Главная страница ИД «Первого сентября»Главная страница газеты «Первое сентября»Содержание №46/2000

Четвертая тетрадь. Идеи. Судьбы. Времена


Анна Ахматова:
Сон во сне, или Расколотое зеркало

Костюмерные десятых годов
Женщина. Бери паранджу и иди в сквер продавать фиалки – я за тебя сыграю.
Х. Там играть нечего.
Женщина сбрасывает паранджу – оказывается двойником Х.
Х. Кто ты?
Женщина. Я – ты ночная. (Фросе) А ну дай роль. (Та протягивает мятые листы.)
Х. Там стихи.
Женщина. Стихи-то все равно я пишу.

                         Анна Ахматова. Фрагменты из драмы “Сон во сне”


Под знаком форс-мажора отношения тайного и явного приобрели свойства гиперболические. Не из царских ли покоев, не от Гришки ли Распутина пошла эта игра? Маскарад одежд, парад псевдонимов, смена масок… Для одних это было формой бегства, для других – пробой роли, для всех почти – данью молодости.
Ретроспективная “Поэма без героя” вся построена на карнавальности:


Этот Фаустом, тот Дон Жуаном,
Дапертутто, Иоканааном,
Самый скромный – северным Гланом
Иль убийцею Дорианом,
И все шепчут своим дианам
Твердо выученный урок.

Поэма – в значительной мере ключ и к творчеству, и к жизни Анны Ахматовой. Овладеть этим ключом трудно. Он, совершенно согласно русской сказочной традиции, держится в секрете. На пути – множество опасных препятствий и головоломок. Стремления сокрыть тайну и обнажить суть в поэте равносильны. А всякая театрализация жизни подразумевает двучтение.
Но попробуем все же начать сначала. К тому же любой самый обыкновенный документ, если пронумерован он в канцелярии Создателя, звучит в некотором роде не менее волшебно, чем глава поэмы.
Листаем, например, церковные книги и находим в одной из них “Свидетельство номер 4379”: “По Указу Его Императорского Величества, из Херсонской Духовной Консистории, вследствии прошения жены отставного капитана 2-го ранга Инны Эразмовны Горенко выдано сие свидетельство о том, что в шнуровой метрической книге Кафедрального Преображенского собора портового города Одессы, за 1889 год записан следующий акт: Июня одиннадцатого родилась, а Декабря семнадцатого крещена Анна.
Таинство крещения совершал протоирей Арнольдов с псаломщиком Александром Тоболиным. Причитающийся гербовой сбор уплачен г. Одесса. 1890 года Мая 7 дня. Написанному между строк слову “собора” верить”.
“По Указу Его Императорского Величества”, “в шнуровой книге”, “написанному между строк слову “собора” верить” и даже “гербовой сбор уплачен” – ей-богу, все это звучит, как стихи, если знать, что речь идет о рождении поэта Анны Ахматовой.
Сказано: “Времена не выбирают”. Но время выбирает нас или, точнее, определяет нашу жизнь в очень большой степени. Есть поэты с уникально обостренным чувством времени. Ахматова как раз такой поэт. Недаром последний прижизненный сборник она назвала “Бег времени”. И не случайно, рассказывая о своем рождении, она так внимательно подбирает ряд своих сверстников.
“Я родилась в один год с Чарли Чаплиным, “Крейцеровой сонатой” Толстого, Эйфелевой башней и, кажется, Элиотом. В это лето Париж праздновал столетие падения Бастилии – 1889. В ночь моего рождения справлялась и справляется древняя Иванова ночь – 23 июня. Назвали меня Анной в честь бабушки Анны Егоровны Мотовиловой. …Родилась я на даче Саракини … около Одессы.
…Когда мне было 15 лет, и мы жили на даче в Лустдорфе, проезжая как-то мимо этого места, я сказала: “Здесь когда-нибудь будет мемориальная доска”. Я не была тщеславна. Это была просто глупая шутка. Мама огорчилась. “Боже, как я плохо тебя воспитала”, – сказала она”.
Дело, думается, добавим от себя, не в дурном воспитании.
В других вариантах среди сверстников Ахматова называет также Адольфа Гитлера. С Элиотом она ошиблась (он родился на год раньше), а с Гитлером все точно. Распорядительная судьба позаботилась о том, чтобы в один год с поэтом родился злодей. Другому тирану, от которого Ахматова также примет много бед и страданий, Иосифу Джугашвили, в ту пору исполнилось десять лет, и он, возможно, тогда сочинял уже первые стихи. А когда Ане Горенко исполнилось девять лет (вернее, за один день до ее дня рождения – 10 июня 1899 года), Джугашвили исключили из духовной семинарии, и неудавшийся стихотворец вышел на путь политического бандитизма, готовя катастрофу для девятилетнего, еще ничего не подозревающего о том поэта.
Все сверстники, названные Ахматовой, названы не случайно. Вместе с Чарли Чаплином родился маленький нелепый человечек в котелке, которому, как и ей, как и миллионам других, суждено было попадать в трагикомические тупики грядущих лабиринтов, где одни трамваи разве что знают верный путь. “Крейцерова соната” Толстого была как бы сценарием внебрачной лирики начала века. И совершенство технического прогресса – Эйфелева башня стала подброшенной визитной карточкой технократического будущего, которое принесет с собой не только телефон и первый спутник, но и первую бомбардировку и открытие смертоносного радия. Ну а сколько отечественных Бастилий упадет на головы сограждан – не сосчитать.
Судьба расставляла знаки. Состарившаяся Ахматова бережно собирала их, как старые фотокарточки в семейный альбом. Нечеткие от времени изображения дополнены фантазией.
Так, семейное предание о происхождении от Чингисхана подано как несомненный факт. А дата рождения является и вовсе плодом мистификации. Если родилась Ахматова, как она утверждает, в ночь с 23 на 24-е, то днем ее рождения следует считать не 23-е, а именно 24 июня по новому стилю. Между тем ночь Ивана Купалы приходится на эти числа по старому стилю, Ахматова же по старому стилю родилась июня 11-го, то есть за 12 дней до Купалы. В основе мифа Купалы – кровосмесительный брак брата с сестрой. По одной из версий, брат хочет убить сестру-соблазнительницу и посадить на ее могиле иван-да-марью – двухцветный цветок. Ну что ж, знак беззаконной любви действительно удачно вписывался в начало биографии трагического поэта.
Сочинением собственной биографии занимаются не только поэты и женщины, как может кому-то показаться. Еще легкомысленней видеть в этом простое вранье. Сочиняя биографию, человек строит свой образ, дает нам понять, каким он видит себя сам. Грета Гарбо прожила свою актерскую жизнь под загадочным и до сих пор не расшифрованным псевдонимом, а сниматься прекратила еще в молодости, чтобы навсегда для своих поклонников остаться молодой. Хоронили ее тайно от журналистов и публики. Если это и игра, то игра, в полной мере равная жизни и смерти.
А Чарлз Спенсер Чаплин поступил прямо противоположным образом: он не только не взял псевдонима, но отдал свое имя маленькому оборванцу с утиной походкой, желающему прослыть джентльменом и одетому в костюм, который пришел прямо из мюзик-холла. Не менее, прямо скажем, рискованный шаг.
Поэт, разумеется, обречен на имя. Хотя надо отметить, что Анна Андреевна взяла имя своей прабабки, татарской княжны Ахматовой, не сообразив, как признается сама, что собирается стать русским поэтом. Думается, однако, что фамилия Ахматова в силу экзотичности хотя бы звучала выразительнее и сильнее, нежели Горенко.
Она, разумеется, не скрывала и своего возраста, но царственную осанку как знак образа пронесла через всю жизнь. Любила позировать фотографам и художникам (от своего парижского возлюбленного Модильяни до юного дилетанта Алеши Баталова). Преувеличенно внимательно и ревниво следила за отзывами критиков о своих стихах. При жизни успела прочитать немало воспоминаний о себе. В поздних стихах слышны отголоски споров с мемуаристами. Образ строила в не меньшей степени, чем символисты. Один из юных ее поклонников вспоминает, что водка и еда убирались со стола перед появлением ее домашнего летописца Лидии Чуковской, одновременно менялись стиль и темы разговора, предназначенного теперь для мемуаров.
Пережив смерти и измены возлюбленных, лагерь сына, войну и голод, административное отлучение от литературы и организованное забвение, потом международную славу и признание (была даже, как предполагают, в нескольких шагах от присуждения ей Нобелевской премии, но не случилось) – Ахматова продолжала оставаться женщиной и поэтом “серебряного века” (термин, который, по одной из версий, ввела она же с подачи сына Левы). Вернее сказать, она жила в двух мирах, и какой из них был более реален или какой из них был больше сон – сказать невозможно.

Лирический пунктир

Она. …я хотела сказать тебе, что до нашей первой встречи осталось ровно три года.
Кто-то. А почему я пойду к тебе?
Она. Из чистейшего, злого низменного любопытства, чтобы убедиться, как я непохожа на свою книгу.
Кто-то. А дальше?
Она. А когда ты войдешь, то сразу поймешь, что все пропало. …И уйдешь, и оставишь дверь открытой таким бедам, о которых не имеешь представления.
“Сон во сне”

В начале сороковых, когда писался путанно аллегорический чертеж “Сна во сне”, до неловкости схожий с драматургическими опытами символистов, Ахматова и сама еще не могла знать всех бед, которые ее ожидают. Связаны они будут не исключительно с любовными драмами, которых, впрочем, тоже случится достаточно. Трагические пророчества заведомо и всегда верны.
Не знаю, предстояла ли ей тогда еще встреча-расставание с Гаршиным на вокзале, когда, вернувшись из ташкентской эвакуации, потрясенная Ахматова услышала от него вместо слов радости только то, что тот любит другую. Возможно, эта сцена написана уже под впечатлением происшедшего. Для понимания текста это не столь важно. В своей ранней лирике она проиграла все возможные варианты драм – как уже пережитые, так и еще предстоящие: Гумилев, Шилейко, Пунин, Гаршин…
В стихах она, “ночная”, писала о любовном горе, брошенности и разлуке, точно попадая в бытовой и фольклорный канон. Днем с тщеславной истовостью искала подтверждения своей женской неотразимости. Николай Гумилев, отец ее сына, занимал в ее жизни достаточно скромное место, но до старости она ни одной женщине не желала уступить ни одного его любовного стихотворения, хотя многие из них были заведомо посвящены не ей.
Однако все же о ее стихах.
Стойкое представление о классической традиционности Ахматовой, об Ахматовой – наследнице Пушкина, как это часто бывает, мешает почувствовать, что же, собственно, она внесла нового в русскую поэзию, какое открытие совершила? Как будто и не принадлежала она к тому литературному явлению, которое историки литературы называют модернизмом.
Между тем открытие было. Причем было оно столь технологически точным и по значимости своей настолько всеобщим, что служит до сих пор тем, кто берется за перо в надежде выразить характерное своего времени.
Ахматовская лирика принципиально мозаична. Всё в ней как будто случайно, как будто залетело из чужого рассказа или подслушанного разговора, у которого нет ни начала, ни конца, а связи между строфами рвутся, заглушенные шумом времени. Если же разговор о лирике из звукового ряда перенести в зрительный, то да, по определению поэта С.Л.Рафаиловича, это похоже на “расколотое зеркало”. Не “разбитое”, в чем слышится нечаянность, а именно “расколотое”.
О сознательном действии, впрочем, тоже говорить не приходится (что в поэте от сознания, а что нет – вопрос темный). Таким был мир или, точнее, ее восприятие мира, когда “линия жизни не существует в своей целостности, а рассыпается в тонкий пунктир, в ряд отдельных мгновений” (Д.Выгодский).
Сегодняшнему социологу литературы соблазнительно было бы все списать на революцию, расколовшую зеркало. Но нет, это родилось до октября и даже до февраля семнадцатого. Да и свою “Поэму без героя” Ахматова начала как бы с середины сюжета, с середины разговора:

……………………………………..
…а так как мне бумаги не хватило,
Я на твоем пишу черновике.


Предшествовавшие этому эпизоды и аргументы разговора утеряны навсегда.
Причины такого мировосприятия, которым отмечено чуть ли не все значительное, что создано в искусстве ХХ века, лежат в области истории и культурологии. Разговор о них увел бы слишком далеко.
Кстати, о “наследнице Пушкина”. Ахматова говорит, что Петербург она помнит с 90-х годов и что это был, несомненно, Петербург Достоевского, воспринимавшийся “особенно свежо и остро после тихого и благоуханного Царского Села”. В поэме характер этого восприятия определен уже совершенно точно:

Достоевский и бесноватый
Город в свой уходил туман.


В сущности, эта пунктирная поэтика была открыта еще символистами, что заметил в свое время Пастернак: “Они писали мазками и точками, намеками и полутонами не потому, что так им хотелось и что они были символистами. Символистом была действительность, которая вся была в переходах и броженьи…” Однако эта особенность поэтики символистов не пустила таких глубоких корней, хотя без нее вряд ли состоялось бы и открытие Ахматовой.
Тут надо сказать еще об одной черте ахматовской лирики. Ее сразу и необыкновенно точно угадал Осип Мандельштам: “Генезис Ахматовой весь лежит в русской прозе, а не поэзии. Свою поэтическую форму, острую и своеобразную, она развивала с оглядкой на психологическую прозу”.
Вот в чем эффективность и оригинальность созданного молодой Ахматовой: поэтический импрессионизм, обрывочность связей в сочетании с сюжетностью и оглядкой на психологическую прозу. Такого не было до нее, но когда это появилось, то пригодилось сразу всем.
Психологическая деталь в лирическом сюжете способна была заменить теперь целые страницы прозаического текста и сама собой являла рассказ. Время и мысль уплотнились. В романную хронологическую логику внедрился иррациональный синтаксис смятенного сознания. Это обещало не только обретения, но и потери. Однако выбор был сделан.
Многие строки из первой же книги “Вечер” не просто запоминались с первого чтения, но становились своего рода кодом современного ей искусства:

Так беспомощно грудь холодела,
Но шаги мои были легки.
Я на правую руку надела
Перчатку с левой руки.

Показалось, что много ступеней,
А я знала – их только три!


Думаю, что и строка Блока “Десять шпилек на стол уронив”, и стихи Маяковского “В мутной передней долго не влезет сломанная дрожью рука в рукав” были бы невозможны без Ахматовой.
В стихотворении “Песня последней встречи” – целая история и всего четыре строфы: детали, фрагменты сюжета, обрывки диалога. История еще по-символистски невнятная и чертежная, нет начала и конца, причины и следствия не названы или утеряны. Но искать их теперь нужно было не в мистических колодцах, как у символистов, а в мусоре, хаосе и драме собственного существования и в обстоятельствах исторической судьбы.
Для последнего очень важна дата, стоящая под стихотворением. Именно она иногда указывает на реальный контекст, в котором прочитывается текст стихотворения:


Не с теми я, кто бросил землю
На растерзание врагам.


Дата: июль 1922. А значит, речь не о войне с Германией, как пытались представить многие советские литературоведы, а о большевиках и большевизме. Обмануть можно было идеологически обработанного и по-детски внушаемого советского читателя, но не НКВД. Лев Гумилев вспоминал, что следователи в ярости постоянно возвращались к этому стихотворению, которое было одним из главных свидетельств того, что он сын антисоветских поэтов.

“Мне подменили жизнь…”

Она. Кого я убила?
Помреж (вбегает). Не дать ли занавес?
Директор. А что?
Помреж. Да она не то говорит. Всех нас погубит.
………………………………………………..
Он. Ты знаешь, что ждет тебя?
Она. Ждет, ждет… Жданов.
“Сон во сне”

Около двадцати лет Ахматова стихов не писала. Впрочем, начало “Реквиема” помечено 1935 годом, но написан он был все же только в сороковом, а к читателю пришел спустя десятилетия.
Стихи пошли за год до начала войны. В сороковом начата и “Поэма без героя”. Большую часть написанного Ахматова не решалась доверить даже рукописи, стихи заучивались на память ею и ее близкими знакомыми. Сохранностью многих мы обязаны Лидии Корнеевне Чуковской.
Драма “Пролог” (или “Сон во сне”) пропала, видимо, навсегда (нам известны лишь небольшие фрагменты). Ахматова не позволяла ее запоминать, и все знавшие ее знали только с голоса. Н.Я.Мандельштам вспоминала: «”Пролог” чудесным образом предвещал всю кутерьму, вызванную ждановским постановлением. …Героиню судят, и весь смысл в том, что ей предъявляют обвинения, которых она не понимает и не может понять, а суд и зрители сердятся, что она отвечает невпопад. …Ей даже не страшно. Из всех чувств ей доступно одно – удивление – нежить не может лишить ее жизни, потому что суд происходит вне жизни».
В драме героиня является поэтом и одновременно актрисой, принимающей участие в трагическом действии. Это не жизнь – театр, и судят ее живые мертвецы. В карнавальной “Поэме без героя” – дорогие ее сердцу современники. Они все в костюмах и масках. И они все давно мертвы.
Между двумя этими снами и жила она, нетерпеливо дожидаясь последнего возвращения славы, отдавая долги умершим, находя некоторое наслаждение в царственном, но затаенном презрении к живым мертвецам, к которым внешне была лояльна, а иногда даже старалась понравиться им в безнадежной попытке вызволить из лагеря сына. Но талант все же подводил (или, напротив, не подводил) – все державные оды получались из рук вон плохими, некоторыми из них побрезговали бы даже иные штатные песнопевцы.
Искренним и сильным был ее отклик на войну. Но такого проявления гражданственности властям было явно недостаточно. Да сейчас оно было и не вполне уместно. О войне старались забыть. Тут в августе 46-го и грянуло ждановское постановление.
Опалу Анна Андреевна переживала достойно, бедность и безбытность сносила смиренно, как в свое время и роль приживалки в квартире бывшего мужа. С сыном отношения были порушены, он почти не скрывал своей враждебности, пестуя в себе скопившиеся за жизнь обиды.
Но и в этой ситуации, погрузневшая, больная, она как-то сохраняла свою осанку, несла себя, давая волю женским деспотическим капризам и слабости только с близкими и преданными людьми.
Оставалось еще несколько знакомых из той жизни, был Пастернак, которому не могла простить успеха и умения выживать (ему, однако, под конец повезло меньше, чем ей). Была еще верный летописец Лидочка Чуковская, был гостеприимный дом Ардовых в Москве, где она чувствовала себя всегда желанной и ценимой. Когда опала стала ослабевать, появилась дощатая литфондовская дачка в Комарово под Петербургом, в пятнадцати минутах ходьбы от ожидающего ее последнего пристанища.
Лучшего ей памятника, чем этот ветхий домик, и не придумать. Он был проницаем не только для ветров, идущих с залива, но и для страха, который не оставлял ее до самого дня торжественного выезда в Оксфорд и посещения города ее юности – Парижа, а может быть, кто знает, и до самой смерти.
Но не казенный дом все же – “будка”, где можно было чистить грибы под обстрелом любопытных глаз и вспоминать упущенные возможности и несыгранные роли:


Мне подменили жизнь. В другое русло,
Мимо другого потекла она,
И я своих не знаю берегов.
О, как я много зрелищ пропустила,
И занавес вздымался без меня
И так же падал. Сколько я друзей
Своих ни разу в жизни не встречала,
И сколько очертаний городов
Из глаз моих могли бы вызвать слезы,
А я один на свете город знаю
И ощупью его во сне найду.
…………………………………..
Мне ведомы начала и концы,
И жизнь после конца, и что-то,
О чем теперь не надо вспоминать.
……………………………………
Но если бы откуда-то взглянула
Я на свою теперешнюю жизнь,
Узнала бы я зависть наконец…


Стихи эпические, итоговые. Ахматова рано начала сознавать значимость прожитой жизни и судьбы. Это внесло в ее поэзию величавость, которая потеснила присущие ей до того непосредственность и подробность.
Постановление о журналах “Звезда” и “Ленинград” было между тем еще впереди. Она всегда предвосхищала те события трагедии, которые ей еще предстояло пережить. “Жизни после конца” ей оставалось еще двадцать один год и шесть месяцев.


Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"



Рейтинг@Mail.ru