Давайте думать об Эрдмане!

Недавно состоялся юбилейный вечер знаменитого драматурга, которого большинство из нас помнят лишь по пьесе “Самоубийца”. А многие ли знают, что сценарии к фильмам “Веселые ребята”, “Волга-Волга” тоже вышли
из-под его пера?

В его кабинете на письменном столе горела старинная лампа под зеленым абажуром, рядом стояла бутылка коньяка и лимон на тарелочке. На тахте лежала седая такса...
Нет, не подумайте, что я пытаюсь представить себя близким другом, “домашним человеком” Николая Робертовича Эрдмана. Дескать, “с Пушкиным на дружеской ноге”. Эта честь принадлежит другим. Они замечательно рассказывали о знаменитом драматурге на юбилейном вечере, что состоялся недавно в Музее-квартире Вс.Э.Мейерхольда. И по тому, как говорили о нем Андрей Хржановский, Юрий Любимов, Сергей Юрский, Наталия Чидсон, видно было, что всем им необычайно приятно, даже сладостно вспоминать о нем. Такой был человек. Такой был писатель. Позволю себе добавить только одну подробность.
В квартире известного театроведа, учителя всех современных театральных критиков старшего поколения и первого завлита Художественного театра Павла Александровича Маркова висела фотография. Четверо красивых, стройных и невероятно элегантных молодых людей в ослепительно белых костюмах сфотографированы на фоне дежурного пейзажного задника у случайного фотографа на Тверском бульваре: Сергей Есенин, Анатолий Мариенгоф, Николай Эрдман, Павел Марков. И еще одна фотография висела там – два молодых джентльмена опять же в белых костюмах: Эрдман и Марков – на Капри, у Горького. Ну, про Капри понятно – заграница, Италия все-таки. А Тверской бульвар? И тогда Марков рассказал, что, будучи гимназистом и уже намереваясь стать литератором, Николай Эрдман увидел как-то на обложке популярного в начале века журнала “Нива” фотографию знаменитого итальянского драматурга Габриеле Д’Аннунцио: писатель в белом костюме стоял на ступенях своего замка в окружении своры белых борзых собак. И эта картинка стала для Эрдмана своего рода моделью жизни настоящего писателя.
Но реальная жизнь приготовила ему другие цвета и другие повороты.
Поначалу все получалось замечательно. Николай Эрдман начинал как поэт, примыкал к имажинистам и подписал их первый манифест вместе с Есениным, Мариенгофом, Шершеневичем, Кусиковым. Но основной площадкой, где резвился молодой писатель в начале 20-х годов, были многочисленные кабаре, театры миниатюр, эстрадные студии, цирки... Сатирические стишки и куплеты, сочиненные Эрдманом, распевала вся Москва, а его песня “Шумит ночной Марсель”, музыку к которой написал Ю.Милютин, гремела по всей стране. Правда, не многие знали, кто ее автор.
А в 1925 году Эрдмана настигла настоящая слава – Вс.Э.Мейерхольд поставил его комедию “Мандат”. Успех был шквальным. Спектакль посетил К.С.Станиславский, сказавший потом своему завлиту Павлу Маркову: “Давайте думать об Эрдмане”. И как только драматург закончил новую комедию – “Самоубийца”, было устроено чтение пьесы у него дома. Эрдман читал пьесу в своей неподражаемой манере (отстраненно, невозмутимо, с абсолютно равнодушным лицом, ничего не “показывая” и не акцентируя), и уже с первых реплик Станиславский начал неудержимо смеяться, вытирал слезы, несколько раз просил прерваться – “сердце прихватывает!”. Когда Эрдман закончил чтение, Станиславский заявил: “Гоголь!”
“Самоубийца” был немедленно принят к постановке во МХАТе, но сразу же начались сложности. Станиславский написал письмо Сталину с просьбой разрешить репетиции. И получил ответ, написанный Сталиным на листке из блокнота. Текст в пересказе Маркова, который видел этот листок, такой: “Уважаемый Константин Сергеевич! Я не принадлежу к числу поклонников пьесы “Самоубийца”, но надеюсь, что Ваши мастерство и сила придадут ей то значение, которого я в ней не нахожу”. Станиславский принял этот ответ за чистую монету, начал репетиции, но через несколько месяцев последовал категорический запрет. Такая же судьба ожидала подготовленный спектакль в театре Мейерхольда.
Эти запреты последовали в 1932 году, а в октябре 1933-го Н.Р.Эрдман был арестован в Гаграх, где кинорежиссер Григорий Александров снимал по его сценарию (в соавторстве с Владимиром Массом) фильм “Веселые ребята”. Последующие три года провел в Сибири. Затем получил “минус шесть” (запрещено было жить в шести крупнейших городах), потом – “101-й километр” (ближе к Москве подъезжать не разрешалось). О том, как жил, наши современники узнали совсем недавно, когда Виталий Вульф опубликовал переписку ссыльного писателя с актрисой Художественного театра Ангелиной Осиповной Степановой (с ее разрешения, разумеется).
Книга эта – уникальный человеческий документ. Разрешение актрисы на публикацию тоже ординарным не назовешь, Ангелина Осиповна была закрытым человеком. И все же...
Роман ее с Николаем Эрдманом длился семь лет, из которых половину он провел в ссылке, большинство писем относится к этому периоду. Он отбывал ссылку в Енисейске, она металась в Москве – разводилась с мужем, репетировала, играла, пыталась использовать свои связи, чтобы добиться пересмотра дела Эрдмана. Узнав об этом, он написал ей: “Очень прошу не унижаться из-за меня и ничего не просить у людей. Ты – большой человек и замечательная актриса, и Ты не имеешь права приносить свою гордость в жертву любви...”
А в 1935-м что-то произошло. Переписка прекратилась. Через какое-то время актриса вышла замуж за писателя А.А.Фадеева. Встретилась с Николаем Робертовичем только в 1957 году, после смерти Фадеева. Вернуть прошлое, вернуться в него было уже невозможно.
Отбыв ссылку, лишенный права жить в Москве, Эрдман все же возвращается к литературной работе. Пишет в основном сценарии (до ареста он уже был сценаристом десятка фильмов разного достоинства). Кинематографисты его любили. Как, впрочем, и все, кто с ним сталкивался. По приглашению Г.В.Александрова начинает работать над сценарием кинокомедии “Волга-Волга”. Фильм вышел в 1938 году, фамилия Эрдмана в титрах отсутствовала. Как отсутствовала она и в списке тех, кто за этот фильм получил Сталинскую премию.
Самое забавное, что Сталинскую премию Эрдман все же получил. За фильм “Смелые люди” в 1951 году, то есть еще при жизни Хозяина.
Но до этого многое произошло. Когда началась война, Эрдмана, как человека с неснятой судимостью, подвергали административной высылке из городов в центре России. А он писал одно заявление за другим с просьбой зачислить его добровольцем в армию и отправить на фронт. Не брали, так как в паспорте значилось “немец”. Наконец был призван по мобилизации, попал в саперы. Отступая вместе со своей частью, прошел пешком около 600 километров, началась гангрена ноги. В Саратове в солдатской теплушке его случайно увидели актеры МХАТа, который находился там в эвакуации, каким-то чудом удалось оставить его в городе и спасти ногу, а потом устроить в Ансамбль песни и пляски НКВД, который работал в Москве. Занятную компанию собрал в этом ансамбле Берия: музыку писали Д.Шостакович и И.Дунаевский, тексты – Н.Эрдман и М.Вольпин, ставил программы С.Юткевич, конферировал Ю.Любимов... Эрдману выдали чекистскую форму (ансамбль был, естественно, военизированным). Говорят, что когда он в первый раз примерил ее и поглядел в зеркало, то сказал: “У меня такое впечатление, что я привел под конвоем самого себя”.
Разумеется, он не ограничивался сочинением текстов для ансамбля. Написал несколько киносценариев, фильмы, поставленные по ним, имели успех (“Актриса” – наибольший). И – Сталинская премия за лихо сделанный вестерн “Смелые люди”. Скачки, погони, трюки на лошадях – в то время это было ново, американского кино тогда не знали. А вот лошадей Николай Робертович как раз знал, любил и, как многие люди искусства тех лет, был постоянным посетителем Московского ипподрома, проще говоря, “беговиком”. И как многие “беговики”, чаще проигрывал, чем выигрывал, почему и именовал себя “долгоиграющий проигрыватель”. Два дня в неделю на бегах – это святое. Страсть эта поглотила его еще в 20-е годы (первые письма к А.Степановой полны описанием знаменитых лошадей и наездников). Одна из легенд, сопровождавших жизнь Эрдмана, такова. Группа московских писателей в пору гонений на “Самоубийцу” уговорила Горького “помирить Сталина с Эрдманом”, для чего тот был приглашен на встречу вождя с писателями на даче Горького (что было не так просто). И когда радостный Валентин Катаев прибежал к Эрдману с этим известием, тот ответил: “Передайте мои извинения, но в этот день я занят – у меня очень важный заезд”.
Только после смерти Сталина Эрдмана приняли в Союз писателей. Работал он много – занимался киносценариями, писал новые тексты для старых оперетт (до сих пор “Летучая мышь” Штрауса в Московской оперетте идет с его текстом), сочинял интермедии, цирковые репризы. Все, что выходило из-под его пера, было сделано легко, смешно, изящно. Но пьес больше не писал.
Знавшие его до ссылки говорили, что из Сибири Николай Робертович вернулся совсем другим человеком. Наверное. Но и в поздние годы излучал невероятной силы обаяние. Говорил редко, коротко, афористично, окрашивая сказанное очаровательным легким заиканием. Небольшие темные глаза смотрели внимательно, но откуда-то издалека. Невозмутимость его иногда казалась непроницаемостью. Нет, он не смирился, внутри него клокотало знание того, что было и что возможно. Притерпелся, но не смирился. На дух не принимал вождей, профессиональных революционеров. Наблюдал изменения в нашей жизни с интересом, но, кажется, без особой уверенности, что пережитое никогда не повторится. Статус “временно находящегося на свободе” уже не мешал внутреннему спокойствию.
Умер он в 1970 году.
А старинная лампа под зеленым абажуром теперь стоит в кабинете Ю.П.Любимова, с которым Николай Робертович дружил многие годы.

Алла МИХАЙЛОВА