Государство и бизнес
пытаются влиять друг на друга

Считается, что в Европе и в Северной Америке корпоративизм – система политических отношений, при которой наиболее влиятельные группы интересов не только формируют, но и реализуют государственную политику, – уже пройденный этап. Правда, не все политологи с этим согласны; но самые яркие примеры корпоративизма демонстрирует, конечно, Юго-Восточная Азия.
В Южной Корее государство жестко контролирует предпринимательские ассоциации, проводит в их руководство своих ставленников. Это вариант классического государственного корпоративизма, при котором отношения устанавливаются только между двумя партнерами – государством и бизнесом; третий – представляющие интересы наемных работников профсоюзы – слишком слаб, чтобы взаимодействовать с этими двумя на равных.
В Сингапуре и Малайзии носители высшей государственной власти – элита правящих партий – прямо вовлечены в бизнес; они не только держат под своим контролем основные структуры большого бизнеса, но и сами являются собственниками крупнейших корпораций. В Индонезии главный патрон большого бизнеса – президент и его семья, они доминируют и в государственной власти, и в бизнесе. Во всех этих случаях отношения государства и крупных предпринимателей есть, по сути, отношения патрона и его клиентов; они в основном неформальны, то есть главные решения принимаются не в кабинетах официальных лиц.
На Филиппинах ведущим в отношениях государства и бизнеса стало совсем не государство: оно оказалось пленником мощных олигархических сил. Представители кланов, образовавшихся вокруг магнатов бизнеса и промышленных лидеров, занимают около трети мест в конгрессе. Магнаты приближены к дворцу президента, занимают решающие позиции в структурах власти городов и провинций. Здесь нет ни партии, ни администрации, которые доминируют в государстве и обществе в Сингапуре, Малайзии, Индонезии. Государство на Филиппинах стало орудием грабительского капитализма, при котором все устремления элиты нацелены на то, чтобы обратить политическое влияние на свое обогащение.
Но в конце концов во всех этих четырех странах произошел симбиоз правительства и бизнеса; во всех элита стремится прежде всего сохранить и упрочить свои позиции. Только в первых трех странах она ради этого многое делает для того, чтобы обеспечить своим странам экономический рост, а в последнем случае – только чтобы умножить свое личное состояние.
Корпоративизм характерен и для современной России; и тут отношения государства и бизнеса носят во многом – хотя далеко не во всем – неформальный характер. Наш российский олигархический корпоративизм по-своему уникален.
Взаимодействия олигархов и олигархических группировок с государством у нас лишены всякого централизованного начала. Ни олигархи не могут договориться друг с другом и выступить единым фронтом, ни государство не способно вести последовательную, целенаправленную политику в этих отношениях.
Политика не может быть целенаправленной потому, что цели как таковой в их взаимодействии нет. Нет ни согласованной общенациональной цели, ни идеи, которые могли бы придать этим отношениям определенный смысл, направлять их.
Коммерческая и предпринимательская олигархия сосредоточила в своих руках подавляющую массу ресурсов собственности, но ресурсы власти почти полностью в руках государства, административной и политической элиты; а ресурс власти необходим для того, чтобы прирастить собственность. Такое разделение в наших условиях ведет к разгулу коррупции, внедрению ее в самую сердцевину отношений власти и олигархов.
Наконец, еще одна особенность российского варианта корпоративизма: его непосредственные участники стягивают все сколько-нибудь существенные отношения собственности «на себя», отстраняя от дележа все другие слои и группы населения. Новомодные рассуждения о «народном капитализме», о необходимости формирования влиятельного среднего класса оказываются в действительности пустым звуком и решительно отбрасываются, как только речь заходит о реальных шагах в этом направлении.
В свое время я изучал сущность и особенности приватизации, проведенной в Великобритании правительством Маргарет Тэтчер. Первое, что бросается в глаза в его политике, – стремление распылить собственность, расширить круг владельцев акций. Когда при приватизации «Бритиш телеком» (почти аналога нашего «Связьинвеста») один член парламента приобрел сколько-то акций сверх установленного лимита, он поплатился за это репутацией и понес наказание. В результате лозунг о «демократии собственников», провозглашенный одним из основополагающих принципов тэтчеровской политики, не остался пропагандистским, доля акционеров в населении страны выросла за восьмидесятые годы с семи до двадцати процентов, достигнув внушительной цифры в десять миллионов человек.
Конечно, мы не обязаны следовать «железной леди», но что же тогда наши чиновники сетуют на недостаток инвестиций при огромных деньгах, скопившихся на руках у населения? Что сделано, чтобы обратить эти деньги в акции перспективных компаний?
Но в отношениях государства и бизнеса в России есть множество формализованных процедур, предназначенных для того, чтобы облегчить переход от государственно-социалистической экономики к рыночно-капиталистической. Это инвестиционные конкурсы, залоговые аукционы, доверительное управление принадлежащим государству пакетом акций, система уполномоченных банков, всякого рода программы модернизации отраслей и т.д. Обилие этих процедур делает постсоветский корпоративизм особенно сложным, смешанным, ни на что не похожим. Конечно, за многими конкретными процедурами стоит неформальный сговор; тем не менее само их наличие придает ситуации более цивилизованный характер.
Жаль, что государство и его представители не способны сегодня отстаивать общенациональный интерес в отношениях с бизнесом и принуждать своих партнеров к конструктивному сотрудничеству и общественно полезному компромиссу.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"