Главная страница ИД «Первого сентября»Главная страница газеты «Первое сентября»Содержание №16/2001

Вторая тетрадь. Школьное дело

СВОЙ ПОЧЕРК

Пусть перо резвится на бумаге...

Даль свободного рисунка Николая Кузьмина

Книга М.Н.Кузьмина «Во сне я видел Пушкина» (издательство «Прогресс-Традиция») хоть и помечена 1999 годом, но вышла уже в прошлом, 2000-м, припоздав к громко и пышно отмечавшемуся юбилею великого поэта, но подгадав к иному юбилею. Пусть и более скромному (а в печати и вовсе, кажется, не отмеченному) – к столетию со дня рождения человека, кому она посвящена и чьими словами озаглавлена, – замечательного художника и, в частности, прославленного иллюстратора «Евгения Онегина», «Графа Нулина» и других пушкинских произведений. Последней работой уже слепнувшего Николая Васильевича Кузьмина (1890–1987) были рисунки к эпиграммам поэта.
Книга Кузьмина-сына – это не мемуары (их доля в книге скупа, может быть, чрезмерно) и даже не просто биографический очерк. При всей глубоко личной интонации этого рассказа, при опоре на семейные воспоминания сын как бы уступает место Кузьмину – историку культуры, размышляющему о судьбе отца-художника как человека определенного поколения. А именно – «второго пореформенного (после освобождения крестьян в 1861 году. – А.Т.) поколения россиян, рожденных свободными».
Мальчик Коля Кузьмин был уже из тех, кто вырос как бы на плечах у проделывавших эту эволюцию. Примечательно, что четырнадцатилетним он переписал себе в тетрадь «восемь заповедей самовоспитания» из давнего (1886) чеховского письма брату – о необходимости уважения к человеческой личности, о сострадании к людям, отвращении ко лжи, отказе от суетности...
С таким, по выражению М.Н.Кузьмина, «уставом нравственного самостроительства» будущий художник – да и не он один! – вступал в жизнь. Его поколению посчастливилось сделать это в пору, когда заметно ослабели, а кое-где и вовсе «прохудились» межсословные перегородки. Эта, ученым языком говоря, разгерметизация сословий облегчила способному и любознательному подростку, пусть и в качестве репетитора, доступ в дома, где «было много книг и журналов», – как будто с прежним восторгом писал он десятки лет спустя.
Семейный быт Кузьминых, как на диаграмме, отразил кривую проникновения культуры в глубокую провинцию, каким был тогда Сердобск: от затрепанных томиков Лермонтова, хранимых еще не на полке, а в ларе (по которым мальчик учился читать), к покупке уже им самим, семилетним, первых книжек, к выписке все более серьезных журналов и, наконец, к приобретению на собственные репетиторские заработки новейших работ о русском и мировом искусстве.
Впервые рисунки восемнадцатилетнего Кузьмина были опубликованы в таком взыскательном журнале, как брюсовские «Весы», пригласил его сотрудничать и другой тогдашний авангардистский орган – «Аполлон».
Приехав в столицу, «высокоодаренный самородок, жадно впитывавший культуру», как впоследствии охарактеризовал молодого художника его биограф, не сник после осечки на экзаменах в Академию художеств и вскоре получил Большую серебряную медаль на годовой выставке Школы Общества поощрения художеств, где занимался в классе знаменитого Билибина.
Но... «Светлая петербургская полоса жизни с ее неповторимым настроением острой новизны бытия, начала пути, кажущегося бесконечным... безвозвратно уходит, – пишет М.Н.Кузьмин, – причем, как оказалось, одновременно и вместе со всей той великой культурной эпохой. Весна жизни закончилась. На смену ей приходит бессмыслица восьми длинных лет войны – сначала Первой мировой, а затем Гражданской».
В двадцатые годы Кузьмин вместе с В.Милашевским и Д.Дараном становится инициатором создания группы «13» (по числу входивших в нее художников). Случается, что биограф, да если он еще и родич своего избранника, сосредоточен исключительно на нем. Кузьмин-младший же посвящает отлично написанную страничку «генератору идей» новорожденной группы – Милашевскому, с удовольствием цитируя его декларации, во многом близкие художественной практике отца: «Пусть перо, обмакнутое в тушь, резвится на бумаге. Как счастливая молодая девушка в танце. Пусть оно «острит», улыбается, иронизирует – словом, пусть оно «живет», не оглядываясь, не опираясь на «авторитеты», и не боится ошибок!»
Эти слова очень уместны и применительно к прославившей Кузьмина работе – изданию «Евгения Онегина», которое, по словам одного критика, «как бы повторяет рукопись с рисунками поэта на полях». Восторженно отзываясь об этих пушкинских рисунках, Кузьмин писал: «Художник-варвар кистью сонной...» Вот самый тяжкий укор в устах Пушкина: сонная кисть! У него самого линия исполнена силы, жизни, движения!»
«Линия» Кузьмина – того же рода. Его рисунки меньше всего напоминают обычные иллюстрации к знаменитому роману, теснящиеся в заколдованном кругу однообразных композиций (объяснение героя с Татьяной, дуэль и т.п.). Художник привлекает наше внимание к сказанному Пушкиным как бы мимоходом, обмолвкой, словно бы на полях основного повествования. И перед нами «вдруг», а на самом деле в итоге всей этой вроде бы прихотливой, случайной россыпи возникает живой, пленительный образ главного, по убеждению художника, действующего лица великой книги – Автора во всем многообразии его мыслей, чувств, поступков, настроений.
Пушкин писал про «даль» своего «свободного романа». Кузьмин дополнил его далью свободного рисунка.
М.Н.Кузьмин признается, что «поражался тому, насколько известно и почитаемо его (отца. – А.Т.) имя... в среде учителей-словесников». Но как это понятно! Ведь именно кузьминские рисунки решительно выводят юных читателей из круга представлений об «Онегине» на уровне известного оперного либретто на иную, захватывающую дух орбиту, в бесконечный космос пушкинского художественного мира.
Увы, после первоначального триумфа настал период, когда угрюмые сальери от искусства рьяно накинулись на моцартиански светлого художника, чей Пушкин никак не вязался с официальным, которого старались взамен камер-юнкерского обрядить в мундир иного покроя – то ли чисто декабристского, то ли даже революционно-демократического, то ли еще более «модного» и «передового». Потребовалось почти 20 лет и иная, «оттепельная» политическая погода, чтобы замечательный кузьминский труд был вновь многократно переиздан и дополнен новыми работами художника.
Лишь «в этот период его, так и не изменившего самому себе и не позволившего себе никаких компромиссов с идеологией и стилистикой соцреализма, настигает волна сдержанного официального признания», – со сдержанной горечью пишет автор книги. Он видит в судьбе отца частный случай участи всего поколения, которому, увы, не дано было реализовать свой потенциал полностью. «Однако, – заключает автор, – именно ему – тем, кто остался, – выпала... столь значимая для судеб России ХХ века миссия сохранения и живой трансляции неискаженной дореволюционной русской культуры, ее подлинного духа...»

Андрей ТУРКОВ



Рейтинг@Mail.ru