные на камне следы Шодоев собрал в музей в здании бывшей начальной школы, и его сыновья (один сын – художник, другой – столяр), и дочери, и ученики помогли оформить залы. Там революция, тут – колхозное строительство. Национальная одежда, за ношение которой в 30-е годы арестовывали. Сам Шодоев чудом после войны не угодил в сталинский лагерь: косил сено и случайно у коня жилы перерубил. В те времена это называлось вредительством. К счастью, ему еще не было четырнадцати лет, а другого парня арестовали – и пропал с концами. Половину алтайцев истребили – знаменитых сказителей, художников, вроде подслеповатого, грустного Чороса Гуркина, написавшего великую картину «Хан Алтай». Если зайдете в этот зал, говорит мне Шодоев, и почувствуете в организме какое-то ощущение, не бойтесь – это «двайык» действует как икона.
Повесил молитвенную ленту среди экспозиции советского времени, чтобы полегче было.

БИЛИК – НЕИЗВЕСТНОЕ ЗНАНИЕ. По географии, астрономии сколько мы знаем небесных сфер, кроме атмосферы? В билике – девять: небо поверхности земли, уровня хребтов Алтая, «белые тучи» и так далее – до «бессчетного неба». Оттуда залетело в эти места «Мировое яйцо», как назвал Шодоев свою находку. Вначале думал, что это просто каменное яйцо, а потом понял, что вокруг него, от ядра Земли до Полярной звезды, вращается энергия и возникает форма из девяти ступеней. И он нашел эту небесную форму в горах – вот она. Идол, которому молились, состоит из девяти ступеней. Небо – из девяти слоев. И в каждом слое свой бог и свой бурхан – место, где развивается душа. Человек – тоже бурхан, созданный для того, чтобы развивалась душа. В билике ее целая типология: cуус – душа, приходящая из космоса, кэм – душа зародыша, кут – душа ребенка, дюла – душа больного человека: это когда уходит положительный заряд и человек становится беспомощным, как ребеночек. Если он умрет, наступит другая стадия развития души – узют, душа умершего, а после сорока дней, если грехов немного, – тюлкас, душа после очищения (но в рай души не попадают – ад у алтайцев есть, а рая нет).
А еще бывают «одинокие души», когда человек мучается, скитается, не находит себе места. Это происходит оттого, что космическая душа, которая обычно проникает в утробу двух матерей (и одна из них рожает девочку, а другая – мальчика), никуда не проникает... Но если эти половинки души, которая находится на небе во время зачатия, эти мальчик и девочка найдут на земле друг друга – это будет очень хорошо, говорит Шодоев, – будет семья. Он слышал, что в Японии изобрели прибор, с помощью которого находят будущих мужа и жену, и не удивляется: в билике это есть. Ребенок, который зачат в период с первого по пятнадцатое белого полнолуния, будет доброжелательным к людям. А если зачатие состоится с пятнадцатого краснолуния до первого чернолуния, в человеке будут заложены черные мысли, поэтому старики говорят: подожди, не спи с женой эти дни, сейчас чернолуние...
Кто-то улыбнется, но что мы вообще-то знаем о тайне появления ребенка, его связи с небом и людьми (по алтайским поверьям, ребенок, кстати, вообще похож не на родного отца, а на «генного» – нарушившего невинность девушки). Холерики, меланхолики – это все объяснимо, считает Шодоев. Он, когда работал в школе директором, говорил учителю: медленного ребенка не торопи, в нем это заложено, изменить нельзя. А вот изменить повседневное поведение можно. Мы воспитываем тело, а воспитывать надо душу. Шодоев думает: было бы хорошо, если бы в России изменили идеологию, мировоззрение и перешли от первичности материи к первичности духа. Он многих спрашивал на Алтае и в Москве: зачем вы пришли к власти, стало ли от этого легче человеческой душе? Написал на русском языке президенту России, но ответа нет... Я сказал Шодоеву: они, по-моему, находятся слишком высоко, выше вашего божества. Он засмеялся. Ничего, сказал, все-таки если билик научно подтвердить, сможем прогнозировать будущее наших детей, их судьбу.
Однажды, когда он читал об этом лекцию, к нему подошла молоденькая учительница и спросила: «Скажите, когда зачать ребенка, чтобы был справедливым, искренним, честным?» Шодоев ответил ей: «А не пожалеешь? Ему жить будет трудно».

Фото автора
Окончание следует

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"



Рейтинг@Mail.ru