Образовательная доктрина как памятник эпохе

В контексте прошедших парламентских слушаний, о результатах которых рассказано на первой странице сегодняшнего номера, доработки и изменения, внесенные в окончательный вариант “Национальной доктрины образования в Российской Федерации”, утвержденной постановлением правительства в октябре этого года, кажутся особенно симптоматичными. Неужели власть действительно начинает более трезво и взвешенно относиться к образовательной политике? Изменения, внесенные в доктрину, казалось бы, во многом это подтверждают. Однако, прежде чем делать окончательные выводы, давайте внимательно проанализируем этот документ и постараемся оценить его реальное значение для политики образования.

Каждый доктринальный документ – памятник своей эпохи, зеркало создававших его государственных или общественных сил. Посему требовать от доктрины неизменного соответствия каким-то вечным, абсолютным параметрам столь же наивно, как не замечать смену времен года.
Первая доктрина перестройки школы – “Концепция общего среднего образования”, принятая Всесоюзным съездом работников народного образования в декабре 1988 года, была памятником мощного общественно-педагогического подъема, расцвета гражданских образовательных инициатив и социально-педагогической мысли, создававших новую философию образования, намечавших перспективные стратегические линии его развития. Основные идеи этой доктрины получили правовое воплощение в Законе РФ “Об образовании” 1992 года, который был признан одним из самых демократических в мире и стал последней, финальной акцией общественного подъема в российском образовании.
Прошло восемь труднейших лет. Ситуация в стране коренным образом изменилась. От былого общественного подъема не осталось и следа. Сегодня мы живем в другую эпоху. В воздухе пахнет “ледниковым периодом”.
Вдумайтесь, может ли быть у этой эпохи какой-либо другой образовательный памятник, кроме той “национальной доктрины”, что нам предложили? Ответ очевиден: увы, не может.
Как бы ни работали над усовершенствованием доктрины различные специалисты перед утверждением ее правительством, которое состоялось в прошедшем октябре (а поработали они по-своему неплохо, о чем речь пойдет ниже), общий характер сей доктрины не мог не остаться неизменным. Ибо это плод деятельности не социальных и образовательных философов, а отраслевых прорабов, в лучшем случае – социальных технологов. Причем технологов, лишенных концептуального, системного видения проблем образования, не способных выделить ни главные ориентиры, ни приоритеты движения. Образовательная доктрина так и не стала социальной идеологией в образовании.
Правда, многие из этих тезисов претерпели весьма существенную трансформацию. Правительственные технологи, дорабатывавшие доктрину, в социально-экономическом плане оказались много трезвее и профессиональнее, чем ее первоначальные ведомственные ваятели. Те были склонны более к декларациям, чем к реальному решению проблем, и к тому же выражали интересы весьма определенной – наиболее консервативной части образовательной номенклатуры.
Итак, что же изменилось в нынешнем, утвержденном правительством тексте доктрины в сравнении с тем ее вариантом, который оставил после себя январский номенклатурный слет?
Первое. Из текста доктрины исчезли всхлипы о нынешнем кризисе и ее изолированность от современных социально-экономических задач страны, в том числе и в области образования. Доктрина вышла из социально безвоздушного пространства и вошла в тесное взаимодействие с принятыми правительством стратегией и программой модернизации образования.
Второе. В доктрине существенно акцентированы ее политическая и социально-экономическая тональность, вектор движения – вперед, а не назад, куда явно тянул январский текст доктрины. А именно – направленность образования на социализацию подрастающих поколений в условиях гражданского общества, правового государства и рыночной экономики. Более того, перед образованием поставлена сверхзадача – содействие созданию этих условий и “противодействие негативным социальным процессам”. Последнее говорит о появившемся понимании роли образования и как фактора стабилизации общества, и как одной из главных направляющих его политического и социально-экономического развития.
Третье. Не ослабляя государственного начала в образовании, доктрина резко усилила в нем общественное начало, общественное присутствие. Если в прежнем тексте доктрины не было даже упоминания самого слова “общество”, даже намека на нечто “общественное” в образовательной сфере, то в окончательном ее тексте четко говорится о “расширении участия общества в управлении образованием”, об “участии профессиональных образовательных сообществ в разработке образовательной политики на федеральном и региональном уровнях”, об “открытости системы образования и учебных заведений для общественного контроля”.
Четвертое. При всем неуемном старании адептов 12-летней школы внести свое детище, хоть через черный ход, в образовательную доктрину (прежний ее текст содержал очевидное намерение увеличить сроки школьного обучения), этого у них в итоге не получилось. В принятом тексте доктрины нет ни слова о 12-летке, равно как нет никаких упоминаний о возможном пересмотре “сроков и объемов” обучения. Ни слова о 12-летке нет и в правительственной программе модернизации образования. Так что “склейка” 12-летки и образовательной реформы, чем до сих пор запугивают обыденное сознание, мягко говоря, искусственна, натужна. Эта “склейка” существует лишь в воспаленном воображении нынешнего руководства Российской академии образования, которое растягиванием сроков обучения пытается подменить реальное реформирование образования.
Пятое. Утвержденный правительством текст доктрины ставит очевидный заслон и усилившемуся накату “красных ректоров” государственных вузов и ретивых ведомственных чиновников на негосударственное образование. В доктрине черным по белому написано о необходимости создания “единого правового пространства функционирования и развития образовательных учреждений различных форм собственности”.
Шестое. Принятый текст доктрины в своей социально-экономической части значительно более трезв и реалистичен, чем текст предшествующий, где за пределами “конституционного поля” строились, например, воздушные замки бесплатного среднего профессионального образования, дополнительного образования детей и т.п. Сегодня не тотальный “собес”, а адресная социальная помощь учащимся из малообеспеченных семей и другим учащимся и студентам, которые нуждаются в такой помощи, – одна из ключевых установок доктрины. Это касается и бесплатных учебников, и стипендий студентам, и дополнительного образования детей, и т.д.
Вместе с тем все сказанное выше вовсе не дает оснований идиллически относиться к утвержденному правительством тексту доктрины, и не только в силу ее убого технологического характера. Верное себе, наше правительство и здесь уклонилось от каких-либо конкретных обязательств, сняв в финансовой части доктрины все “контрольные цифры”. Мало того, в этой же части оно по-разному повело себя с патрициями в образовании и с образовательным плебсом. Вузовским преподавателям обещан удвоенный размер средней зарплаты в сравнении с промышленностью “уже на первом этапе”, т.е. до 2004 года. Что же касается учителей, то им в самой абстрактной форме пообещали “поэтапно” увеличивать зарплату до средней по промышленности. Поскольку доктрина принята до 2025 года, можно представить себе эту “поэтапность”.
Не обещать ничего конкретного или обещать только сильным – такова позиция нашего сегодняшнего правительства. Позиция, равно далекая как от нравственной, так и от социальной, политической ответственности.
Подведем итоги. Если оглянуться на парадно-цирковое начало нынешнего года в образовании, то легко увидеть, что единственным оставшимся сегодня в живых результатом упомянутого ранее Всероссийского совещания работников образования оказалась весьма тщедушная образовательная доктрина. Но и она потребовала восьмимесячной основательной доработки. Другие продукты этого совещания – предложенная РАО концепция 12-летки и профсоюзный законопроект – развеялись как дым. Стоило ли тратить на них силы и средства, потакать непомерным амбициям их авторов, сотрясать воздух и засорять этими околонаучными и околоправовыми отходами образовательное пространство, в котором уже и без того почти невозможно свободно дышать?
Что же касается доктрины, то она, повторим, – дитя нашего с вами времени. Доктрина – зеркало не только нашей образовательной власти, но и нас самих. Надо ли продолжать? И есть ли смысл пенять на зеркало…