Главная страница ИД «Первого сентября»Главная страница газеты «Первое сентября»Содержание №31/2001

Четвертая тетрадь. Идеи. Судьбы. Времена

ТЕРРИТОРИЯ

Когда в начале ХХ века Столыпин сказал, что «богатство России будет прирастать Сибирью», ему поверили немногие. А если и поверили, то восприняли в прагматическом и сугубо потребительском ключе. Конечно, то был век колоний, и обширные русские земли за Уралом подчас так и воспринимались – как изобильные кладовые, откуда можно черпать золото и руды, меха и лес. Однако, как кажется, последний великий политик великой Российской империи имел в виду нечто совершенно иное: сибирский характер, сибирскую предприимчивость, сибирское моральное и физическое здоровье, вообще дух этой широкой земли, края авантюристов, поэтов и землепроходцев, столь выгодно отличающийся от болезненных и противоречивых настроений Петербурга и Москвы. Когда-то славянофилы любили говорить о русской молодости. Но уже К.Н. Леонтьев опасался, как бы эта молодость не обернулась преждевременной дряхлостью, без зрелости, – уж больно много мы сделали заимствований у старческих культур и мертвых цивилизаций, уж больно стеснялись жить на свой манер. И Сибирь казалась пространством, где эти опасения меньше всего обоснованны. Сибиряки устраивались на своей земле прочно, надежно, привыкли отвечать только за себя – они уже рискнули сюда перебраться, они уже отказались от перестраховочной опоры на насиженные места. Сибирь, думали Столыпин и немногие его единомышленники, – русская Америка, но без территориального разрыва и разноплеменной эмиграции. У Сибири – великое будущее.

Развитие 1907–1914 гг. подтвердило самые оптимистические прогнозы. Именно сибирские города Омск, Красноярск, Иркутск, Хабаровск быстрее других развивались, легче перенимали технические новшества и усовершенствования, были менее консервативны по духу, не меняя при этом своего национального характера и патриотической ориентации.
Гражданская война спутала все карты. И все-таки заманчиво представить, как бы выглядела наша страна, если бы победил Колчак и оставил город Омск столицей России...

Однако история не терпит сослагательного наклонения. У власти надолго закрепились большевики.

В советское время значение и образ Сибири были противоречивы. С одной стороны, край оставался последней надеждой, глубоким тылом державы, где глухо отзывались брожения и нестроения центра. С другой – в эпоху форсированной модернизации, когда ломались миллионы судеб, на десятилетия взял верх бездарный потребительский подход. Разрушалась природная среда, разрушалась столетиями строившаяся жизнь.
Однако глупо красить историю нескольких поколений в однообразные кроваво-черные цвета. Сибирь, бывшая для многих кошмаром и бедой – не рассказывай анекдотов, в Сибирь сошлют, пугали своих чад не на шутку обеспокоенные родители под Самарой и под Полтавой, – оставалась краем людей отважных и независимых. Здесь человек как на ладони, всегда можно уйти в тайгу, всегда можно найти в тайге своего обидчика. Пустое, незаселенное пространство оставляет шанс даже тогда, когда, как кажется, кольцо уже почти сомкнуто. Да ведь и не только лагерями славна была земля сибирская. Строили города, тянули железные дороги, и подневольный труд, и вольный в конечном счете становились памятником людскому упорству и преодолению, победой над средой. Земля же всех принимала, не делала различий – и бывших охранников, и бывших заключенных, и коренных сибиряков. Когда едешь ныне по железной дороге из Тайшета в Абакан, или по трассе БАМа, или от станции Сковородино к Якутску, видишь своими глазами, что не только лагерные байки, но и романтические комсомольские песни, и староверческие предания дают трагический и величественный образ диалога русского человека с этими распахнутыми пространствами.

Удивительно, но на фоне всепроницающего социального кризиса 60–70-х годов Сибирь осталась здоровой, цельной. Именно здесь возникла лучшая русская литература третьей четверти ХХ столетия (Вампилов, Шукшин, Астафьев, Распутин, Солнцев, Лихоносов), здесь не чувствовалось в людях упадка, внутреннего расслоения. Говорили по большей части то, что думают, не прятали фиги по карманам и на узких кухнях новостроек не давали воли злобе и ненависти. Общее дело, общая судьба всех тревожили, в книгах и в местной прессе подчас можно было встретить откровенное неудовольствие политикой властей предержащих, но любителям выражения «эта страна» здесь бы никогда руки не подали. Я помню, как меня потряс совершенно иной, непривычный для москвича общественный климат, когда я впервые еще школьником приехал к своей тетке-учительнице в деревню под Омск в 1974 году. Жизнь имела смысл и приоритеты, все было без суеты, просто и в то же время прочно расставлено по своим местам.

Сибирь и Дальний Восток всегда оставались зоной побега, ухода, прорыва к свободе, прочь от затхлой и регламентированной атмосферы остальной страны. Уйти в строители, в рыбаки, в охотники, наняться в старатели и мыть золотишко, поселиться на алтайской заимке и зарабатывать сбором золотого корня – сколь многие об этом мечтали, но и сколь многие развернули-таки круто свои судьбы.
«Пусть говорят, что мне не по годам,
Что очень далеко, да и накладно,
Но я могу уехать в Магадан.
Ладно!» – хрипел Высоцкий, выражая порыв целого поколения.
И когда в 80-х годах Башлачев, как бы подытоживая опыт отцов, спел: «Я хотел бы жить и умереть в России, если б не было такой земли – Сибирь», – это был исключительно точный перифраз. Сибирь для России стала к этому времени тем же, чем была Москва для Парижа в эпоху Маяковского – единственной надеждой на иное общественное бытие, на альтернативу повседневному скучному и бессмысленному бытованию на фоне неизбежного раздражения и неизбывных неурядиц. Меня и моих друзей тянуло в Сибирь так же, как французских левых интеллектуалов в 30-е годы манило в Советский Союз: мы мечтали своими глазами увидеть и воспеть Землю обетованную, территорию свободы.

90-е годы стали для земель за Уралом тяжелым испытанием. Но и они же пошли им на пользу. Там, где люди могут изменить судьбу своими руками, они ценят удаль и независимость. Разумеется, огромный край трудно возродить за несколько лет, разумеется, существуют отдаленные районы, особенно на Севере, где невозможно выжить без помощи Центра, а Центр выполняет свои обязанности неохотно, спустя рукава, разумеется, существуют места, где до сих пор не выплачивают зарплату, где отключают свет. И так далее и тому подобное – мы все это слышали, мы все это знаем. К сожалению, труднее увидеть иную сторону медали. Для этого нужно идти и смотреть, разговаривать с людьми, а не только читать ленты новостей. И тогда можно увидеть расцветающий Красноярск, огромный имперский город, столицу сказочно богатого края, легендарные Усть-Илим и Братск, где до сих пор живут наследники строителей со всех стран Восточной Европы, живут празднично и богато, а надеются жить еще богаче и праздничнее, и никто не сможет отнять у них уверенность в завтрашнем дне. Наконец, поездив вдоволь по широким дорогам (кстати, автотрассы от Челябинска до Иркутска были выстроены в конце 80-х – 90-е годы), можно прогуляться на рассвете по улицам старого Иркутска и почувствовать близость несравненного Байкала, монгольских степей, великого Китая и сказочного Тибета.

На границе Челябинской и Курганской областей дорожную столовую-заежку держит некто Глеб, по прозвищу Покос. Он охотится в окрестных лесах, пишет песни и сочиняет частушки, записал пару кассет на какой-то курганской домашней студии. Глеб удивительно талантлив, но он ничего не хочет менять. Понимает что жизнь – здесь и сейчас, между Челябинском и Курганом, а вовсе не в Рио-де-Жанейро и не в Москве. Он не ищет стиля и никому не подражает: стиль и собственный, ни на кого не похожий голос у него появились, наверное, лет в пять. К каждой своей фразе Глеб прибавляет: «Покос такой», – и этот якобы словесный сорняк делает его сказочную речь еще поэтичнее. Мне кажется, что Глеб – Покос олицетворяет самый чистый русский тип начала ХХ века (только не надо толпами ездить в Курган и брать у него интервью).

Сибирские дети обожают ролевые игры. Путешествуя от Челябинска до Улан-Удэ, мы встречали группы подростков, отправляющихся из Слюдянки под Томск на игру по «Властелину колец» Толкиена, из Тюмени в Хабаровск на игру по «Обмену разумами» Шекли. Мы вовсе не знали имени писателя Крапивина, по романам которого каждый год устраиваются грандиозные спектакли где-то в районе Мариинского острога. Об этом нам рассказала смешная и трогательная девушка из Томска на одиноком полустанке в Барабинской степи...
Что это такое? Очередное увлечение, мода? Мне кажется, что нет. Они предчувствуют великое будущее.

По сравнению с Европой в Сибири совершенно иное пространство, иное небо и иная земля. Особенно поражают реки. Встать у причала на Красноярском речном вокзале, глядеть, как несет свои воды батюшко Енисей, подумать, что вверх по течению – склоны Саянских гор и где-то в Туве – Енисей, горная речка. Вниз по течению еще тысячи и тысячи верст – легендарный Туруханск, столица одноименного края, героический Норильск, холодная Дудинка, километрах в четырехстах к югу – Минусинская котловина, откуда по преданию вышли все народы Евразии, и в степях там каменные изваяния переговариваются по ночам на неведомых языках. Километрах в пяти к северу стоит село Овсянка, и живет там Виктор Астафьев, создатель «Царь-рыбы» и «Печального детектива». А еще чуть выше – заповедник «Столбы» с его уникальными и очень странными скалами, опутанными суевериями и преданиями.
Если замечтаться и все это представить себе достаточно легко и наивно, то тайна жизни раскроется перед тобой как раковина, и ветер столетий будет еще долго шуметь в ушах.

Когда возвращаешься, когда переезжаешь Урал, чувствуется, как пространство немного сворачивается, пейзаж теряет размах и масштаб. Но в то же время никакой четкой границы не существует, отчуждения не существует. Сибирь в лучших своих чертах, собственно, и есть Россия. Та Россия, о которой мы грезим.

Андрей ПОЛОНСКИЙ


Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"



Рейтинг@Mail.ru