Главная страница ИД «Первого сентября»Главная страница газеты «Первое сентября»Содержание №38/1999

Архив
Анатолий ЦИРУЛЬНИКОВ

Записки немолодого отца

Я бы не решился публиковать эти записки, но люди, которым я сообщал о моих поздних радостях, неожиданно воспринимали их как свои. Из чего я заключаю, что и в наше сложное время многие хотят иметь детей. К тому же по странному совпадению незадолго до рождения моей дочки мне в руки попали дневники столетней давности, которые вел от лица своей дочери другой отец – князь С.В.Голицын. Оказалось, что мы с ним одного возраста и оба немолодые отцы. Так возникла тема.

А.О.Карелин. Автопортрет с младшим сыномЯ появляюсь на свет

“Со временем читая этот дневник, я удивлюсь, что отец заранее так положительно утверждает, что у него родится дочь и, может быть, подумаю, что дневник ведется не аккуратно и что в нем иногда, под формой пророчества, вписываются происшествия, уже случившиеся. В этом я ошибусь: дневник пишется всякий день...”
Суббота, 8 февраля 1874 г.

Две толстые тетради в твердом переплете, озаглавленные “Дневник Христины”, вместили 1526 первых дней жизни. Запись начата с дня крестин, 5-го дня жизни, вторника 4 мая 1871 года. “Ночь до пяти часов провела я очень бурно и не давала спать матери, – записывает отец. – Это от погоды – дождь льет ливмя...”
Сто с лишним лет спустя, когда на свет появится моя дочь Юлия, тоже будет много воды. Она родится в половине десятого вечера во вторник, 1 сентября 1998 года, дома, в ванной комнате. “Крестные” – акушеры Юля и Антон – размотают под водой стягивавшую девочку пуповину, и первый свой вздох моя дочка сделает свободной. Потом я перережу пуповину, соединявшую ребенка с матерью. Считается – это должен сделать отец.
На домашние роды, если бы не обстоятельства, я бы не решился. Но идти против желания жены рожать дома я не стал. Был ли риск?
Роды – это всегда риск, всегда нахождение между жизнью и смертью. (Как это у Л.Толстого? – “Между зародышем и рождением – пучина, между несуществованием и зародышем – непостижимость”.) Роды – не просто физический, но духовный процесс, выражаемый в категориях любовь, вечность, Бог. Во всяком случае, я после всех страхов, и мучений, и опасений, и грехов, и мук совести прихожу к выводу, что рождение ребенка и то, каким он оказывается, не является случайным и определяется не только отцом и матерью, но, может быть, всем бесконечным родом, находящимся позади и спереди, плюс небеса. Здесь нет никакой мистики, но “таинство торжественнейшее в мире”.

Я начала узнавать свое имя

Четверг, 8 июля 1871 г., 70-й день.
“...Я делаюсь заметно понятливей. Отца я уже твердо узнаю, особенно когда он в красной блузе, не принимаю его больше за мать, не лезу к нему с просьбой, чтоб он накормил меня, а просто улыбаюсь ему и ловлю его за седую бороду. Погода опять стала прекрасная, и я весь день провела на воздухе...”

Если бы не даты в дневнике, мы бы не знали, что это за время. Нет никаких меток времени. Ни страны, ни государства. Но дневник ведь не об этом. Старинный дневник, полный частных детских подробностей. “Просыпалась четыре раза”, “плакала сама не знаю, отчего”.
Совсем иной поток времени, с иным отсчетом в календаре. И другими событиями, отсчитываемыми от рождества Христины. На 18-й день она терпеть не может пеленок. На 36-й – села, держа прямо голову. День
100-й – дует из окна на кровать, прорезаются зубы, и она жует фиалковый корень. Не волнения в Польше, не покушение на государя, а чем кормили, как играли, в котором часу укладывали.
Об отце, князе Сергее Владимировиче Голицыне, знаем немного. Он из прекрасного семейства, известного до двадцатого колена. В роду много знаменитостей. Екатерининская старуха Наталья Петровна – прообраз “Пиковой дамы”. Бабушка Наталья Федоровна – лермонтовская “загадка Н.Ф.И”. Раскидистое родовое древо, в котором виноградари и полководцы, вице-канцлеры и профессора, историки и писатели...
Сам Сергей Владимирович тоже был нечто вроде писателя. Сочинял роман, а молодой жене давал переписывать, чтобы исправить ее почерк и приучить к правильному выражению мыслей. Нужно это было князю для того, чтобы и в его отсутствие записи не прерывались и продолжался дневник жизни дочери. Похоже, она была главным его произведением, которое выписывал со всей тщательностью. Нет, по этому дневнику не составить портрет эпохи. Да и главный мотив жизни звучит иначе: “Нынче в первый раз начала узнавать свое имя и оборачиваться, когда меня зовут”.
Я, как и он, тоже знал, что будет девочка, но имени из
суеверия не загадывал, а потом оно пришло само. Назвали именем прабабушки, она была добрым человеком, и у нее в общем-то счастливая судьба, мы надеялись, что отразится и на правнучке.
В молодости я не думал обо всем этом. Мои родители были живы, еще не стары и, находясь в их окружении, я не ощущал себя последним. Острое чувство крайнего возникло позже, когда ушли близкие, и я встал в затылок в уходящую в никуда очередь, где у меня за спиной уже никого не было. Вдруг пропал смысл жизни. Какой смысл, если никого нет.
Рождение Юлии повернуло меня на сто восемьдесят градусов. Теперь я уже не был крайним в этой печальной очереди, но она сама, развернувшись и повеселев, шла за моей дочкой, поддерживая ее.
В ночь перед родами жене явилась покойная бабушка и успокоила, что все будет хорошо. А я, незадолго до того простившийся со своим дедом, с удивлением обнаружил, что его смерть прокручивается, как на пленке, в жизни правнучки: последний вздох, предсмертная горячка, постель, немощь, неустойчивые шаги – все, что вело там к концу, тут развертывалось из начала!

Я начинаю любить тех, кто меня любит

Понедельник, 15 марта 1871 г., 204-й день.
“Погода стоит прехолодная... Ночью я часто кашляла. Отец приходил ко мне в начале 10-го часа и гулял со мной по комнатам. Играли на новом креслице, оно так похоже на старое, сделанное для иного употребления, что я часто принимаю одно за другое, к великой досаде домашних.
Перед обедом у меня очень озябли ноги: отец подержал одну в теплой руке своей, и когда он отнял руку, то я показала ему другой, чтобы он опять приложил ее. Вечером получили письма от бабушки № 1, Ако и тетки Обресковой с припиской дяди. Все эти письма наполнены заботами обо мне, отец положил их в мой портфель на память”.

В дневнике сущие пустяки. Играла, ударилась о стул, заплакала, отец приложил холодный компресс, боль прошла, маленькая шишечка осталась. Откуда любовь? “Умственные способности мои, то есть память, как говорит Гельвеций, с каждым днем развиваются, – записывает отец, – и я начинаю любить тех, кто меня любит”.
Сто лет спустя я замечаю, что младенец улыбается всем, как иностранец. Потом становится избирательным: различает своих и чужих, хмурит брови, орет. Вряд ли это проявление национального характера. Может быть, ему просто недостает любви окружающих?
Отец не может, конечно, заменить матери, но это не значит, что его роль заранее расписана. Сердце подскажет, в чем он нужнее своему чаду, и недостаток одного восполнится избытком другого.
С первых дней жизни у нас возник собственный язык взглядов, прикосновений, с помощью которого мы понимаем друг друга. И как подарок родилась улыбка моей дочки, сначала маленькая, как бы пробное подергивание губ. А потом настоящая улыбка. Утренняя, как у Мики-Мауса, полуденная, сквозь сон, дневная, вечерняя. Эта расцветающая улыбка увеличивает наше сходство, делая дочку похожей на меня, каким я был когда-то и, возможно, каков я есть, если снять толщу наслоений, встряхнуть и вычистить, как старую одежду.
С первого месяца я начал придумывать ей сказки про лампочку и увидел, что дочка слушает их. Стоит мне вечером усесться в кресло, взяв ее на руки и показывая рукой на горящую лампочку, начать сказки, как Юлия замирает и сидит спокойно, пока я не заканчиваю. Между сказкой и лампочкой есть явная связь: одной лампочки при моем молчании недостаточно, как и одной лишь сказки. Может быть, потому, что последняя все же вымысел и становится правдой лишь в соединении с горящей лампочкой – первым, что увидела дочка, появившись на свет.

У меня гениальные способности

Понедельник, 29 мая 1872 г., 396-й день.
“В 6-м часу разразилась над нами огромная туча, висевшая со вчерашнего вечера и ночью прибавившаяся, поспел проливной дождь при таких сильных громовых ударах, что няня едва успевала от них открещиваться.
Была у отца и играла с ним в разные игрушки. Он плясал мне: “глисе, глисе, ште асамбле”, как учат русские учителя французским танцам.
Евдокия Ивановна уверяла мою няню, что ее внук семи месяцев говорил по-французски и по-немецки и сидел за обеденным столом вместе с большими. Отец, на месте няни, спросил бы у Е.А.: “Как по-французски сивый мерин?”

У немолодых отцов случаются необыкновенные дети. Князь Сергей Владимирович об этом не задумывался, а просто играл с дочкой, развивая ее задатки. Игры и игрушки были разные. В семь месяцев тешились серебряным стаканчиком: всякий раз как отец показывал его дочке, она открывала рот, потому что привыкла пить из него молоко. В девять играли с чулочком в “тю-тю” (на детском языке значит – пропал, спрятался) и смеялись. А в два года, будучи уже большой девочкой, – с маской, которой Христина сначала побаивалась, но, увидев, что это просто вырезанная и выкрашенная бумага, стала примерять ее на все присутствующие лица.
Очень нравились самодельная семихвостка для отпугивания дворняжек, настенные часы с кукушкой. Обычно в полдень их заводили, и дочка смотрела, как плавно идет гиря, туго поддерживаемая струной, а отец делал фокус с кукушкой, приказывая ей бить на счет “раз, два, три!” и замолкнуть, когда прокукует девять раз. Няня при этом ставила кукушку в пример послушания.
В воскресенье 22 октября, на 542-й день, произошло примечательное событие: отец нарисовал первые буквы азбуки, и дочка очень быстро научилась их различать. Присутствовавшие при этом домашние заявили, что у нее гениальные способности.
Еще из дневника часто слышится музыка: скрипка и пианино, шарманка и голоса маленьких дворовых певцов...
Моя дочка Юлия запела в четыре месяца, не гулила, а именно пела: а-а-а-а, пела она все чаще и дольше, и я пел с нею. Не знаю, откуда взялось. Может быть, это был ответ на мое пение, как улыбка на улыбку, но теперь оно явно было самостоятельным. Могла лежать в темноте на балконе с открытыми глазами и петь. Может быть, она народная артистка? Пение было столь настойчивым, что я побежал к психологам, занимающимся детской одаренностью, но в ответ не услышал ничего определенного: может, да, а может быть, нет. Пение – универсальная способность, говорящая о гармоничном развитии. Скорее всего ей просто хорошо.
Она пела и пела непрерывно до пяти месяцев, а потом так же неожиданно перестала и начала прыгать. Наивный отец. Он одолел во мне профессора педагогики. Я забыл, что дочь проходит этапы, свойственные всем детям. Но то, что проявляется, может и не пройти, остаться, если дано Богом и поддержано отцом. У Моцарта, как известно, был отец, научивший его играть на скрипке. За гениальным учеником следует искать гениального учителя. Возможно, когда-нибудь будет понято, что самые гениальные учителя – родители, от корня гений, гены, род, просто мы еще не умеем этим пользоваться.
Она прыгала, а потом стала ползать, и уже не надо было нажимать на пяточки, в пять месяцев она ползала по всему дому, заползая бог знает куда. В полгода уже вставала на ноги, держась ручками то за диван, то за шкаф, и хотела узнать, что там.
Я говорил ей:
–Па-па.
– А-ка-ка, – отвечала она.
– Ах, какая, – говорил я, – скажи “па-па”.
– А-ба.
Я обижался, думая, что она первой называет бабушку, еще не зная, что “аба” на иврите означает “отец”. Она знает множество языков, она умнее меня.

Я рисую портрет отца

Середа, 23 марта 1874 г., 1059-й день.
“...За обедней меня причастили, и за этим торжеством я вела себя не очень прилично: во-первых, когда меня поднесли к чаше, то я попятилась назад, закричав: “Не! Не!”, а во-вторых, у креста, когда священник поздравил меня с принятием святых таинств и поклонился мне, то я преважно протянула ему руку, поцеловать которую он не догадался.
В 4-м часу была с визитом княгиня А.Г.Голицына, будущая свекровь моя, как называет ее мой отец. А странно будет мне лет через двадцать прочесть эти строки, будучи невестой или женой князя Михаила Сергеевича Голицына. Ему теперь 8-й год, значит, по летам он мне пара и даже немножко молод.
Ложась спать, я много говорила об отце, спрашивая, скоро ли он приедет. Рисовала его портрет и говорила: вот я сделала нехорошего отца, а теперь сделаю хорошего...”

Есть такая теория, что любящие ребенок и взрослый отражаются друг в друге. Благодаря дневнику можно увидеть не только дочку глазами любящего отца, но и отца, каким он предстает в жизни дочери. К сожалению, не сохранилось ни фотографии, ни портрета, но я и без того ясно его вижу: немолодого, но еще не старого человека в просторной домашней блузе по моде того времени, с карманными часами на цепочке и в очках, которые надевает, когда пишет или читает.
Пожилой отец, он отягощен прожитым, дурными привычками, болячками. Кряхтит по утрам, кашляет, часто болит спина, а надо плясать мазурку. У него старинные приятели и воспоминания о глупых романах и неискупленных грехах, он, в общем, милый человек, но не монах.
Его портрет, настоящего, не понарошку отца, пишется на фоне семьи. Семья – то, что наполняет его жизнь день за днем.
Когда дочь вырастет и прочтет дневник, то лучше поймет многих людей, которые упоминаются отцом в дневнике в связи с нею – маму, бабушек, теток, крестных, горничных, почтмейстеров – всех близких и далеких – и полюбит их, ведь когда очень любишь кого-то, любишь многих. Любишь вещи, оставшиеся в детстве, и то, что взял с собой, – пруд, лес, поле, и дождь, и солнце...
Портрет немолодого отца надо непременно писать на фоне солнца. Тут его так много, что, кажется, пока есть отец, так будет всегда. В детстве, если сгущались тучи, он переносил дочку в комнаты: “я еще мала слишком, – записывал он, – чтобы привыкать к буре...”
Зачем он записывал все эти 1526 первых дней от рождества Христины? Что тут? “Жизнь наша продолжает течь однообразно, – выведено красными чернилами круглым почерком матерью в отсутствие отца. – Нынче опять не случилось ничего, достойного перейти в потомство”.
А что было? “Вечером плясали, играли, пили чай, ели орехи...” И вся жизнь? Ничего достойного?
Разбросанные по разным дням заметки – штрихи к портрету.
О матери. “У нее очень болит правая грудь, и когда я сосу ее, боль делается невыносимой. Тем больше я должна буду ценить и любить мою мать”.
О будущих супругах. “Лишь бы мы были хорошими людьми и любили друг друга”.
О детях. “Я буду растить их в презрении ко всяким предрассудкам”.
О ближних. “Какая несносная моя няня. Ни в чем не знает она умеренности: ест, так объестся, квас готова пить ушатами. Начнет мыться, так всю воду, весь пар и жар готова потребить на себя одну. Перессорилась со всеми... Впрочем, – замечает он, – отец любит брать в людях то, что в них хорошо, снисходя к их недостаткам”.
О себе. “От чувства пользы не может быть покоя, а угрызения совести бывают часто”.
Обо всем. “Роптать на судьбу стыдно...”
Кому это адресовано? Для кого писал князь Сергей Владимирович этот “Дневник Христины”? Ее уже давно нет на свете, она умерла в 1932 году. Потомок, Наталья Алексеевна Пузыревская, урожденная Маклакова, диспетчер “Скорой помощи”, незадолго до своей смерти передала дневник в “Народный архив”, что находится в старой Москве на Никольской улице, где я и нашел его. Разбирал с лупой день за днем и, пока моя дочка спала, писал свой. Значит, все-таки нужен этот старинный отцовский дневник. Но еще важнее, о ком он и для кого, кто передаст следующим. Нужен ребенок!
Ничто не вечно, когда-нибудь подходит конец. Слабеет былая мощь и гаснет слава, развеиваются иллюзии и утрачиваются возможности.
Такая старая страна. Усталая страна.. Но кто это сказал, что у нее не может родиться ребенок? И начаться новая жизнь от его рождества?


Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"


Рейтинг@Mail.ru