Истребители чертополоха

Почти фантастическая история о людях, которые хотят превратить свалку в райский сад...

Мы думаем, что большую свалку, которую устроили, разберут ангелы в белом. Но когда уборщики являются, мы замечаем на них спецодежду. И что это не ангелы. А как бы вы думали? Уборщик – тоже продукт свалки.

Появились они тут, в деревне под Тарусой, несколько лет назад. Приобрели заброшенный участок. На старой ферме, где свалка, поставили наблюдательную вышку, вагончик, огородили. Через год выяснилось, что там, где был жижесборник, – оранжерея, а на месте свалки – ботанический сад: пятьсот разных видов растений, редкие кусты, цветы необычайной красоты.
Никто толком не понимал, что тут у них такое. Местные принимали их то ли за магазин, то ли за академгородок. А сами эти, из оранжереи, говорили в деревне, чтобы к ним не залезли: “Мужики, тут экологический полигон. Радиация!”
Я вначале тоже не понял, зачем им помойка. Могли же свой чудо-сад разбить где угодно, а почему-то выбирают пустошь, свалку, карьер. И называются замысловато: СЛУЖБА ЭКОЛОГИЧЕСКОЙ РЕСТАВРАЦИИ ДЕГРАДИРОВАННЫХ ЛАНДШАФТОВ. Подумал: какая-то фантастика...

“190 прим” и теория Дарвина

На закате советской эпохи из общей площади сельскохозяйственных угодий в 605 млн га 157 млн было засолено, 113 подвержено сильной эрозии, 10 заброшено из-за истощения, 2 нарушено открытыми разработками. 814 млн га лесных угодий на 70% заняты сорной древесиной, вырубками, гарями, свалками и болотами. Эта картина усугублена Челябинским, Чернобыльским и Семипалатинским радиоактивными пятнами. Получив столь обременительное наследство, Россия оказалась обреченной на его приумножение, почти сплошь превращаясь в деградированный ландшафт. Образовался стремительно расползающийся архипелаг пустошей площадью в 500 млн га, оставленный жителями в связи с исчерпанием природных ресурсов. Скорость его распространения в России составляет 6–7 га в минуту.
(Справка Службы экологической реставрации)

Эта безумная идея осенила Александра Выговского в зоне. Арестовали и осудили его в восемьдесят третьем году по “сто девяностой прим” – за распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский строй. А до этого он работал на биостанции в горах Северного Тянь-Шаня, занимался проблемами эволюции. Прикладывал теорию Дарвина к мировому бульону, где все кипит, борется за существование, и вдруг выяснил, что спасаются из котла самые неприспособленные.
Грубо говоря, картина выглядела так. Силурийское море, колыбель планетарной жизни, уходило, наступал жаркий девон, и сильные отстаивали свое право на каплю воды. Они вытесняли слабых, и тем ничего не оставалось, как стать первыми переселенцами. На грани выживания, с огромным количеством жертв они выкарабкивались на берег и начинали осваивать новый мир.
Человек был самый неприспособленный среди приматов. Менее ловкий и более слабый, чем многочисленные хвостатые и мохнатые сородичи, он под страхом смерти был оттеснен в пироценоз – границу стихии огня, гигантского пространства горящих торфяников – и благодаря этому в эпоху очередного похолодания получил возможность стать человеком. Эту спорную теорию (о наименее приспособленных как эволюционно продвинутых) Выговский применил к нашей действительности и увидел, что нравственный облик современного человека обратно пропорционален уровню его приспособляемости. Чем выше облик, тем ниже статус... За этими тезисами, которые Выговский излагал своим студентам, его застало ГБ. Так что же, спросили там, по-вашему, товарищ Андропов – самый большой негодяй? Про Андропова не скажу, отвечал он, а ваш начальник – естественно. По словам Выговского, им это явно понравилось. Его посадили, и он закончил тюремный университет в дополнение к двум гражданским: полугодовой закрытый процесс, институт им. Сербского, пять пересыльных тюрем, зона в Центральном Казахстане. Но Выговский не жалеет: это, говорит, было такое образование, которое я бы не получил ни при каких обстоятельствах. Его никогда не обижали уголовники, он познакомился со многими замечательными людьми, основательно изучил Библию. Его совершенно не трогали лишения, физически он человек крепкий, может постоять за себя, голод, холод – все это было для него незначительно. “Я это воспринимал, – говорит мне Выговский, – как экспедицию, только очень длинную...”
И вот в зоне он встретился с братом Кулакова, директора Института перевода Библии, они обсуждали эволюционный принцип в Нагорной проповеди, где говорится про “блаженных, гонимых и страждущих”, и он вспомнил о первом человеке, который прятался на границе бесконечных пожарищ. Он стал искать: куда же деваться этим людям, которые живут по чести и совести, этим гонимым, находящимся в самом низу пирамиды? Впрочем, считал Выговский, так происходит во всех иерархических структурах. Так куда деваться этим блаженным, которые стоят первыми в очереди на квартиру уже двадцать лет, этим страждущим, к которым, по его мнению, принадлежали Шукшин, Высоцкий, Иосиф Бродский... Куда деваться? И вот в зоне эта мысль блеснула, когда он узнал, что существует огромное число мест, которые погублены, превращены в свалку, истреблены вырубками и пожарищами и в которые люди возвращаться не собираются. Ах нет, говорит Выговский, это было уже после зоны... Он жил с маленькой дочкой в горах, в Тянь-Шане, работал кочегаром на маленьком перерабатывающем заводе и в восемьдесят шестом году, когда произошел Чернобыль, подумал: а кто же будет осваивать чернобыльское пятно? И два года спустя он пришел на биолого-географическую станцию на Иссык-Куль с идеей освоения заброшенных территорий.
Первый полигон был в горах – 1780 метров над уровнем моря и двадцать четыре километра от ближайшего поселка. Работали с деградированным ландшафтом – опустыненным каменистым склоном. Завозили на скалы землю и высаживали сады. Скотоводы приходили смотреть цветущие абрикосовые деревья, просили саженцы.
Этот полигон снесло селем. На другом запил руководитель, команда распалась. А в Аришане, в ущелье, и сейчас живут двое: она математик, он художник плюс временные работники. Один гончарную мастерскую открыл. В общем, народ подтягивается. На площадке, где идет экологическая реставрация и у людей меняется отношение к миру, животные становятся им подобными: умные, сильные, удивительные коровы, какие-то необычные гуси, куры. Это загадка...
Ну вот, продолжает Выговский, а потом я пошел дальше, окунулся в биохимические процессы... Существует возможность целенаправленной трансформации генома. В экстремальных условиях, на грани выживания, в присутствии сильных мутагенных факторов, например, радиации или токсичных стоков, могут возникнуть мутанты с необыкновенными способностями. Человек будет эволюционировать. “В какую же сторону?” – спросил я. “В сторону кричащей необходимости”, – ответил Выговский. И пояснил: бедную ящерицу так загоняли на земле, что единственный выход – рост перьев... По его мнению, в России и странах бывшего Союза, которые представляют собой гигантские страдалища, сегодня формируется наивысшая потребность. “В чем?” – “Она неоднозначна, скорее всего спектр. У кого-то – кричащая потребность летать, у кого-то – исчезать и появляться в других местах”.
Я посмотрел: довольно крепкий мужик, так просто не исчезнет. И получается, подытожил Выговский свою странную теорию, что гносеологическая потребность срослась с социальной – убирать мусорники. Получается, говорит он, что рождается “новая парадигма эволюционно перспективных форм бытия”.
Так появились теория и практика экологической реставрации деградированных ландшафтов. Написали текст обращения к разным людям, группам, бегущим из города, ищущим – все хотят иметь загородный дом, выход в “чистое место”. Но природа совершенно не ждет человека. И если он даже в заповеднике поселится, все равно уничтожит природу. А мы, говорит Выговский, призываем идти в другие места – отвалы, терриконы, брошенные деревни, химические полигоны – и там строить...

Спальных мест нет

...Тарусская районная администрация целевым назначением выделила службе ЭР для размещения агроэкологического полигона территорию бывшей помещичьей усадьбы площадью 26 га в бессрочное пользование. Усадьба 90 лет назад представляла собой типичную для России периферийную резиденцию с большим домом, парком, садом, конюшней, кузницей, пасекой, водяной мельницей, прудом, подъездными путями... К настоящему времени территория деградировала до уровня труднодоступной, окруженной лесом залежи, малопригодной к сельскохозяйственной эксплуатации. Близлежащие деревни вырождены, коренные жители склонны к пьянству, воровству и браконьерству. Окружающие земли принадлежали фермерам, но сейчас заброшены и не обрабатываются. Леса лиственные, сильно заросшие сорной древесиной, богаты грибами, река – рыбой.
(Из отчета Службы экологической реставрации)

И вот они огораживают участок свалки и принимаются за дело. Выпускают калифорнийских червей, превращающих заросли в гумус. Высаживают растение эхиноцистус, применявшееся помещиками в начале века для маскировки отхожих мест. Разбивают грядки и сажают на них кедры, и туи, и рододендроны, и лилии, и тюльпаны, и жарки... Получается райский угол.
В службе экологической реставрации одиннадцать человек и две собаки – доберман Нота и огромная московская сторожевая Скиф. Экспедиционный лагерь на полном самообеспечении: овощи со своего огорода, мед с пасеки. Все виды коммуникаций, включая Интернет. По нему они узнают данные съемки, карту, направление ветра и сами вычисляют погоду. У них нет необходимости в радио, не то что в государстве. Пока здесь временная стоянка, зародыш, считают они, будущего ноосферного поселения, в котором и не должно быть много народу, а такая вот микрогруппа. Если возникает конфликт, используется метод роения: при двух матках в улье одна собирает команду и улетает.
Народ в команде у Выговского разный: есть специалист-историк (изучает историю ландшафта), юрист (правильное оформление документов, консалтинг), психолог (отработка сценариев поведения: приезд налоговой полиции, встреча с рэкетирами). Есть врач. Один человек в отъезде, временно руководит хором министров Германии. Постоянно тут живут четверо в вагончиках, а остальные отходят на зимние квартиры. Это плохо, говорит Выговский, экологическая реставрация – не служба, а образ жизни.
Непривычный, прямо скажем. Лучше всего их понимают ученые-дачники из биоцентра Пущино и городка физиков Протвино, где “доращивают” тюльпаны реставраторов. В поселке Заокском, там, в Академии адвентистов седьмого дня, экологи-реставраторы снимают теплицы на болоте. Или за рекой, в усадьбе Поленово, где они реставрируют ландшафт, высаживая с детьми из окружающих деревень тысячи растений – цветы, и боярышник, и жимолость, и жасмин, как было при художнике. Во всех этих местах о реставраторах ландшафта отзывы самые наилучшие.
В основном они обитают на месте бывшей свалки. Здесь они живут замкнуто, практически не вступая в контакты с окружением, разве что в деревне кого-то начинают убивать по пьянке – вызывают по телефону милицию, а если пожар – пожарную команду. Предложения в гости отклоняют, сами с просьбами не обращаются. Это кажется странным, но если представить себе экспедицию на другую планету, именно так должны вести себя члены экипажа. А свалка – разве не другая планета? А живущие на ней – разве не инопланетяне?
Пятачок, на котором находятся экологи, выходит на поле, по мне – самое обыкновенное, поросшее чем-то. Но это как смотреть, считают реставраторы, на обеспложенные поля и дали. Для кого-то и помойка – родная, и он злится, если лишается ее. Нужно время, чтобы привыкнуть к оазису и больше не захотеть вернуться на пустошь. Жить и хозяйствовать так, чтобы она не возвратилась, не приблизилась к дому.
...Архипелаг пустоши расползается со скоростью семь гектаров в минуту.
Они все разведенные, семью не очень приветствуют, наученные опытом личной жизни на свалке. “А вы видели нормальные семьи?” – спрашивают меня. Рассказывают, как идут ночью по деревне, а во всех домах скандалы, крики. На этом держится колхозная техника: жены не дают житья мужьям, и поэтому мужики идут утром в гараж. А бабы – на ферму. Мы пришли к выводу, говорят мне экологи-реставраторы, что семейная форма жизни себя исчерпала.
Ищут другую... Постоянных спальных мест у них нет, перемещаются по лагерю. То собираются в общей спальне, то расходятся. Почему-то мне стало жалко женщин. Вроде на воздухе, а в лице ни кровинки, какие-то безрадостные. Но может быть, я не разобрался. И они являют собой эксперимент. Когда они уходят отсюда – от сатанинского чертополоха остается лужайка роз. На пятачок прилетают птицы. Выговский считает, что при изменении образа жизни идет коэволюция с природой.

Флора-уникум

От всех стажеров, проходящих образовательный спецкурс, требуется:
– не допускать на территорию полигона посторонних лиц;
– не входить без приглашения на жилые и аграрные секторы коллег;
– соблюдать гармонию пространства, акустическую и санитарную гигиену;
– минимизировать контакты с местными жителями, отклонять приглашения в гости, безвозмездные предложения и услуги, самим с просьбами не обращаться;
– при работе в пан-тайм режиме беспрекословно выполнять требования пан-дея...
(Из регламента Службы экологической реставрации)

Самое интересное, что у них уже появились ученики и последователи. По замыслу реставраторов каждый такой пятачок должен стать школой, порождающей экспедиции, высаживающиеся на новые участки земли. “И сколько надо экспедиций, чтобы охватить свалку?” – спросил я Выговского. “Четыре-пять, – ответил он, – а потом процесс пойдет сам, в геометрической прогрессии”.
Учеников в свою школу экологи-реставраторы подбирают тщательно. Предпочтение отдается горожанам, которые испытывают отвращение к свалке и что-то умеют делать, а возраст и национальность не имеют значения. Учатся год, из которого шесть месяцев – теоретическая подготовка на курсах Тимирязевской сельскохозяйственной академии (учредителя Службы экологической реставрации), остальное время – практика на полигоне. Программа обучения, предупредили меня, ноу-хау. Ну и ладно, оставим, так даже таинственнее. Только немногие стажеры проходят все испытания и создают собственные команды с программами пребывания на свалке. Одна, скажем, снимает в Пущино бомбоубежище и выращивает там грибы. Другая выделяет из весеннего леса запахи и лечит больных в городе: сосновый, говорят, хорош для легочников, а горьковатый полынный запах – для сердечников. Есть программы “Пища богов”, “Флора-уникум”, “Суперулей”, сочетающие исследование, пользу и коммерцию. Даже если не получится команда на свалку, выпускники будут иметь свое дело.
Со стороны может показаться, что у них поехала крыша. Но они не похожи на дилетантов. И знают своих предшественников. Среди них экологи-реставраторы числят Пифагора, который оставил след не только школьной теоремой о “пифагоровых штанах”, но и памятью о пифагорейских общинах, две с половиной тысячи лет назад превращавших пустынные участки побережья в процветающие оазисы (впрочем, позднее истребленные местными жителями). Дореволюционного психолога Георгия Гурджиева, пытавшегося создать в России институт совершенствования человека, но после революции уехавшего на Запад. И сына писателя Леонида Андреева – Даниила, не успевшего уехать и потому написавшего свою знаменитую, переведенную на десять языков “Розу мира” в период десятилетнего пребывания во Владимирской тюрьме. Из этой книги, с дарственной надписью жены философа-писателя, Выговский взял понятия “планета-сад” и “человек облагороженного образа”...
Последнему, как известно, уготовано будущее на свалке, и к этому надо готовиться, отбирая кандидатов с юного возраста. Экологи-реставраторы расспрашивали меня, профессора педагогики, о необычных школах типа Михаила Щетинина, откуда можно было бы взять выпускников сюда или поехать создавать оазис к ним. На полигон приходят пропалывать сорняки здешние деревенские дети, но что с ними еще делать, экологи-реставраторы пока не знают. Откровенно говоря, они не знают, что делать и со своими собственными детьми. В прошлую экспедицию, рассказывали мне, было пятнадцать взрослых и семнадцать детей – не знали, куда их деть. Дети растут как трава. Некоторые даже не заканчивают школу (дочку одного из реставраторов учил химии специалист из Протвино, а сама она, освоив компьютерную верстку, зарабатывала себе на курсы английского). Но чаще детей вообще девать некуда (“Здесь детская пустыня, – объясняли мне экологи-реставраторы, – в этой деревне школы нет и в той”) и приходится оставлять бабушкам в городе. В этом трудность, говорили мне.
Мы с одной женщиной-реставратором стояли на кусочке планеты-сада, где были собраны цветы со всего мира, и она говорила мне: есть те, кто занимается редким самшитом или олеарием. А есть, кто занимается духовным... Своего сына она оставила у мамы в другом городе. Считает, что это пошло ему на пользу: он стал жестче, самостоятельнее. Нет, она не думает, что нужен интернат. Но, может быть, сын должен пожить с другим человеком. Другой человек относится к ребенку умнее, чем родитель. Поэтому, когда у них будет несколько полигонов, они смогут обмениваться детьми, говорит она мне, показывая тыкву на грядке, огромную, как в сказке про Золушку. А что поделаешь, ведь есть же профессии, не сочетающиеся с детьми?
...Каждую минуту семь гектаров становятся свалкой.
Но когда на полигоне появляются на каникулы дети, все кажется не таким ужасным. Я познакомился с Максимом, ему восемь лет, он собрал тут целую коллекцию бабочек и жуков и все знает. “Это носорог, – показывает мне, – а это жужелица”. Еще у него музей окаменевших водорослей, моллюсков, хвостов морских скорпионов и наконечников из каменного века, все это он нашел в земле, на свалке. Одновременно он смотрит в небо и сообщает мне: “Над нами дельтапланы летают и такие “жу-жу-жу”, с мотором...”
Местность действительно необыкновенная. За холмом – частный аэродром, и с неба над полигоном то сыплются парашютисты – новые русские, то старые выписывают “бочки” и мертвые петли. “А вы знаете, – говорит мне восьмилетний наблюдатель, – что на воздушном шаре можно взлететь в любом месте, а опуститься – не везде?” “Как это?” – удивляюсь я.

В заключение о человеке облагороженного образа. Я тоже, как и экологи-реставраторы, считаю, что он находится на пустыре – но только детства. Детей привлекают пустыри и свалки. Там, где находится изнанка взрослого мира. Где, как заметил психолог, нечто превращается в ничто или в неизвестно что. И это страшно интересно детям.
Но о своем ребенке все же думаешь: пусть время от времени он играет на свалке, но живет в другом месте, подальше. А просторы тут удивительные. Поля, леса, горки, устремленные в небеса маковки церквей. Фантастические, оранжевые калужские рассветы (можно понять, почему из одного места Циолковский, Чижевский и изобретатель противогаза Зелинский, не говоря уж о руководителе опытной станции Наркомпроса Шацком). Тут все напичкано экспериментами, опытами, колониями, зонами и лагерями, в которых почему-то оказывается человек облагороженного образа. Почему так: сажаем как будто сад, а вырастает все та же свалка? На огромной помойке мы профукали этот век. Одна надежда на будущий.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"