Сторож хорошего

Разговоры за новогодним столом – это всегда брызги шампанского. Слова летят, как дети с горки, барахтаясь и толкая друг друга. Смысловые связи теряются по пути, как варежки, и все потому, что всем хочется говорить о чем-то хорошем, а о хорошем говорить связно очень трудно. Все прекрасное в нашей жизни таинственно, непоследовательно и почти неизъяснимо. Поэтому простите, если эти мои предновогодние заметки покажутся вам бессвязными…

Сторож хорошего есть воспоминание о хорошем.
Из письма В.А.Жуковского А.П.Елагиной. 19 февраля 1816 г.

«Портрет мальчика с белым отложным воротником»

На выставках и в картинных галереях нас почему-то больше всего манят к себе портреты неизвестных. «Незнакомка», «Портрет неизвестного в треуголке», «Портрет неизвестной с сыном», «Портрет неизвестной в голубом платье», «Портрет неизвестной с цветами в волосах», «Неизвестный в шляпе», «Портрет мальчика с белым отложным воротником»…
Перед этими портретами хочется задержаться, к ним возвращаешься, они что-то говорят нашему сердцу. Этот молчаливый диалог может длиться годами. Возможно, с героями портретов нас роднит то, что и мы для них – неизвестные. Будто на соседних путях встретились два поезда, пассажиры смотрят друг на друга через окошки. Минута, другая – и поезда разойдутся навсегда, умчатся в противоположных направлениях…
Под Рождество мы переживаем что-то подобное, вглядываясь в наступающий год, как в портрет неизвестного.
Помните, на старых открытках Новый год изображали в виде мальчика. До революции это был неуклюжий малыш, закутанный до глаз в платки и шарфы, а в советское время – розовощекий отличник в отглаженных брючках или юный космонавт, на груди или шлеме которого стояли гордые цифры нового года. Как звать этого мальчишку – никто не знал, но с ним было веселее глядеть в будущее.

Мерцание писем

Недавно в нашем старом книжном шкафу рухнули полки. Пришлось вынуть из него книги и купить новый, такой же по размерам. Все бы хорошо, но в новый шкаф вошло в три раза меньше книг, чем было в старом. Почему – никто не знает. Загадка.
Так, оглядываясь на уходящий год 31 декабря, мы удивляемся: и как это в него вошло столько событий и встреч, как втиснулось в какие-то триста шестьдесят пять дней. Но не о том речь.
И вот сижу среди книг, оставшихся «на улице», перебираю их совершенно бессмысленно. Вдруг между книг оказывается пачка писем. Старые, еще советские конверты. Смотрю на даты – начало и середина 1980-х. Письма от друзей по двору, по студенческому колхозу, по стройотряду, по турпоездке…

…Уже полчаса как сижу и не могу начать это письмо… Стихи «В этой роще березовой…» Н.Заболоцкого мне известны давно – с 80-го года. Сначала я услышала их в фильме «Доживем до понедельника». А потом я купила «Кругозор» с этой песней и выучила ее наизусть.

…А я сижу перед окошком и вижу, как наряжают нашу улицу к празднику – опять понавели чистые беленькие полоски на асфальте и развешивают разноцветные флаги.

…Вообще этот год был и остается для меня счастливым – появилось много новых друзей, а посему новых разговоров и увлечений. Но, как и у тебя, есть у меня какой-то камень на душе, какой-то тяжелый груз, который давит на сердце. Наверное, это боязнь растратить время впустую, а вместе с ним – и жизнь.

Весь вечер я читал эти письма. В этом чтении были и мука, и радость. И не поймешь, чего больше. А то пронзала отцовская жалость. Ведь мы, запечатленные в этих письмах, – ровесники наших детей. Бесконечные размышления о том, как жить. Попытка определиться в том, что такое совесть, истина, счастье, любовь. Постоянная оглядка на любимых литературных героев. Напряженное планирование своей взрослой жизни: у меня обязательно все будет вот так и вот так. Напоминает обучение летчика на компьютерном тренажере. На земле он сдает все на «отлично», а потом поднимается в небо и почему-то разбивается. И потом комиссия так и не находит причин.
Так и наше поколение. Мы готовились к полетам в ясную безветренную погоду, когда вся земля как на ладони, а пришлось взлетать в кромешной тьме, без ориентиров.
Письма вообще чем-то напоминают карту, но не местности, а души. И чем старее бумага, тем заметнее рельеф.

…У нас целыми днями идет красивый тихий медленный снег. Новый год я встречала в Ленинграде. Очень понравились струнные ансамбли, которые там широко распространены, – выделывают такие изумительные вещи на обыкновенных балалайках, мандолинах, контрабасах – за душу берет!

…У нас сильным ветром снесло половинку балкона. Теперь есть замечательная дырка, сквозь которую видно, как дети строят снежную крепость и нарядных баб, на голове у которых картонные коробки вместо ведер.

…Настроение перед Новым годом хорошее, а что будет потом – не знаю… Смотрели «Хороший плохой человек»? Я, к сожалению, больше Лаевский, хотя все считают, что у меня сильный характер, как у фон Карена.

…Переживала-переживала, а потом решила помечтать о чем-то светлом и красивом – и благополучно уснула. Снились дети и собаки… Сейчас я больше всего люблю детей – они не лгут. А взрослые все лгут. И я теперь никому не верю. А детям верю… И хочу, чтобы у них было счастливое детство, потому что человек не может быть плохим, если у него было счастливое детство.

…Самое трудное – что-либо хорошее начинать сначала. Наверное, оттого, что так много читаю в последнее время, в голове тысячи вопросов. Так трудно каждый день решать – правильно ли живешь? А нужно…

Павел Флоренский по сложности рисунка сравнивал письма с листьями деревьев: «В произведении руки человеческой есть таинственное мерцание жизни, как непосредственно чувствуется это мерцание в тончайших сплетениях жилок листа».
Письма позволяют выйти из контекста «сейчас и сегодня». И если что-то исполнилось, так это мечта оказаться рядом с героями любимых книжек. Для наших детей советская юность родителей и юность Наташи Ростовой – это почти одна эпоха.

Последний автобус

Помню, в июне 1982 года я купил билет на автобус до Вологды. До рейса оставался еще целый час, я пошел бродить по городку и набрел на книжный магазин. Это был купеческий дом, сильно ушедший в землю. В магазине никого, кроме продавщицы, не было. Я окунулся в книги и забыл обо всем на свете. Я что-то откладывал, пересчитывал деньги. Очнулся, когда продавщица сказала, что магазин закрывается.
Я пошел на станцию, но увидел только пустую площадь, над которой в закатном солнце висела дорожная пыль. Ушел последний автобус. Я почему-то не расстроился. Летний вечер, пустая площадь со старыми тополями, хорошая книжка в руках – это было так много, что в душе и места не находилось для огорчения.
Я сел на сосновые бревна и стал читать. Потом достал блокнот и с воодушевлением написал письмо любимой девушке. Я расписал и этот городок, и свою заброшенность в глухомань. Вот, мол, не знаю, где и главу преклоню… Я и правда не представлял, где буду ночевать, но от этой неизвестности мне было скорее весело, чем грустно. Я ждал только хорошего.

Музыка сосен

Однажды дедушка Коля взял меня на Балтийское море. Три недели мы жили в маленьком поселке Дзинтари. Среди сосен стояли дощатые домики. За дорогой и высокими дюнами было море. На пустынном пляже – кафе, и оттуда доносились песни Раймонда Паулса. Тогда я впервые узнал это имя. Все песни Паулса были на латышском языке. Смысла я не понимал, но слова и мелодии сами собой запоминались. До этого я не слышал никакого другого языка, кроме русского, и, возможно, поэтому латышский произвел на меня такое сильное впечатление. Мне нравились его сдержанность, прохлада, я слышал в нем порывистость морского ветра и звон свежих сосновых досок.
Вскоре Паулс стал популярным на всю страну композитором. Тексты тех самых песен, что я слышал в Дзинтари, перевели на русской язык. Но это уже были совсем другие песни. В них исчезла тайна, они уже не пахли балтийской сосной.

Боровичи

Когда я был маленьким, у нашей соседки Клавдии Павловны была сестра в Боровичах. Я эту сестру никогда не видел. Она посылала всегда что-то вкусное Клавдии Павловне, а Клавдия Павловна приносила нас угостить. Несколько конфет шоколадных на тарелочке под белой салфеткой. Кусочек шербета или халвы.
С тех пор я твердо знаю, что самые вкусные на свете вещи делают в Боровичах.

* * *

Утро нового года. Сумерки. Тихо. Так тихо, как бывает в городе только раз в году. Только слышно, как, шаркая валенками, бродит под окнами Сторож Хорошего. Сторожит добро.