Арон Залкинд.
Педология. Утопия и реальность.
М., Аграф, 2001
Научная литература, в отличие от
художественной, быстро стареет. Проходит два-три
поколения – и уже не нужно большого ума, чтобы
отыскать кучу ошибок у Дарвина или Маркса.
А.Б.Залкинд (1889–1936) – не исключение из общего
правила.
Невропатолог, ученик В.М.Бехтерева, он стал одним
из основоположников советской системы
образования, незадолго до смерти был предан
анафеме постановлением ЦК ВКП(б) о педологии (от
4.07.1936), вычеркнут из педагогических хрестоматий и
теперь возвращается, но уже не полноправным
участником дискуссий о судьбе школы в России, а
неким экзотическим реликтом «из тумана
холодного прошлого». Под рубрикой «Символы
времени» «Аграф» публикует четыре его работы.
Причем две из них – о половом воспитании. Вместо
послесловия – «Лженаука педология в «трудах»
Залкинда», разоблачительная (и по
совместительству покаянная) статья его коллеги
А.С.Залужного.
Действительно, многое в этой книге
представляется неубедительным, попросту
неверным и часто даже смешным. Автор не понимал
законов наследственности (с. 69); опасность
онанизма усматривал в «ранней растрате
химических элементов еще не вполне созревшей
половой железы» (с. 177), а некоторые его
формулировки – готовый материал для
антикоммунистического памфлета: «хорошо
поставленное обществоведение – лучший друг
здорового полового воспитания» (с. 208) и пр.
Собирать доказательства того, что эти работы
устарели, – значит ломиться в открытую дверь.
Чем и занимается Кирилл Фараджев в предисловии,
которое не содержит почти никакой информации об
авторе книги и сводится к пересказу ее
содержания в тоне высокомерно-издевательском.
Причем в вину бедному Залкинду поставлены не
только действительные его грехи, но, к примеру,
то, что он крайне редко использует понятие
«душа», предпочитая: «сознание» или «психика» (с.
6). «О любви как таковой речь в работах А.Залкинда,
разумеется, не идет – разве что о «любовном
изучении» детской психики классом пролетариата
или о «любовной перепечатке западными друзьями
целой серии левых советских писаний» (с. 15).
Видимо, К.Фараджев не только путает науку с
богословием, но и не слишком внимательно читал
книгу. Вот как в ней «разумеется, не идет речь о
любви как таковой»:
«Мы не склонны считать нормальным явлением
максимальное переключение богатейшей
творческой романтики подростка на рельсы
«влюбчивости». Этим мы не обкрадываем
«влюбчивости», но оберегаем от ее собственных
воровских намерений наилучшее творческое добро
развивающегося человека. Если мы сохраним это
добро для данного периода, зрелая любовь от
такого «режима экономии» максимально выиграет в
своей полноте, глубине, устойчивости… Вся наша
тактика во всем ее педагогическом содержании
была тактикой напряженной, бережной защиты всего
того яркого, ценного, сильного, радостного, что
содержится в здоровой половой любви» (с. 260 – 261).
Вы можете не соглашаться по существу (я лично не
согласен) или критиковать стиль (памятуя о том,
что стиль принадлежит другой эпохе), но
совершенно очевидно, что заявленная позиция –
вполне человечная и не имеет ничего общего с
идиотизмом, который приписан автору в
предисловии.
Предисловие слишком похоже на «послесловие»
А.С.Залужного, и если последнего в 1936 г. отчасти
оправдывала угроза ареста, то труднее понять
издательство, которое в 2001 г. по собственной воле
портит свою продукцию. Вместо политпублицистики
г-на Фараджева надо было заказать нормальный
научный комментарий.
Если же попытаться всерьез определить ту
дистанцию, с которой мы сегодняшние воспринимаем
педологию А.Залкинда, то она определяется прежде
всего революционными достижениями естественных
наук и медицины. Многое, о чем автор из 20–30-х
годов мог только гадать, и гадал неверно, сегодня
установлено с аптечной точностью. С другой
стороны, убедительные и, вероятно, решающие
подтверждения получил взгляд на личность как на
«точку пересечения общественных отношений»
(специально для антикоммунистов цитирую по
М.Л.Гаспарову, «Записки и выписки», с. 96) – таков, в
частности, загорский опыт обучения
слепоглухонемых детей.
И вот что получается. Сегодня уникальный
специалист – например, нейрохирург Коновалов –
может сохранить не только жизнь, но и душу сотням
людей, которые раньше были бы обречены на
растительное существование (в лучшем случае). Но
за то же самое время тысячи женщин успевают
родить заведомых олигофренов (вопреки всякой
науке), и еще большее число здоровых, не
слепоглухонемых и не умственно отсталых от
рождения детей загоняются в олигофрению
алкоголем, наркотиками, уличным «воспитанием». А
общество не только мирится с происходящим, но еще
и находит подленькие демагогические оправдания.
«Раз наркотики есть, их все равно попробуют.
Человек в 14–15 лет не может не быть
естествоиспытателем...» (Интервью Л.Парфенова
Н.Федянину – Новая газета, 1998, № 37). Вот та
социальная сторона, которую в свое время
разглядел Залкинд, и именно поэтому из медицины
он ушел в педагогику, в сферу общественного
действия.
И что нам дает основания смотреть на него
свысока? Может быть, «Национальная доктрина
образования в Российской Федерации»? Рядом с
канцелярским пустословием, как бы принятым на
якобы съезде учителей неподсчитанным
количеством голосов, Залкинд выглядит
Эйнштейном и Агатой Кристи в одном лице. Может
быть, он дал много неверных ответов. Но по крайней
мере не боялся ставить вопросы.
Главный – о том, как соотносятся генетическая
программа и влияние социальной среды. Автор
книги делает решительный выбор в пользу
«экзогении», то есть «социалистической
целеустремленности» и «оптимизма».
«В биологии современного массового ребенка нет
тормозов, способных замедлить темп
социалистического воспитания человечества, и
темп воспитания будет соответствовать темпу
общего роста социализма, от последнего не
отставая» (с. 82, выделено автором). Если у кого-то
аллергия на «социализм», можно закрыть это слово
пальцем или вписать вместо него что-нибудь
другое, например, «постиндустриальное общество»
или «современная цивилизация». Суть не в том. С
точки зрения «объективной» антропологии ХIХ века
(которую громит А.Залкинд, с. 62 и далее) Кондолиза
Райс могла бы освоить в лучшем случае азбуку.
«Первобытные, некультурные народности… быстро
изживают свой мистицизм и «материализуются».
Разорившиеся феодалы быстро теряют свой
«охотничий инстинкт» и стремглав превращаются
при удаче в хороших торговцев. Тысячелетиями
косневшая в невежестве («биологическая мозговая
отсталость») трудовая рабоче-крестьянская
«чернь», завоевав власть, быстро выделяет тысячи
политических, военных, хозяйственных творцов» (с.
35).
Именно с этих позиций Залкинд подходил к
проблеме беспризорных детей. Его возмущало
«признание массовой беспризорной детворы
наследственными психопатами»: «виновное “био”
снимало ответственность с “социо”» (с. 67). Опыт
ликвидации детской беспризорности в СССР
подтвердил его историческую (т.е. относящуюся
именно к массе, а не к клинической патологии)
правоту. Сегодня выяснилось, что опыт был
«тоталитарным». Беспризорников отлавливали
чекисты – и насильно (о ужас!) отправляли в
детские дома. Нарушая права человека на
туберкулез и сифилис, а также право
собственности взрослых преступников на
малолетних рабов. Сегодня, по данным
«Независимой газеты», в РФ без войны 4 миллиона
«юных изгоев» (Горбачева А. Детское социальное
дно. НГ, 16.03.2001). Может быть, общее число
преувеличено. Но в Москве эти несчастные дети
постоянно попадаются на глаза. Свержение
памятника Ф. Дзержинскому оказалось
символическим актом, но совсем не в том смысле, в
каком это официально обыгрывалось.
Заслуживает внимания и полемика А.Залкинда со
сторонниками т.н. «свободного воспитания»:
«невмешательство», «свобода» – вот основной
педагогический постулат (с. 29). Личность все равно
формируется общественными отношениями. Вопрос –
какими. Болтовня о «свободном самораскрытии»
того, что еще не сформировалось, – удобный способ
на вопрос не отвечать.
Вообще надо признать, что обвинения,
предъявленные Залкинду в 1936 году, не находят ни
малейшего подтверждения. К «биогенетическому»
подходу он склонен с точностью до наоборот,
фрейдистом тоже не был (с. 155 и далее), его
соображения о тестах хоть сейчас печатай
большими буквами и вешай в Министерстве
образования в качестве наглядной агитации:
«Тесты – это определенные, жестко (по
возможности) дозированные задания, требующие
определенного, закономерного выполнения.
Степень полноты этого выполнения, быстроты его и
прочие качества решения учитываются по
определенной шкале… Все это было бы совсем
хорошо, если бы подобные тесты адресовались
машинам (на предмет определения их годности,
грузоподъемности и пр.) или людям для
использования их в качестве машин. Однако люди…
представляют собою необычайно динамические
живые существа…» (с. 74)
«Человек нужен буржуазии… как аппарат,
автоматически дающий специальные
профессиональные реакции… Плевать, если ребенка
не интересует предлагаемый ему тест, ведь при
поступлении на службу к хозяину его не спросят,
заинтересован ли он работой, с него потребуют
лишь точного механического ответа…» (с. 73).
«Обстановка тестового испытания должна быть
максимально близка к условиям естественного
эксперимента, а материал тестов должен строиться
на действительном учете глубокой динамики
детства, причем даже соблюдение этих предпосылок
гарантирует тестам лишь роль
контрольно-воспитательного средства изучения,
учета второстепенного, частного…
Механизированная статистика на базе тестовых
сводок совершенно недопустима…» (с. 86).
Почти то же самое мне сказал на днях известный
московский учитель: тесты хороши как
вспомогательный метод. Например, чтобы по ходу
изучения нового материала проверить, как он
усваивается. Не более того.
Даже, казалось бы, единодушно отвергнутые (и
осмеянные) взгляды педологов на искусство
(«чудесная сказка» как разновидность
«антиматериалистической чепухи») были вовсе не
так идиотически примитивны, как принято считать.
Обратите внимание, какие книги А.Залкинд
предлагает юному читателю взамен. Не журнал «Fool
girl». «Классическое сочетание нужных элементов
детлитературы имеется в «Томе Сойере» Марка
Твена…» (с. 213). Вопрос о том, как индивидуальное (и
общественное) сознание формируется
стереотипами, внушаемыми чуть ли не с колыбели
через сказки, песни, игры, – вопрос очень
серьезный. Ответ Залкинда – прямолинейный и
однобокий, результат его внедрения в практику –
вредный для детской литературы. Но признание
этого факта не снимает самого вопроса. Есть ли у
современных культурологов более удачные ответы?
Сомневаюсь.
Так за что же все-таки убежденного коммуниста
Залкинда объявили врагом советской власти?
Полагаю, что истинные причины лежали далеко за
рамками теоретических дискуссий. Изобретенная в
20-е годы педология – наука о воспитании –
слишком явно претендовала на самостоятельность
в тех сферах, которые считались политическими. В
1936 году это стало неприемлемо.
Боюсь, что неприемлемо и сейчас.
Ваше мнение
Мы будем благодарны, если Вы найдете время
высказать свое мнение о данной статье, свое
впечатление от нее. Спасибо.
"Первое сентября"
|