Я даже не успел разглядеть ее лицо

Мне уже много лет. В 1934 году семнадцатилетним парнем начал самостоятельную трудовую жизнь. И все эти годы в сердце своем ношу безмерную благодарность простой ленинградской женщине и неизбывную вину перед ней.
После окончания семилетки мы с товарищем слезно упросили направлявшегося в Ленинград односельчанина взять нас с собой, мы надеялись поступить в какое-то учебное заведение.
Поздним вечером привел он нас в двухэтажный, красного кирпича дом на улице Петра Алексеева. Хозяйка квартиры, худенькая, небольшого росточка, вся какая-то сморщенная старушка, встретила нас, незнакомых гостей, хоть и без шумной радости, но радушно, по-доброму. На просьбу нашего опекуна приютить нас на день-другой ответила:
– Ну что ж, пусть переночуют.
Крохотная комнатушка, которую занимала наша благодетельница, поражала своей откровенной бедностью. Узкая железная кровать, скособоченный шкаф, стол да три венских стула – вот и вся меблировка. Постелила нам на полу.
Наутро отправились в герценовский пединститут. Подали заявления на рабфак. Поначалу документы приняли и даже определили на временное житье, но потом, разобравшись, что мы крестьяне и на рабочем факультете нам не место, в приеме отказали и среди ночи выгнали из общежития.
Куда податься? Снова направились по знакомому адресу. Бабушка и на этот раз ни единым словом не выразила своего неудовольствия, предоставила нам и кров, и заботу. Впрочем, какая она бабушка? Было ей в ту пору, может, пятьдесят с небольшим, а старушкой ее сделала жизнь тяжелая. Работала она где-то на трикотажной фабрике, получала гроши.
Мне нужно было съездить в Детское Село. От этого зависела моя судьба. Бабушка дала мне 50 копеек. Как сейчас помню, взял я билет, а на оставшиеся 20 копеек купил в уличном лотке репу и тут же съел ее. В тот день это были мои завтрак, обед и ужин.
Поездка в Детское Село оказалась удачной. Жизнь моя пошла в нужном направлении.
Перебирая в памяти события тех лет, мне кажется, что я и сейчас ощущаю вкус той самой репы, что купил осенью 34-го в Ленинграде у Витебского вокзала.
Поставив на этом точку, я остался бы в долгу перед собственной совестью. Я казню себя за то, что впоследствии не разыскал бабушку, не высказал лично ей слова глубокой благодарности. За давностью лет я не могу даже вспомнить, как ее звали. Прости меня, родная!
И еще об одной ленинградке довоенных лет.
Во время финской кампании 1939–1940 гг. мне довелось участвовать в боевых действиях на Карельском перешейке. Морозы стояли страшные. Однажды меня, как знакомого с Ленинградом, послали туда на товарную станцию раздобыть печку-буржуйку для нашего подразделения. Приехал в город на грузовой машине, долго плутал по затемненным улицам, не мог найти въезд на товарную станцию. Улицы пустынные. И вдруг вижу: навстречу идет женщина. Спрашиваю, как попасть на товарную. Она отвечает:
– Давайте покажу.
Повернула в обратную сторону и пошла. Предложил ей сесть в машину. Отказалась:
– Нет, я пойду, а вы тихонько за мной езжайте.
Так она шла в темноте до ворот, за которыми показались стоящие на рельсах теплушки.
Кто она, эта женщина? Что ее заставило изменить свой путь, идти ночью по заснеженным улицам, показывая дорогу случайному солдату?
Я даже не успел разглядеть ее лицо.