ВЗГЛЯД ВНУТРЬ СЕБЯ

Гений прочтения инструкций

Пока сама не столкнулась с?капитальной эмоциональной непробиваемостью подростка, все разговоры о «других детях» казались мне притянутыми за?уши. Как это – слышать, видеть и?не?понимать? Читать и ничего не?чувствовать?  Но на каникулах сестра (на?10?лет младше) попросила меня позаниматься с ней литературой. Вообще-то у нее одни пятерки за изложения и тестирования, а?вот с сочинениями беда: помоги?написать…

Мимо ристалищ и капищ – мимо

Что за ерунда? Мы стали читать нужную главу «Героя нашего времени». Потом разговаривать: она все до деталей помнит, даже реплики воспроизводит с феноменальной точностью. Но в теме сочинения – вопрос «почему», и тут она плечами пожимает: не знаю. Почему герой так поступает? – Понятия не имею. Что бы ты сделала на его месте? – Не знаю. Он тебе вообще симпатичен? – А никто мне здесь не симпатичен.
И она не притворяется, она просто ничего не чувствует, не переживает. И от меня отмахивается: давай по делу, мне надо пятерочное сочинение написать. Дело дошло до ссоры. Моя сестра знает, что она умная, гений прочтения инструкций к новым бытовым приборам, этикеток, трудовых договоров. Действительно, отлично умеет фиксировать, но – ничего через себя не пропуская. И ей досадно, что приходится выполнять неконкретное задание: «Слушай, а учительница имеет право задавать нам сочинение? Не знаешь, это есть в программе?»
Неприятный, конечно, ход. Но еще больше обидно, что нет потребности высказаться. Я высказываюсь сама, она спрашивает, откуда я все это взяла. Я говорю – из себя, но тут же понимаю, что лукавлю. Я помню наши уроки, наш класс, нашу учительницу литературы, которая, когда мы были маленькие, портреты писателей прикрепляла около двери на стену очень низко, на уровне наших глаз, и портреты были не какие-то, а молодые – хотя над доской висели классики в тяжелых рамах, несменяемые. И все это – споры о героях, слезы о стихах – было каких-то 10 лет назад!

Иллюзия вместо дороги

Но я не думаю, что дело только в учителе. В последние 10 лет дети глобально изменились, и хочется осознать это изменение. Они живут под большими ограничениями и дома, и в школе. Сестру родители контролируют на все сто, одна гулять она не выходит. Школа буквально влезла в дом, учителя в интернете и в телефоне каждый день. Этого не было, но теперь так живут все. Когда я пытаюсь говорить об этом с другими родителями, все охотно вспоминают, как они много и интересно гуляли одни во дворах, во что играли, но быстро добавляют: сейчас страшно выпустить ребенка одного даже в магазин, кругом преступность. Но и под присмотром многое стало нельзя. Лезть на дерево, заходить в лужу, убегать вперед или в сторону на прогулке, а уж толкаться… Потому что смелых родителей тут же осуждают другие, общество настроено на контроль. И это может завести очень далеко.
Лучшие мамы в мире, лучшие учителя политкорректны, у них всегда хорошие новости о ребенке. Их дети ничего не делают самостоятельно, даже то, что вполне могли бы. Учить уроки, интересоваться интересным, ходить в школу (она во дворе), готовить себе еду, общаться с друзьями. Взрослые не хотят, чтобы дети смотрели в окно, читали или смотрели что-то серьезное, потому что вдруг они почувствуют страх, тревогу, не то подумают? Они их тренируют на успешность, полагая, что навыки защитят от всего незнакомого и неизвестного, уж точно – ограничат. И дети выполняют функции, не представляя, кто они в целом. Этим объясняется их неумение взаимодействовать «с чужими», коими представляются все, кроме узкого семейного круга, куда ныне введены и учителя.
И литературные герои – чужие. Как исследовать незнакомую жизнь, думать, как она устроена, если не приходилось глубоко вникать в окружающий мир с раннего детства? Непонятно. Но как жить дальше, если нюансы отношений, мотивировки поступков людей – земля незнаемая, опытом не охваченная?

Мечты и чувства, в сотый раз

Этой зимой в Москве проводил воркшоп специалист из Великобритании Тим Гилл (в рамках Урбанистического форума). Он изучает поведение детей в повседневной среде, и тема «детского заточения» была основной в его выступлении. Его спрашивали, есть ли статистические данные по тому, какое количество старших подростков, не встречавшихся с реальной жизнью в детстве, оказываются в рискованных ситуациях (алкоголь, наркотики, криминал и пр.). Тим Гилл отвечал, что нет прямой линии, все не так в лоб. Есть исследование, демонстрирующее, что детей, которых чрезмерно опекают родители, не любят сверстники. Но в последние 2-3 года эта тема привлекла внимание психологов и социологов. Например, уже доказано, что когда дети играют, они любят, чтобы было немножко страшно, они специально ходят в темные места – практиковаться в том, как нужно бояться, как чувствовать. Это ведь нормально для человека – быть немного испуганными. И дети испытывают потребность тестировать собственные эмоции, их нельзя лишать возможности делать это.
Но наши дети уже знают, что один на улице, в трамвае, в магазине, даже один дома – это опасно, нельзя, запрещено. Что самостоятельно что-то решать для себя – бессмысленно. Интересы, мнения и философия родителей отражаются на их детях. Позиции родителей питает общество.
Не пора ли остановиться? Тим Гилл предлагает напоминать родителям: «Подумайте о том, где окажутся ваши дети, когда они вырастут? Хотите ли вы, чтобы они имели базовое понимание того, что они могут о себе позаботиться, что они могут быть активными, что они могут контролировать свою жизнь и что мир – это удивительное место, полное приключений и новых открытий? Или вы хотите, чтобы, когда ваш ребенок вырастет, он чувствовал, что мир – это опасное, пугающее место, где случаются только плохие вещи? Вот о чем надо подумать родителям».

Все-таки постижимо

Важный момент: Тим Гилл то и дело обращал сознание слушателей в их детство: надо было не только вспомнить (место, игру), но и рассказать тихонько соседу. Передать то есть и что-то получить взамен. Открывалось доверие. Никто ничего не вещал. Так и с детьми надо: о своем опыте.

– Как это – любить литературу? – удивляется сестра.

И я вспоминаю:

– Это с детства – когда я читаю, у меня в голове звучит какой-нибудь приятный голос, который рассказывает мне сюжет. Сначала так было только с обычными книгами, а собрания сочинений почему-то молчали. Ужасно трудно читать молчащую книгу. Помню, «Отцов и детей» я взяла в школьной библиотеке, несмотря на двенадцать огненно-красных томов Тургенева дома. Потрепанную, рваненькую книгу с синими уголками из изоленты. Ведь точно такая была у нашей учительницы, когда она читала в классе отрывки вслух. И даже дома книга говорила мне ее голосом.

– Хорошо тебе! – сестра задумывается.