Сюжеты

Спутник Энгельс

Саратов совсем не похож на провинцию. Это все же столица, хотя и всего лишь Поволжья. Если хотите в провинцию, то, пожалуйста, из центра города ездят троллейбусы в Энгельс. Полчаса – и вы перемещаетесь из центра одного города в центр другого. Хотя именно легкость сообщения делает непохожим на провинцию и Энгельс. Это скорее город-спутник.

Энгельс замышлялся городом интернациональным, а точнее, русско-украинским. В восемнадцатом столетии для разработки соляного озера Эльтон призвали малороссов, для которых такой промысел был не в диковинку.
Вона ж сiя слава на всю Ельтонь пала.
Що дiвчина козаченька серденьком
назвала, –
пели соляные разработчики.
Новому поселению дали название – Покровская слобода.
Соляные работы закончились в 1850 году. К тому времени слобода состояла из двух частей – украинской и русской. Граница между этими частями была центром – здесь стояла Свято-Троицкая церковь и иные соответствующие постройки. Лишь в 1914 году Покровская слобода приобрела новый статус и сделалась городом Покровском. Именно к этому времени относятся события, описанные в одной из самых известных детских книжек – “Кондуит и Швамбрания”. Ведь автор ее, Лев Кассиль, свое детство провел именно здесь, в Покровске.
Если выйти из троллейбуса и метров пятьдесят пройти вперед, окажешься на площади Ленина – невероятно огромной для этого городка. В то время здесь располагался базар. Лев Кассиль вспоминал: “В открытые окна рвалась визгливая булга торговок… Возы молитвенно простирали к небу оглобли. Снедь, рухлядь, бакалея, зелень, галантерея, рукоделье, обжорка… Тонкокорые арбузы лежали в пирамидках, как ядра на бастионах в картине “Севастопольская оборона”.
А прямо под окнами дома Кассилей, опять же на нынешней площади Ленина, располагался бульвар под народным названием Брешка или, иначе, Брехаловка. “Вечерами на Брехаловке происходило гулянье. Вся Брешка – два квартала. Гуляющие часами толкались туда и назад, от угла до угла, как волночки в ванне от борта до борта. Девчата с хуторов двигались посередине. Они плыли медленно, колыхаясь. Так плывут арбузные корки у волжских пристаней. Сплошной треск разгрызаемых каленых семечек стелился над толпой. Вся Брешка была черна от шелухи подсолнухов”.
– Спозвольте причепиться. Як вас по имени кличут… Маруся чи Катя? – подходили к приглянувшимся девицам юноши.
– А ну не замай… – отвечали девицы. – Який скорый. Ну, хай тоби бис… чипляйся.
Так создавались счастливые семьи Покровска.
Позднее, в 1918 году, традиционно украинский город сделался столицей Автономной области немцев Поволжья. Немецкий сделался одним из двух официальных языков. Его пришлось учить несчастным малороссам. Затем город переименовали в Энгельс, а многострадальных малороссов, уже как поволжских немцев, выселяли в Сибирь.
Но это – другая история. Лучше перечитать “Кондуит и Швамбранию”, сесть на девятый троллейбус и денек побродить по городу Покровску – именно тому, в котором вырос Лев Кассиль.

Гимназия номер один

Недалеко от сада “Липки”, на изломе улицы Некрасова, стоит невзрачное на вид, потрепанное зданьице. В нем размещаются какие-то серьезные организации, у входа иной раз дежурит милиционер. Ничто не наведет на мысль, что это – бывшая гимназия Саратова, одна из лучших в Казанском учебном округе.

Литератор В.Золотарев, который в конце девятнадцатого века обучался здесь, видел гимназию иначе: “Это был громадный двухэтажный дом с александрийской колоннадой на улице и большим продолжением в глубь двора, причем
внутренний корпус заканчивался двухсветным актовым залом. Внизу под актовым залом помещался пансион для приезжих из губернии гимназистов… С восточной стороны внутреннего корпуса был разбит довольно большой декоративный сад, где на отдельных больших деревьях можно было спрятаться в листве от надзирателя… В теплое и сухое время в перемены нас выпускали на площадку и в сад. На площадке были деревянная горка и гимнастические приспособления, состоявшие из мелкой лестницы, колец, двух гладких шестов для лазания. Около горки помещался фонтан без воды, по внутренним краям которого мы бегали как на велосипедном треке”.
Эту гимназию оканчивали многие известные впоследствии саратовцы – архитектор Шехтель, врач Захарьин, изобретатель лампочки накаливания Яблочков, антрепренер Лентовский. Не удивительно, ведь до 1897 года, когда в городе открылась наконец вторая гимназия, это было единственным средним светским образовательным учреждением. Самое же интересное время из жизни первой гимназии пришлось на период с 1851-го по 1853 год, когда здесь учительствовал молодой Чернышевский.
Воспоминания современников говорят отнюдь не в пользу Николая Гавриловича: “Его бледное лицо, тихий пискливый голос, близорукость, сильно белокурые волосы, сутуловатость, большие шаги и неловкие манеры – вообще вся его наружность показалась ученикам очень смешною, почему они стали между собою посмеиваться над ним”.
Однако Чернышевский подкупил своих учеников манерой поведения. Он, во-первых, говорил им “вы”. Во-вторых, сидел не за учительским столом, на возвышении, а прямо перед передними партами. В-третьих, пренебрегал традиционными учебниками, а вместо этого читал стихи Жуковского и Пушкина и вообще старался держать атмосферу доверительную, неформальную.
– Какую свободу допускает у меня Чернышевский! – возмущался директор гимназии. – Он говорит ученикам о вреде крепостного права. Это вольнодумство и вольтерьянство! В Камчатку упекут меня за него!
Однако Мейера никто в Камчатку не упек – довольно скоро Николай Гаврилович уехал в Петербург. Его жизнь только начиналась.

Овраг Глебучев

Овраги в русских городах отнюдь не редкость. Случается, идешь по главной улице, среди роскошных и опрятных зданий, и вдруг – трещина в земле, и безобразная, и романтичная одновременно. Жители города свои овраги любят, но и вместе с тем побаиваются. А названия оврагам дают звучные и смачные. В Калуге, например, овраг зовется Березуйским. А в Саратове – Глебучевым.

Журналист Иван Горизонтов писал о месте расположения города: “Древние саратовцы выбрали себе приют умненько: с запада их окружало непроходимое болото с лесом (где теперь настоящий город), с северо-востока – глубокий овраг (Глебучев), с юго-востока и юга – Волга: накось, возьми их!”
Видимо, один лишь Горизонтов осмелился печатно восхититься этой достопримечательностью города. В основном же на Глебучев овраг сетовали, обижались на него и всячески охаивали этот не повинный ни в чем городской объект.
Писатель Орешин, к примеру, описывал жизнь этой трещины: “Глебучев овраг через весь Саратов тянется: от Волги до Вокзала, и живет в овраге сплошная нищета. Розовые, голубые, синие домишки друг на друге, как грибы поганые, лепятся на крутосклонах, того и гляди верхний домишко на своего нижнего соседа загремит. В летнюю пору банная вода посредине оврага течет, растет колючий репей, ребята на свиньях верхом катаются... Весенняя вода в овраге разливалась саженей на пять, бурлила, клокотала, гудела и несла через весь город дохлых собак, кошек, бревна, поленья, щепу. Овражные жители охотились за щепой и поленьями. Народишко бедный, домишки рваны, заборишки худы – жили, как птицы”.
Николай Чернышевский с этаким высокомерным состраданием писал об обитателях оврага: “Разнокалиберная мелюзга всех полунищенских положений, вне прочно установившихся бедных сословий, вся и очень честная и не очень честная бесприютная мелюзга от актеров жалчайшего театришка до вовсе голодных бездомников – все это мелкое, многочисленное население города, разорявшееся от непосильных подушных податей и постоянно находившееся под угрозой попасть в работный дом, где заключенные занимались тяжелым трудом и подвергались истязаниям”.
Время от времени власти Саратова пытатись что-то предпринять против Глебучева оврага. Например, разместить там кузнечные и прочие вредные производства. Или переоборудовать овраг под сад. Но все было впустую – кузнецы селились там, где им хотелось, а найти денег на такой гигантский сад, конечно, никому не удавалось.
А вместе с тем овраг был в некотором роде гордостью саратовцев. Не каждый город мог похвастаться подобной колоритной редкостью. О нем частенько отзывались с одобрением и с теплотой.
Овраг разнообразил жизнь саратовцев. Хотя бы самобытнейшей культурой овраговых мостов. О ней “Саратовский край” писал в 1893 году: “Урочищем называют, хотя без всякого основания, Привалов мост. Саратовские мосты через Глебучев овраг носили в прежнее время разные названия: Соколовский, Живодеровский, Здвиженский, Горный и пр. Из этих названий сохранилось только название Привалов, данное мосту через Глебучев овраг против Духосошественской церкви. В этом месте не было моста. Купец Привалов, имевший дома по обеим сторонам оврага и колокольный завод, на свой счет построил через Глебучев овраг маленький и узенький мостик. Так как по городу по ночам хождение было в прежнее время небезопасно, особенно в глухих местах, около мостов, то Привалов держал на свой счет караул около моста, который на ночь запирался, так что сообщение по нему совсем прекращалось. Этот мостик, как собственность Привалова, получил название Приваловского”.
Кстати, первый в Саратове мост был перекинут в 1773 году именно через Глебучев овраг. До этого город вообще не знал мостов.
А что касается “разнокалиберной мелюзги всех полунищенских положений”, так возмутившей Николая Гавриловича Чернышевского, то это население всегда было во всех российских (и не только лишь российских) городах, безотносительно к тому, есть там овраги или нет.
Зато сегодня тот овраг – одна из настоящих достопримечательностей города. Его постепенно окультуривают и озеленяют, застраивают новыми, приемлемыми в этой ситуации строениями и даже открывают там музеи (в частности, Музей художника Павла Варфоломеевича Кузнецова). И очевидно, что на сей день у Глебучева оврага не только занятное прошлое и настоящее, но и весьма интересное будущее.

Чернышевский с приставленными волосами

В каждом крупном городе России обязательно стояли памятники царям. Саратов не был исключением – здесь перед Кафедральным собором возвышалась фигура Александра II.После революции все эти памятники уступили место памятникам Ленину. А вот в Саратове на месте Александра – Чернышевский, а не Ленин.

Поставить в городе памятник Александру было делом чести. Саратовцы вдруг спохватились: как же так, в Самаре стоит монумент “царю-освободителю”, в Астрахани – тоже стоит, а мы что, хуже, что ли? И в январе 1896 года городская Дума приняла решение: соответствующий памятник поставить, и при этом “на одной из лучших площадей”.
Собрали деньги, объявили конкурс. Победили два проекта – один под девизом “Царь освободил, а мужик не забыл”, а другой – “Не в силе Бог, а в правде”. Однако городскому голове понравились другие разработки – “Правда” и “Заря”. Одна, как после выяснилось, скульптора Волнухина, другая – скульптора Чижова. Их и взяли за основу.
Затем долго рыли котлован, искали подрядчиков, что подешевле, и вдруг спохватились: уже 1907 год, скоро пятидесятилетие освобождения крестьян. Устроили у котлована нечто наподобие торжественной закладки (при том епископ Гермоген сказал: “Пусть этот памятник напоминает нам святую невинную кровь царя-мученика”). И в 1911 году памятник все-таки открыли.
Собственно, статуя государя ничем не была примечательна. Интерес вызывали фигуры по краям постамента. Они символизировали основные достижения царя. К примеру, статуя “Освобождение крестьян” изображала некого крестьянина с лукошком, осеняющего себя православным крестом.
– Глядите, на что крестится крестьянин, – говорили саратовцы. – На немецкую кирху! Нельзя, что ли, было его развернуть к православному храму – ведь рядом стоит.
Композиции “Освобождение славян”, “Народное образование” и “Гласный суд” приняты были более спокойно.
В восемнадцатом году статую, разумеется, снесли. Местная газета опубликовала подробный отчет об этом важном событии: “Фигура самодержца была опутана уже цепями, и на шее красовался плотно затянутый столыпинский галстук, перекинутый через перекладину над головой… Скоро лебедка мелодично загремела, и бронзовая площадка, на которой стояла фигура императора, вместе с ней отделилась от гранитного монолита… Поднятая затем чуть-чуть выше, фигура царя заколебалась, кивнула в сторону лютеранской церкви, повернулась в сторону архиерейских покоев и безнадежно поклонилась всем корпусом вниз… Когда император стал по бревнам сползать вниз, один рабочий добродушно поддерживал его за громадную руку, весело улыбаясь в сторону. Другой рабочий в это же время ухватился за растрепанный конец пенькового каната, который был обмотан на шее царя, словно боясь, что царь нечаянно выскользнет из петли. Мимо памятника проходил красноармейский отряд”.
Памятник был уничтожен. В дело пошли только лишь постамент и скульптура “Народное образование”. Постамент со временем перенесли к вокзалу и установили на него памятник Дзержинскому. “Народное образование” торжественно открыли заново у здания детской больницы под другим названием – “Первая учительница”.
А на месте памятника Александру в 1953 году открыли статую Чернышевского работы скульптора Кибальникова. Перед отливкой памятника его глиняную модель показывали Сталину. Тот потребовал, чтобы у Чернышевского убрали чересчур длинные волосы. Волосы сразу же спилили, а затем тихонечко приставили обратно. Видимо, рассчитывали, что товарищ Сталин и его помощники не поедут на экскурсию в Саратов.

Шехтелев сад

Имя Франца Осиповича Шехтеля ассоциируется у российских жителей в первую очередь с архитектурой, поскольку это имя величайшего из живших в нашем государстве мастеров модерна. Исключение составят лишь саратовцы. Для них Франц Осипович Шехтель – величайший в истории города устроитель увеселительных мероприятий. Правда, речь идет не об известном архитекторе, а о его чуть менее известном родственнике, купце второй гильдии и театральном меценате, основавшем в городе Саратове популярнейший увеселительный сад. Сад, в судьбе которого были такие взлеты и падения, такие пики и провалы, что позавидовать ему может любой самый рисковый, самый авантюрный человек.

В середине девятнадцатого века это место не было примечательно ничем. Конечно же тут проходила своя жизнь, однако к искусству она не имела никакого отношения. Писатель Гавриил Гераков, например, вспоминал: “Там, где теперь… дача Шехтеля, в мое время была голая степь. Я в детстве с товарищами своими ходил на эту степь вылавливать из нор водой сусликов, а женщины рыли здесь солодковые корни для продажи; тут также паслись бараны, предназначенные на убой”.
Однако в середине девятнадцатого века никто уж не помнил о несчастных баранах и сусликах. Память об этих животных затмил летний сад, который открыл тут Франц Шехтель.
Саратов тогда уже был городом крупным и шумным. Горожане, особенно летом, нуждались в загородном месте отдохновения. И Шехтелев сад, находящийся в двух с лишним верстах от тогдашнего города, пришелся саратовцам как нельзя кстати. Тем более что расстояние это было нисколько не обременительным: предприимчивый купец пустил особые омнибусы от Театральной площади до собственных владений.
Франц Осипович не претендовал на строгость и академичность. Там, например, случались вот такие представления: “В саду Шехтель. Перед отъездом компания артистов, гг. Дитрихи и Сабек, представят здесь небывалое зрелище, составленное из 50 персон в богатых азиатских, африканских и европейских костюмах, которые на 17 роскошно убранных верблюдах сделают шествие по главным аллеям сада и потом в богато убранном Аравийском шатре исполнят аравийские игры и пляски, в чем будет участвовать хор цыган”.
Другая заметка гласила: “В театре сада Шехтеля с большим успехом прошли гастроли американского негритянского трагика А.Ф.Олдриджа, исполнившего роли Отелло, Макбета, короля Лира”.
Возможно, большинство саратовцев в первую очередь заинтересовала не актерская игра известного в те времена артиста Айры Олдриджа, а сам факт выступления на сцене негра – настоящего, а не какого-нибудь там нагуталиненного Васьки с ярмарки. Однако здесь бывали действия и более серьезные. К примеру, в 1865 году в Саратов приезжает уже вошедший в свою славу Александр Николаевич Островский и лично ставит в саду Шехтеля свою “Грозу”.
А с 1863 года здесь регулярно проводит гастроли труппа антрепренера Медведева. Тот Медведев писал о своих впечатлениях: «Мы открыли спектакли… театралы не выходили из сада. О.Шехтель (Осип Осипович, брат Франца Осиповича. – Авт.) хорошо торговал буфетом. С открытием театра сад и театр приняли название “Шехтель”».
Помимо выступлений здесь играли в биллиард и кегли, запускали в высокое небо “аэростатический шар” и, разумеется, танцевали под звуки оркестра. “Приятно было приехать в сад Шехтель, – писал современник, – даже не ради театра и танцев, а просто насладиться чистым воздухом и послушать музыку”.
И все это происходило на глазах другого Франца Шехтеля, пока что просто мальчика, но в будущем – известнейшего архитектора в стиле модерн.
Однако Шехтелям тот сад принадлежал недолго. Уже в конце шестидесятых годов семью постигает финансовая катастрофа. Один из свидетелей этих событий писал: “Шехтели лишились всего состояния от неудачного предприятия: они вздумали добывать в Сибири золото, почему один из братьев поселился в Красноярске. На приисках Шехтели потратили весь свой капитал и влезли в большие долги. Дома их продали с аукциона”.
К счастью для саратовцев, сад и театр достаются некому Э.Ф.Сервье – французу, парикмахеру и человеку, явно не чуждому изящных развлечений. Сад не только не меняет своего характера – напротив, он становится все интереснее и все милее горожанам. Продолжаются гулянья, отношения с Медведевым не прерываются. Артист В.Давыдов описал атмосферу известного сада в 1871 году, спустя четыре года после того, как сад сменил владельца: “Маленький деревянный театрик, весь спрятавшийся в зелени тенистого сада, совершенно не был приспособлен для сложных постановок, в нем не было даже приличных декораций… Лето было жаркое, и все с наслаждением после пыльного и палящего дня бросались в тенистый и чистенький сад. Были сделаны дорожки, беседки, скамейки. Сад усердно поливали водой, чтоб не было пыли. Вечером украшали цветными фонариками, а в праздники Медведев освещал его каким-то прибором, дававшим необыкновенно сильный и яркий огонь. Здесь же можно было в ресторанчике сытно, вкусно и дешево закусить, а прекрасный оркестр услаждал музыкой. Одним словом, это было премиленькое местечко, где приятно было отдохнуть”.
Увы, в 1875 году театр сгорел. Не стало привычного увеселительного заведения, хотя и “похожего на сигарный ящик”, но все равно полюбившегося жителям города. Пришлось срочно отстраивать новое. Сервье не жалел своих средств, и уже в мае 1876 года “Саратовский справочный листок” коротенько отчитался: “На месте сгоревшего в саду Сервье театра открылся вновь отстроенный летний театр”.
Один из завсегдатаев тогдашнего сада Сервье вспоминал: “Это был громадный тенистый сад, походивший скорее на рощу. Прямые тенистые аллеи, поросшие мелкой травой… В мелкой лесной поросли звучали трели соловья, ворковали горлинки… Высокие папоротники зеленели своими кудрявыми султанчиками, тихо покачиваясь при малейшем дуновении ветерка, а посреди этой рощи, со всех сторон окруженной вековыми благоухающими липами, возвышался большой деревянный театр, обнесенный просторной крытой террасой”.
Кстати, в 1877 году здесь довелось поактерствовать известному репортеру, а тогда еще просто скитальцу без определенных занятий В.А.Гиляровскому. Об этом кратком периоде мятежной своей биографии он затем написал (как обычно, не без доли самолюбования): “Побывал у кабардинцев Узурбиевых, поднимался на Эльбрус, потом опять очутился на Волге и случайно на пароходе прочел в газете, что в Саратове играет первоклассная труппа под управлением старого актера А.И.Погонина, с которым я служил в Тамбове у Григорьева. В Саратове я пошел прямо на репетицию в сад Сервье на окраине, где был прекрасный летний театр, и сразу был принят на вторые роли… Труппа была большая и хорошая… Я жил неподалеку от театра с маленькими актерами Кариным и Симоновым”.
Разумеется, Владимир Алексеевич не столько занимался репетициями и спектаклями, сколько всяческого рода хулиганством. Он, например, ходил играть с саратовскими оборванцами в орлянку – игру далеко не целомудренную. Дарил девушкам цветы (осыпав предварительно их нюхательным табаком). Драл за уши коллег-актеров, выражавших симпатии актрисе, приглянувшейся самому Гиляровскому. А актера Инсарского, бывшего навеселе, подговорил записаться добровольцем на турецкую войну. К счастью, Инсарский очень быстро попал в лазарет, где был признан к воинской службе негодным.
Увы, в 1879 году участь Шехтеля постигла самого Сервье. Он не сумел после истории с пожаром и строительством поправить свои пошатнувшиеся денежные дела, и сад Сервье оказывается в собственности нового владельца, а спустя четыре года переходит к городской управе.
В истории сада начинаются черные дни. “Саратовский листок”, к примеру, отмечает: “Во время спектакля в зрительном зале и на сцене летали летучие мыши, производившие переполох среди зрителей и артистов”. Театр “в связи с малыми сборами и неустроенностью” быстро приходит в упадок. Одно за другим поступают новые предложения – как использовать некогда процветавшее, ну а теперь негодное хозяйство. Один предлагает устроить тут зоологический сад. Другой считает нужным оборудовать в саду больницу. Третий (ассенизатор по профессии) вообще настаивает на том, чтобы открыть здесь “очистительный завод”. В газетах между тем проскакивают сообщения такого плана: “Обоз из казарм Деконского переведен в помещение летнего театра в саду быв. Сервье”.
В конце концов сад арендуют некие братья Максимовы, которые устраивают выступления цирковых и опереточных трупп, а также некого “физика Краузе” – “исполнителя туманных картин с видами Кавказа, Закавказья, Крыма и пр.”. Заканчивается эта деятельность тем, что власти опечатывают здание театра за долги, а вскоре появляется новое сообщение: “Два помещения в саду быв. Сервье приспособлены для холерных больных. Театр заколочен”.
Затем здесь от случая к случаю устраивают детские утренники, чаепития из самоваров, концерты. В конце концов на театр обращает внимание “Общество трезвой и улучшенной жизни”, и в 1891 году “Саратовский листок” публикует очередное, на этот раз радостное сообщение: “В саду Сервье состоялось открытие общедоступного народного театра, первого такого театра в России”. А спустя полгода здание театра снова гибнет от пожара.
И опять отстраивается, на этот раз с размахом. В справочнике “Весь Саратов” за 1910 год ему посвящены такие строки: “Зрительный зал имеет мест: партер 490, амфитеатр 147, 1-й ярус 319, 2-й ярус 318, ложи 18, а всего 1345. Фойе служит залом для народных чтений, оно вмещает 300 человек. Театр воздвигнут в общественном саду Пушкина (новое название бывшего сада Сервье, данное в 1899 году к столетию со дня рождения Александра Сергеевича. – Авт.), где обыватель проводит время нравственно. Спиртные напитки отсутствуют, вместо того буфет имеет всегда свежую и вполне доступную по цене закуску. Сообщение – трамвай. Вагоны ожидают конца спектакля. Опоздавшие по каким-либо причинам театралы или по недостатку в вагоне мест расходуются на извозчиков или “по образу пешего хождения” отправляются по глухим улицам и Полтавской площади. Ввиду сего многие театралы стремятся оставить театр, не дожидаясь развязки пьесы. В последнем действии начинается выхождение и хождение за платьем”.
На этом и заканчивается история увеселительного сада. В 1918 году ему присваивают имя Карла Маркса, в середине шестидесятых старое здание сносится, а в 1967 году строится новое, ничем особенным не примечательное. Однако же по старой памяти здесь останавливаются иной раз примечательные гастролеры, а перед входом до сих пор растут деревья и цветут цветы.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"