«...О многом, многом,

близком и дорогом, сказанном и недосказанном, бурном и мирном, но всегда интимном и самом важном»

Учителя уходят, не оставляя архивов. Память о них растворяется в устных преданиях. А потом и предания исчезают... Мы давно привыкли к такой необратимости, смирились с ней и даже не представляем, что все может быть иначе. Должно быть иначе.
Рыбинский, а потом московский учитель словесности Иван Иванович Зеленцов умер так давно (в 1950 году, полвека назад!), что самым юным его ученикам сейчас далеко за шестьдесят.
Могиле учителя не дали затеряться, за ней ухаживают, портрет Зеленцова висит в школьном музее. О нем помнит редеющий с каждым годом круг его учеников. О нем рассказывают детям, которые приходят учиться в знаменитую 110-ю московскую школу. Казалось бы, можно ли мечтать о лучшей памяти для учителя, личный архив которого – дневники, переписка, открытка от Чехова из Баден-Бадена – безвозвратно погиб?..
Особенно сейчас, когда никого не удивляет, что тень забвения ложится на многих замечательных людей еще при жизни – лишь потому, что они по-старинному порядочны, скромны, а их ученики заняты сиюминутным выживанием...
А тем временем происходит печальная, если не страшная вещь: есть еще о ком помнить, кому внимать с благоговением, кого благодарить, о ком рассказывать детям тихими осенними вечерами, но все это становится некому делать.
Сужу по своим тридцати-сорокалетним ровесникам. Некогда дружить, некогда писать письма, некогда расспросить стариков и записать их рассказы, некогда опомниться. Причем, я заметил, это происходит не только в больших городах, почти везде то же самое. Молодые быстро сгорают. Старики уходят неуслышанные, нераспрошенные...
Но все может быть иначе.
Передо мной книга об Иване Ивановиче Зеленцове. 318 страниц об учителе. Мне кажется, выход этой книги мог бы стать событием в российской педагогике. Праздником.
Поиску материалов для сборника много лет отдала ученица Ивана Ивановича литератор Галина Поневежская, а само издание состоялось благодаря общественному авторитету и настойчивости другого ученика – знаменитого историка, профессора, председателя Союза краеведов России Сигурда Шмидта.
Когда Сигурд Оттович узнал, что я готовлю эту публикацию, он попросил: «Буду благодарен вам, если вы напишите, что книги о любимых учителях должны выходить не только в Москве... Это должно быть наше общероссийское дело. Ведь и в самых маленьких городах и селах хранится память о добрых учителях, она не должна исчезнуть с уходом старших поколений. Такие собрания живых свидетельств, воспоминаний помогли бы устоять в жизни нынешнему учительству, да и всем нам...»
Новенький том теплого солнечного цвета с портретом учителя на обложке... Иван Иванович здесь похож на постаревшего мушкетера.
Благородная книга. Благородный поступок сорока трех учеников, в разные годы учившихся у Зеленцова в 100-й и 110-й школах. Каждый написал о своем учителе сочинение – быть может, лучшее в своей жизни.
Небольшие отрывки из этих сочинений (некоторые из них написаны спустя шестьдесят лет после выпускного вечера!) мы сегодня публикуем. Когда фрагменты встали рядом, произошло удивительное – исчезла отрывочность. Возникла и цельность текста – и цельность образа. Наверное, это от любви. От света, который опять вспыхнул, когда мы вспомнили о человеке, который, входя в класс, говорил: «Друзья мои!..» А в письме больной ученице писал: «Солнышко мое!..»

...Еще не узнав нас поближе, Иван Иванович как будто авансом полюбил нас, как своих детей. Он называл нас всех по именам. Его уроки были не просто уроками литературы и русского языка, они были уроками интеллигентности, такта, гуманизма, уроками справедливости и доброты. А ведь шел страшный 1937 год!..
Помню, как Иван Иванович возвращал нам наши диктанты и домашние сочинения. Он говорил о достоинствах и недостатках наших сочинений так, как будто это были произведения классиков литературы. В то же время он не терпел ни малейших вольностей в русском языке; тут он бывал суров и непреклонен. Ах, как мне досталось от него однажды за выражение «фигли-мигли»!

...В это время он заменял многим отцов. Надо было видеть, как он старался обласкать, поддержать ослабевших, щедро похвалить того, кто старается чего-то достичь, и в то же время проявить требовательность, строгость, если это было необходимо.
Помню, как он говорил: «Как я люблю Татьяну (Усевич)!» Он чувствовал ее ранимость, незащищенность и потребность в любви... А уже после этого добавлял: «Ну что с ней сделаешь? Делает такие нелепые ошибки – пропускает буквы. Жалко ведь снижать за это оценку!»
По-отечески, любовно и в то же время строго относясь к своим ученикам, он формировал ответное тепло и добро, но в то же время и ответственность за свои слова и поступки. Учитель понимал, почему на уроках или переменках девочки плакали – дома было горе.

ГРУППА ВЫПУСКНИКОВ МОСКОВСКОЙ 110-Й ШКОЛЫ. ИЮНЬ 1941 Г. В ЦЕНТРЕ – ДИРЕКТОР ШКОЛЫ И.К.НОВИКОВ И ПРЕПОДАВАТЕЛИ И.И.ЗЕЛЕНЦОВ И И.И.КУЗЬМИН

...Прощай, школа! Выпускной вечер. Торжественное вручение аттестатов зрелости.
Сначала вручают золотые медали, затем – серебряные. В школе их много (десять или двенадцать). В честь каждой медалистки приглашенный на вечер военный оркестр в глубине зала играет туш. Доходит очередь до немедалисток. Всем аплодируют. Вручают аттестаты зрелости 10 «А», затем 10 «Б». Оркестр безмолвствует. И неожиданно при вручении аттестата зрелости Гале Сольц раздается громоподобный туш. Все встают и аплодируют скромной, небольшого роста девочке, не получившей медали из-за того, что ее отец был репрессирован в 1937 году. Кто договорился с военным оркестром? Кто пошел на такой шаг? Кто был у нас самым смелым? Это до сих пор остается тайной, но думаю, что это мог сделать только самый справедливый и честный человек в нашей школе – Иван Иванович Зеленцов... Такой это был человек.

...От Ивана Ивановича исходил покой, он не назидал, не нравоучал. Он сам был поглощен миром Пушкина и нас вел в этот мир, будил нас к восприятию красоты мира, мировой культуры. Самое яркое воспоминание – уроки, посвященные «Евгению Онегину». Мы разбирали подробно каждую главу, но разбирали так, что хотелось забраться еще и еще глубже, читать и читать, вчитываться в каждую строчку.

...Из пушкинской болдинской осени мы вдруг переносились в сервантесовскую Испанию, или в Москву Маяковского, или в Петербург Достоевского. И возникало ощущение общности культур, общности мироощущений. Многое становилось понятным именно в результате этих сравнений, сопоставлений. И все это исподволь приучало к аналитическому мышлению, о природе которого в те моменты мы, конечно, не думали. Мы просто сидели как зачарованные и молча слушали. Даже не слушали, а внимали.
Однако Иван Иванович не любил такого молчаливого и безответного слушания. Внезапно он щелкал пальцами и восклицал: «Ну а что вы на это скажете, господа?» Да, да, он тогда, в те годы, иногда называл нас господами. Сначала меня это коробило, мне было неуютно от такого обращения. Но потом внешняя шелуха с этого слова слетела, и оно даже объединяло всех нас, роднило. Подумать только – в советской трудовой опытно-показательной школе преподаватель называет учеников (часть из которых была уже комсомольцами) не товарищами или ребятами, а господами!

...Время, в которое мы учились, было сложным. Ученики школы, расположенной в «интеллигентском районе», у Никитских ворот, на собственном опыте узнали размах репрессий и беззакония тех лет. Ни одного раза мы не видели, чтобы к кому-либо из учеников, у которых были арестованы родители, изменилось отношение учителей. Не было допущено ни одной бестактности. Этого не могло быть в 110-й школе. Справедливости ради надо сказать, что атмосфера в школе определялась, безусловно, и всем составом учителей, и поведением директора Ивана Кузьмича Новикова, который никогда не вмешивался в отношения учителя с учениками и в методику преподавания, даже если был и не совсем согласен с ней.
Иван Иванович дарил нам открытки с поздравлениями ко дню рождения. Мне на открытке написал такие слова: «Дорогой Нине на память о многом, многом, близком и дорогом, сказанном и недосказанном, бурном и мирном, но всегда интимном и самом важном. Любящий И.З. 23.08.41».

...Несколько лет спустя, когда гитлеровцы находились вблизи объявленной на осадном положении Москвы, я был на фронте возле озера Ильмень, Иван Иванович прислал мне письмо. Рассказывая о воздушных налетах на столицу, ночных дежурствах на крыше и размышляя о судьбах народов, русского и немецкого, каждый из которых мог гордиться своей историей, культурой, учеными, он очень мудро заметил: «Как горько видеть, что немецкий народ сошел с ума. Как стыдно ему будет потом за такое свое поведение...»

...В 1946 году разразилось постановление ЦК ВКП(б) о журналах «Звезда» и «Ленинград»...
Иван Иванович, мудрый старый человек, знавший цену истинной поэзии и искусству и преходящее значение подобных выбросов идеологической машины, открыл двери класса – «класса Зеленцова» – для интеллигенции района, родителей и детей и на незабываемом открытом уроке прочитал лекцию о Серебряном веке русской поэзии, когда блистали имена Александра Блока, Анны Ахматовой, Николая Гумилева, Осипа Мандельштама. Это было равносильно подвигу.

...Оказывалось, например, достаточным прочитать нам вслух «Антоновские яблоки» Бунина, прочитать так «вкусно», что, казалось, над нашими партами стоит чудесный запах этих яблок, – и это была самая надежная «прививка» против любого осуждения эмиграции: мы поняли не умом, а всей подкоркой, что Бунин – замечательный писатель и, как бы он ни поступил, правда на его стороне.

...Осенью 1945 года я тяжело заболела. Очень тяжело. Мои родители выбивались из сил в борьбе за мою жизнь. Учителя и одноклассники присылали ко мне всех знакомых им врачей. А я не спала, не ела и с каждым днем слабела. И вот однажды подруги принесли мне записку. Двойной листок из тетради в линейку был свернут фантиком, на наружной стороне которого было написано: «Наташе Строевой от И.И.Зеленцова». Я развернула «фантик» и прочла: «Дорогая, милая Наташенька! Хорошая моя девочка! Поздравляю Тебя с наступающим Новым годом, желаю Тебе, веточке хрупкой, сил и здоровья, радости и счастья! Пусть Солнце Пушкина осветит весь твой жизненный путь!.. Глубоко любящий и благодарный Тебе И.Зеленцов. 30 ХII, вечер IХ кл. 1945 г.».
Подумайте, что почувствовала ученица, которой лучший, старейший учитель школы пишет, что он благодарен ей! Я спрятала записку под подушку и время от времени перечитывала ее, счастливая и полная надежд.

...Когда с трудом просыпался в холодной комнате неотапливаемой квартиры, согревала единственная мысль о том, что сегодня предстоит что-то очень хорошее. Этим хорошим был урок Ивана Ивановича.

Авторы воспоминаний (в порядке публикации):

Святослав Ильин, выпуск 1939 года, экономист;
Галина Фокина-Сольц, выпуск 1949 года, врач;
Марианна Бурлакова (Шохор-Троцкая), выпуск 1949 года, нейропсихолог;
Маргарита Эскина, выпуск 1951 года, директор Центрального Дома актера;
Борис Маркус, выпуск 1936 года, архитектор;
Нина Рубашева, выпуск 1941 года, научный сотрудник Государственного литературного музея;
Игорь Реформатский, химик, учился у Зеленцова до 1937 года;
Галина Поневежская, выпускница 1949 года, литератор;
Маргарита Каллистратова, выпуск 1949 года, физик;
Наталья Венедиктова (Строева), выпускница 1948 года, преподаватель Университета дружбы народов;
Федор Поленов, главный хранитель Музея-заповедника В.Д.Поленова.

«Ты, солнце святое, гори!». Книга о московском учителе словесности Иване Ивановиче Зеленцове. АНО «Москвоведение». Москва, 2000