Прорастание исторических смыслов из
повседневности
Храните письма, дневники, старые документы –
все это бесценный материал для историка. Так
считает Мария Румянцева, доцент кафедры
источниковедения Историко-архивного института
(Российский государственный гуманитарный
университет), заместитель директора
российско-французского Центра исторической
антропологии имени Марка Блока. С ней беседует
наш корреспондент Ольга Балла.
– Что такое для ученого исторический
источник сегодня?
– Ни отношение к источнику – самой главной
вещи для историка, ни даже сам их корпус не
слишком изменились к сегодняшнему дню. Меняется,
и весьма существенно, другое: то, что ученый в нем
ищет и видит.
Это – производное от принятой теоретической
концепции.
Так, и марксизм, и позитивизм по сути исходят из
абсолютной и неизменной объективности прошлого.
Реконструкция “объективной истины” не зависит
в таком случае от сознания и пристрастий
исследователя и требует лишь точности,
добросовестности.
Как только мы усомнимся в этом – что у нас
останется? Останется собственно исторический
источник: то, что создано человеком прошлого,
продукт культуры.
– И смысл возникает из встречи чужого
сознания, воплощенного в источнике, с нашим
вопрошающим сознанием, из их соединения?
– Верно. Тогда идеал работы – понять
прошлое как самого себя. Это принцип “признания
чужой одушевленности”, который разрабатывался в
философской мысли рубежа ХIХ–ХХ веков. А потом
учение Фрейда этот идеал сняло как совершенно
недостижимый: человек и сам себя до конца понять
не может...
Начали искать явные следы неявного, чтобы и
сосчитать можно было, и статистическую
закономерность установить, и по этим кривым
колебания цен, рождаемости восстановить
ментальность, коллективное бессознательное,
стандарты поведения, мифы, ценности, управляющие
обществом. Знаменитая историческая школа,
группировавшаяся вокруг французского журнала
“Анналы”, очень много сделав для
“очеловечивания” исторической науки, в конце
концов тоже оказалась в кризисе.
– И что же теперь? Постмодернизм, как и во
всей культуре?
– Постмодернисты говорят или о равенстве
создателя источника и его нынешнего
интерпретатора-читателя, или даже о приоритете
читателя, который становится как бы соавтором.
Тут ведь можно дойти до полного нигилизма: как
хочу, так и понимаю. Другой понимает по-своему, и
наши прочтения абсолютно равноправны.
Но есть и другой вывод из постмодернистского
постулата: читатель может глубже понять автора,
чем он сам, потому что читатель находится в
другой точке эволюционного целого, он видит
культурную перспективу – значит, он должен
воспользоваться своим преимуществом для того,
чтобы глубже понять источник. Именно его автора
увидеть, а не только свою рефлексию о нем. В этом
– отличие современного научного подхода от того,
который доминировал, скажем, в начале нашего
века.
– Что тогда значит для историка собрание
Народного архива с его документами
повседневности?
– Наша российская культура оказалась в
худшем положении, чем западная: источниковая
база нашей истории значительно беднее. На Западе
сейчас очень модна микроистория: история
отдельной деревни, отдельной семьи. Мы не можем
исследовать историю одной деревни, даже только
ХIХ века: просто нет источников. Если во Франции
есть хотя бы нотариальные архивы, которые
фиксируют именно повседневную жизнь: завещания,
брачные договоры, акты купли-продажи – у нас
ничего этого в деревне не было.
Как ни странно, с двадцатым веком еще хуже.
Конечно, собирать личный архив в тридцатые годы,
да и позже, было занятием опасным: каждая семья
что-то скрывала – социально чуждого
родственника, голосование за Троцкого или
Зиновьева, да мало ли что еще – в стране вообще не
осталось ни одного человека, который бы не был в
чем-то виноват перед властью. Уничтожались
фотографии, письма, любые знаки недавнего
прошлого. Дневники, письма, которые сегодня
приносят в Народный архив, – немые свидетели
подлинного тихого героизма: не только умения
создать эти тексты, но и мужества их сохранить.
При каждом обыске все это изымалось и бесследно
исчезало. Трудно сказать, насколько осознанно, но
власти тоже боялись накопления источников –
между прочим, не напрасно. Я убеждена, что мощный
корпус источников обладает собственным
глубинным смыслом и с ним не так легко
справиться, им не навяжешь любую концепцию, их не
втиснешь в любую схему – они умеют
сопротивляться.
Сейчас, когда уже нет Единственно Верного Учения
об Объективных Законах Истории, а новые теории
только создаются, эта способность источников к
самостоятельной жизни в науке особенно ценна.
Можно их изучать, вступая с ними в диалог как с
равным партнером.
Интерес к источникам, их собирание, публикация –
очень важный этап в жизни не только и, может быть,
не столько исторической науки, сколько общества
в целом. Любая история заканчивается здесь и
сейчас. Усилие понять людей из иных культурных
миров есть, по сути, усилие понять самого себя – в
той мере, в какой, с изменением нашей собственной
культурной и исторической ситуации, мы
непрерывно и часто незаметно делаемся чужими
сами себе. И должны поэтому постоянно себя
восстанавливать, сохранять, уточнять.
В конце концов, этими двумя типами усилий –
понимания другого и сохранения, уточнения себя –
во многом и держится культура.
Ваше мнение
Мы будем благодарны, если Вы найдете время
высказать свое мнение о данной статье, свое
впечатление от нее. Спасибо.
"Первое сентября"
|