Длинные дни на коротком поводке

Объяснительная несостоявшейся хулиганки

Какая бы ни была путаница с календарями, откуда бы наши предки и наши современники ни вели отсчет нового года – с первого ли марта, с первого ли января, первый день осени – непременное начало, по всеобщему согласию, по умолчанию.
И вот легкомысленное пьянящее лето отступает, на улицах по старинке принимаются торговать пушистыми астрами, роскошными георгинами, нежными гладиолусами, зная, что ни в один другой сезон не будет распродано столь много цветов, ибо к первому сентября, к открытию школы, готовятся чуть ли ни целой страной основательно и со вкусом.
Вряд ли нам и едва ли нашим дедам вспомнится, как блестели под осенним солнцем начищенные гимназические пуговицы с царскими гербами, как толкались на петербургских и московских перронах француженки из Прованса, нанятые в гувернантки как раз под первое сентября, как ругались почти что насмерть с портными матушки, потому что пошитые весною брюки сыну вдруг сделались не по росту, как ошалелые извозчики носились до ночи по городу, точно в Рождество, как посыльные мальчишки бегали на рынок за фруктами и сладостями для милых чад, «вступивших в совсем почти взрослую жизнь»... Такая сентябрьская круговерть сделалась неприлично книжной и дремучей.
Но зато нам ясно видятся эти длиннющие очереди за тетрадками в «детских мирах» и «школьных товарах», последние наставления мальчику и девочке, как вести себя в школе в первый раз, в первом классе, треволнения и трепет совсем еще малых детей, доставленных из рук бабушек, тетушек, раскрасневшихся отцов на школьные дворы.
Всякий человек, окажись ранним сентябрьским утром на улице, не применит умилиться, завидев издалека спешащих школьников, да припомнит, как оно на самом деле было с ним. Так вот и мне припомнилось за себя, что событие это я восприняла безо всякого свойственного взрослым умиления и ностальгической растроганности: ясное дело, поскольку было мне тогда без малого семь лет.

Родители – страшная сила, к школе меня готовили заранее и сдерживали мой неуемный темперамент чересчур ранними занятиями правописанием, так что школу я не полюбила заочно и отнеслась к приближающемуся торжеству с противоречивыми чувствами. Так или иначе, в последнюю августовскую ночь мне ни капли не спалось. Дело дошло до того, что посреди ночи я вскочила и принялась надевать на себя новенькую школьную форму, причесываться и умываться, думая, что уже всюду опоздала. С трудом дождавшись утра, я дала возможность родителям беспрепятственно затолкать в меня завтрак, наговорить нелепых пожеланий и советов. Пообещав арбуз к вечеру, они, довольные, всучили мне букет мокрых георгинов и умчались на работу. Мне же было поручено добираться до школы самостоятельно. Такое доверие столь польстило детскому самолюбию, что на радостях я чуть не свернула в скверик покачаться на качелях. И только холодный рассудок, который у человека с рождения и на всю жизнь неизменен, убедил меня не совершать такого гнусного проступка.
На школьном дворе я растерялась. Во-первых, я носила очки, что невыгодно отличало меня от моих одноклассников. А это я сразу заметила и про себя засчитала как обидную неудачу. Во-вторых, я не поняла ни слова из того, что говорили выступающие старшеклассники (время-то было год 86-й, а кто такие юные ленинцы представить мне было трудно). В-третьих, я сразу же смекнула, что после этого торжества, где так нудно стоять и ждать, когда все закончится, никто меня не отпустит изучать железную горку, которую я облюбовала глазами за спинами заседающих на трибуне.
Но, оказавшись внутри школьного здания, я пришла в совершеннейший восторг. Прежде всего это были запах влажного паркета и ослепительный свет люминесцентных ламп, прикрепленных к высоченным потолкам, испещренным мелкими трещинами. И, конечно, лестницы! Широкие, даже размашистые, с крутыми гладкими перилами, величественно изгибающимися к следующему этажу.
То было только начало. Следующим потрясением для меня была парта. Я сразу оценила ее преимущества перед письменным домашним столом. Дело в том, что на ней уже было что-то нацарапано. Вероятно, неизвестный мой предшественник мастерски выточил надпись гвоздем или же ключом. Рядом с одной надписью виднелись несколько древних хроник, произведенных шариковой ручкой. И несмотря на то что смысла надписей было не разобрать, я сделала важный для себя вывод, что в школе жить можно, и каждый первоклассник со мною бы тогда согласился, что нет ничего приятнее, чем вершить то, что строго-настрого запрещено дома: писать и калякать на стенах, на столах что душе угодно.
Молодая учительница, по-видимому, сразу предвосхитила мой и наверняка общий восторг ширящихся горизонтов свободы и держала себя с нами по-взрослому скучно, хотя и было видно, что ее слегка нахмуренные брови – это только иллюзия сурового нрава. Все мои одноклассники и я вместе с ними вели себя тихо, притворяясь послушными, хотя всем уже было ясно, что война объявлена и боевые действия начались. С одной стороны, учителя во главе с грозным завучем младших классов, глубоко озабоченные, как нас укротить и неусыпно держать на коротком поводке, с другой – мы, желающие бежать со скоростью света по коридору, дико громыхая ботинками, при этом успевая скрыться за поворотом, дабы не быть разоблаченными, прокричать нечто дурацкое на лестнице так, чтоб эхо разнесло клич от библиотеки на верхнем этаже до самой столовой в полуподвале. Все это было столь очевидно и естественно, что уже к середине дня и самые недогадливые из сверстников смекнули, что на самом деле нужно делать в школе, и принялись осваивать это замысловатое искусство – настоящую школьную жизнь.
Осваивать его было не особенно трудно, поскольку на первой же перемене я со своим соседом по парте Димкой, то бледнеющим, как снег, то красным, как помидор, отправилась на третий этаж, где прогуливались матерые старшеклассники, которые, завидев таких салаг, продемонстрировали пару трюков с киданием тряпкой, испачканной мелом. Именно они впервые наглядно предупредили, что в школе еще есть такой опасный сорт людей, как дежурные по этажу, у которых на рукавах пылают красные повязки и которые уполномочены записывать фамилии самых доблестных и храбрых нарушителей школьного порядка.
Но мне повезло еще больше, чем Димке, поскольку дома меня дожидалась старшая сестра, которая была уже студенткой первого курса, – настоящий профессионал. Она-то и придумала способ, который прославил меня сразу на всю школу как одну из самых ретивых и отчаянных первоклашек, вышив мне на фартуке гигантскую красную клубничку цвета ушей моего соседа по парте Димки. Сей поступок повлек за собой ряд приятных и не очень последствий. Его, конечно, сразу же оценили мои коллеги, и я была удостоена права играть в казаки-разбойники вместе с мальчишками. Но при этом классная руководительница, сама несколько побаивающаяся грозного завуча, предупредила меня, что учиться мне следовало бы прилежно, дабы хоть как-то смягчить непутевую и бунтарскую репутацию. Так что пришлось пойти на некоторые уступки – не такие уж страшные, поскольку учиться мне в целом понравилось, особенно когда меня просили читать какой-нибудь коротенький рассказ вслух со страниц «Родной речи».

Так пролетели два года, и я, будучи уже настоящей третьеклассницей, первого сентября томно записала в своем дневнике: «Ах, как быстро летит время! Помню, я была совсем маленькой, когда пришла в школу, а теперь до ее окончания осталось всего лишь...» – далее следовали подробнейшие расчеты в столбик дней с вычетом каникул и законных двух недель простуды или гриппа.
Покончив с вычислениями, я с тоской взглянула на кругленькую сумму дней, которые, как я записала далее в дневнике, «мне суждено потратить на школу», и решила, что не пристало более носиться по лестницам и по коридорам, швыряться тряпками, исследовать содержание свалки за школой на предмет всякой утвари и «драгоценностей» вроде ртутных шариков или сломанных стульев и парт, из которых так увлекательно было сооружать «берлогу для диких зверей», то бишь для нас с Димкой.
Оглядываясь на свой богатый опыт лазания по деревьям, по чердакам в доме по соседству со школой, я пришла к заключению, что я уже довольно взрослая девушка и следует придумать что-нибудь поинтереснее.
В течение года я вела серьезные дипломатические переговоры с родителями, в результате которых вышла абсолютным победителем. Взамен на отличные оценки во всех четвертях они пообещались перевести меня в другую школу – осваивать непознанное пространство и новую школьную жизнь.

Мне повезло: первого сентября, очутившись на новом месте, я быстро нашла замечательного союзника – Дениску, оказавшегося более прытким и сообразительным, чем краснеющий-бледнеющий Димка, который даже не умел перехитрить своих родителей как следует и частенько терпел от них побои, чьи следы с печалью демонстрировал мне на своих икрах, закатав до колен брюки.
А вот мой новый сообщник превзошел всех. В первый же день знакомства он поманил меня за школьный забор и похвастался газовым пистолетом, который увел из стола своего батюшки, чем и подкупил меня на долгое время. Затем он прочитал обширную лекцию по всевозможным химическим составам, с помощью которых можно вытравливать неугодные записи из дневников, в том числе тройки и двойки за поведение.
Но главным его достоинством (не считая, конечно, производства дымовух и бомбочек из бересты и пластмассы) было умение придумывать увлекательнейшие игры. Лучшей и самой продолжительной игрой была «охота». Дело заключалось в следующем. Сбегая под благовидными предлогами с последних уроков, чтобы выиграть побольше времени до обязательного возвращения домой, мы направлялись в один парк, что был неподалеку, к игровым автоматам. Там, по сценарию Дениски, собирались наркодельцы и наемные убийцы. За ними-то мы и устраивали охоту. Для этого мы соорудили профессиональную засаду в близлежащих кустах, откуда вели за «врагами» продолжительные слежки. Далее наш план был прост. «Сев на хвост» к одному из подозреваемых, мы могли кружить за ним до вечера по всему району. При этом чувствовали себя вполне уверенно, поскольку были хорошо вооружены газовыми баллончиками, позаимствованными Дениской опять-таки из папиного стола. Наша фантазия оказалась на редкость буйной, и мы с трудом осознавали, что подопечные преступники не более чем пэтэушная шпана, завсегдатаи парка. Мы же представляли себя героями, бравыми охотниками за фантомасами.
Часто забывая главную цель наших игр, мы отвлекались то на потерявшихся в парке собак, разыскивая зазевавшихся и вовсе не существующих хозяев, или пристраивая брошенных псов в надежные руки, то на сомнительных знакомых из американской христианской секты, обитавшей все в том же парке. И, разумеется, не забывали захаживать в гости к тем одноклассникам, у которых родители работали допоздна.

Но тут случилось непредвиденное. Мой отец подарил мне по случаю хорошей успеваемости библиотеку первоклассных приключенческих романов и фантастики. Это меня погубило. Литературные герои напрочь прекратили долгие исследовательские прогулки по городу на несколько лет. Я, как узник, сидела дома и с жадностью поглощала одну книгу за другой, читая после школы, ночами под одеялам с фонариком, в каникулы на свежем воздухе. Это заметно подточило мои отношения с Дениской, и единственный последний всплеск состоялся первого сентября в девятом классе, когда он торжественно мне заявил, что пора бы нам научиться курить. Мы, обливаясь потом и дрожа от ужаса, бросили жребий, по итогам которого идти к табачному киоску выпало мне. Затем, забравшись на чердак, взяв с собой моральное подкрепление в лице одной моей подружки, честно выкурили не в затяг пачку на троих. Так закончилась прекрасная пора отрочества. Школа мне к тому времени сильно приелась за одним исключением – урока литературы. Он действовал на меня как магнит, заражал небезызвестной щемящей тоской столь сильно, что мое юное сердце жадно и безостановочно купалось в романтических образах рыцарей и воинов, расплывчатых предчувствиях новой волшебной и незнакомой жизни где-то совсем рядом.
Ввиду этого последние два года школы я решила посвятить литературе, будучи убежденной, что это и есть мое призвание. Заканчивая бурные и самые трудные за всю историю моей короткой жизни переговоры с родителями, я где-то допустила дипломатический просчет. И в ответ на мое желание стать писателем они отправили меня в срочном порядке в юридический лицей без надежды на умилостивление.
Посему первое сентября последнего класса было самым мрачным днем в моей жизни. Чувство, что меня кто-то жестоко обманул, что происходит нечто противоречащее моим помыслам, росло и не давало сосредоточиться ни на новых людях, ни на забавных интригах новой школы. Встретившись с глазу на глаз с повзрослевшим, но все еще неказистым и несмышленым Дениской, я заключила, что чувство безмятежности покинуло и его и что в этом есть какая-то зловещая закономерность. Я помню, как нам обоим сделалось невыносимо грустно, и было вовсе не понятно, в какие края канула та непринужденность, с которой мы могли разгуливать по городу и веселиться, даже если в дневнике стоит неприятное замечание от классного руководителя. К тому же, как оказалось, особенно не о чем было говорить. Его родители отправили в медицинское училище, меня – в юридический лицей. Мы чувствовали себя юными, жаждущими, и нам жутко было подумать, что взрослеем, что это происходит и с нами.
Война с учителями олицетворяла для нас войну, которую мы объявляли враждебному миру серьезных нравоучительных людей, посещающих работу, дающих указания, подавляющих наши влечения и свободу.
Теперь же, казалось, учителя были как никогда близки, будто бы они с нами заодно и на уроках некоторые вот-вот скажут нам: «Не спешите, успеется, подождите».
После той встречи мы расстались недовольными друг другом. У обоих сложилось впечатление, что мы что-то предали, изменили какому-то неписаному правилу, и теперь все рушится безвозвратно.
Несколько позже, когда я окончила школу, мой учитель литературы, которого я любила нежно и благоговейно как единственного живого свидетеля русской культуры, со смехом утешал меня, что ведь так поди всегда: школа, институт и остальная жизнь – колесом. «Закончился круг один, начинается следующий. А литература, деточка, не годится, денег не приносит. Гляди, – говорил он, – видишь?» Он указал на повядший букет роз, подаренный ему на только что отгремевшее первое сентября: «Все повторяется, но не с тобой, не со мной, а со следующими и остальными. Тут тебе и маши, и пети, гоги и магоги. А я лишь спокойно наблюдаю, как они приходят сюда, в школу, случайные гости, и убегают из нее, сверкая пятками, будто вечно опаздывают на последний поезд в метро».

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"