ПРИМЕТЫ ВРЕМЕНИ

Социология чтения: портрет человека массовой культуры

У Айзека Азимова есть рассказ про двух подростков из будущего. Они задались целью создать компьютерную программу невероятных возможностей. Для этого понадобилось изучить систему значков и закорючек, с помощью которых древние люди (мы то есть с вами) записывали слова и числа. Сами они давно в этом не нуждаются, поскольку общение с обслуживающими их компьютерами и роботами происходит исключительно с голоса. Люди будущего не имеют письменности, читатели соответственно исчезли как вид. Судя по исследованиям социологов, мы стремительно приближаемся к этому горькому и ироническому идеалу.

 

Борис Дубин и Наталья Зоркая подвели итоги опросов, которые проводил Левада-центр. Цифрам и статистике мы научились внимать с тем же священным трепетом, с каким некогда люди внимали поэзии. И в том и в другом видится что-то, что выше воли и разума человека. Ну так внимайте, дети мои! Итоги действительно впечатляют.
Вот динамика чтения от 2003-го к 2008 году. Пять лет назад постоянно читали 43% опрошенных, в 2008-м их стало 21%. От случая к случаю соответственно 43%  – 40%. Как будто не так уж страшно. Но вот количество тех, кто не читает никогда, увеличилось с 14% до 37%.
Динамика чтения журналов еще более наглядна. Из 21% постоянно читающих к 2008 году осталось 9%, а количество не читающих никогда увеличилось с 32% до 54%. Однако и на счет интеллектуальной взыскательности девяти оставшихся процентов обольщаться не стоит. Читают в основном тонкие журналы для женщин («Лиза», например). Далее по степени популярности следуют тонкие журналы с программками ТВ, а также журналы кроссвордов и сканвордов. Научно-популярные журналы, вроде «Вокруг света», делят последние места с юмористическими.
Делать из этого вывод, что у нации плохо с юмором, я бы не стал. Наш журнальный и газетный юмор вреден даже при чтении в кабинетах задумчивости, я уж не говорю – во время приема пищи. А вот за журнал «Вокруг света» обидно. Его раньше держал в руках едва ли не каждый второй. Может быть, это место занято теперь каналом Discovery? С ТВ, как вы понимаете, у нас все в порядке: ежедневно его смотрят 83% опрошенных.
Толстые журналы занимают символичное последнее место – их читатели составляют 1,5%.
Так, примерно, обстоят дела и с чтением художественной литературы. Читателей у нее прибавилось, особенно в среде молодых. Тут бы обрадоваться, что я и успел сделать. Но радость длилась несколько секунд. Потому что дальше речь пошла о качестве чтения. На первом месте оказались женский детектив, любовные романы, боевики и приключенческая классика. Советская классика отстает значительно, а дореволюционная, которую мы до недавнего времени и считали собственно классикой, имеет рейтинг и вовсе ничтожный. Ау, Пушкин, Гоголь, Достоевский, Толстой, Чехов! Проживем как-нибудь и без вас. Хватает собеседников попроще, случайных, как сосед в очереди, который поделился анекдотом.
Населением овладела детская тяга к развлечениям. Сегодня читают не именами, а темами, жанрами, сериями. Дорожное чтиво. Не только имя автора, сюжет выветривается уже на перроне. 58% не смогли назвать книгу, которая в последнее время произвела на них сильное впечатление. Список классиков возглавил Есенин, Пушкин занял пятое место после Шолохова. Гримаса историка литературы тут неуместна. Кадрами надо дорожить. 49% не смогли назвать вообще ни одного имени.

* * *
Причины называются самые разные и, в общем, очевидные. Интеллигенция с ее пафосом просветительской идеологии распалась, а вместе с ней истаял и сам пафос просветительства. Государству стало не до культуры. Хиреют массовые библиотеки. Школа переходит в систему обслуживания. Авторитет ее соответственно падает. С каждым днем увеличивается не только экономический, но и культурный разрыв между центром и периферией. Книга, перевезенная на колесах, дорожает вдвое, хотя и в Москве наценка магазина зашкаливает за сто процентов.
К минимуму свелась сегодня роль экспертного (критического) сообщества. Если уж не знают по именам писателей, то критиков и тем более. Кроме того, их, как и СМИ в целом, подозревают в неискренности, читай в продажности. Подорвано доверие ко всем социальным институтам. Большая часть читающих прибегает в выборе книги к совету друзей или покупает ее наугад в магазине. Услугами библиотек, радио, ТВ и прочих пользуются не более 2%. Стиль поведения диктуют глянцевые журналы, по их совету выбирают не только меха и джинсы, но и диски, фильмы, книги.
В объяснениях того, что читать у нас стали мало, появились свои штампы. Штамп первый: советская система была практически лагерной. Ни тебе ненаказуемой инициативы, ни поездок за границу, скудость впечатлений, вялая динамика, убогая индустрия развлечений. Вот и пришлось поневоле стать литературоцентричной страной. К тому же в книге искали мыслей и настроений, которые не могли пробиться сквозь плотину СМИ. Аргументация эта дышит оптимизмом и на первый взгляд кажется убедительной.
Но прошли бурные 90-е, гласность стала поглуше, индустрия развлечений, напротив, громче и площе, инициатива стала наказуема – вот, кажется, и настало вновь время искусства.
Нет. Анемия проявляется не только у читателей. Обществом овладел синдром усталости. Не гражданским обществом, что уж там, а населением в целом. Свободное время люди проводят в основном дома или идут в гости к друзьям и родственникам и жажду заливают, понятно, не квасом. В кинотеатры раз в неделю ходят только 6% опрошенных, а 61% не посещает их никогда. В театры или на концерт 3% заходят раз в неделю, 64% – никогда.
Еще один штамп: интернет заменил книгу. И снова должен вас огорчить. Возможности электронной сети как источника текстов используют не более 15% пользователей. За художественной литературой обращаются только 3%.
Но есть ведь аудиокниги! Приведу последнюю цифру, и покончим с этим. Аудиокнигами наслаждаются 4% населения. О качестве этих книг данных не имею.

* * *
Падение интереса к культуре наблюдатели связывают, ни много ни мало, с пассивной адаптацией к переменам. Выживают в одиночку или среди своих. Отсюда и фрагментация читающей публики. Каждый читает свое, книга не является больше предметом клубного разговора и обсуждения. У журналов остались первые читатели, но нет вторых и третьих, то есть журнал не передается по рукам, слух о публикации не расходится кругами. Нет подхвата, а значит, нет «общего и подвижного смыслового мира», объединяющего начала, устойчивых, передающихся во времени символов и авторитетов. Их заменили лонг- и шорт-листы, рейтинги звезд, из которых родился жанр пародий на соревнование, выбор антигероев, что в короткий срок стало тоже частью пиара.
Массовая культура грамотно вырабатывает и навязывает свой контекст, пусть с помощью сочиненных скандалов и припахивающих слоганов. Зато все всех знают и валят толпой посмотреть на певицу, у которой попугай на четвертой или пятой уже свадьбе украл бриллиант (птичку вскрыли, потом кремировали – ее не жалко). Образовался узнаваемый и до некоторой степени даже осмысленный мир. Рейтинг пришел на смену индивидуальному выбору, солнце славы затмило смерть, вечный праздник излечил болезни, вспышки фотоаппаратов остановили мгновение, грусть сладко потекла мелодичной жалобой, одиночество и боль растворились в хоре. Сухая возгонка интриги, прозрачные стены домов, высокий градус подсмотренного интима. На жизнь как будто хватит.
Не хватит, конечно. Но осознание этого придет позже, поздно, запоздало. Это не повод кого-то жалеть или тем более судить. И в поле так называемых больших смыслов человек долгое время может идти в ложном направлении, пребывать в иллюзии. Собственно, любая жизнь состоит из этого поиска и заблуждений, этим и питается искусство. Но человек массовой культуры – существо другой породы. Он никогда не стоял перед проблемой выбора. Не выбирал он ни дьявола, ни пророка. Дьявол выбрал его, а тот даже не успел этого заметить. Да и не дьявол, в сущности, так, суррогатный бесенок. Такой человек, по Мамардашвили, попросту еще не родился, не успел стать живым.
Память массового человека похожа на крупноячеистую сеть – даже крупная рыба в ней не застревает. Знание ведь живо сцеплением смыслов, а смыслов нет. Собственная история и культура скрыты в дыме фанатских фаеров. Деталь не вызывает в памяти представления о целом, потому что ей не к чему взывать. Поэтому половина читающих и не могут назвать ни имени классика, ни книги, которая произвела впечатление. По той же причине просыпается в никуда большая часть информации, полученной на уроках. К изучению классики относятся по инерции как к еще одной и, по совести сказать, скучноватой игре.

* * *
В России издавна существует тяга к масштабным разговорам. Сейчас бы и нам поговорить о том, почему произошло разрушение ценностей иудео-христианской культуры и как связано это с распадом империи. Темы увлекательные, спору нет. А поскольку ни один совет мудрецов не способен найти выход из ситуации, то какой же спрос с нас, бедных?
Мне милей те, кто пытается вязать узлы доступных ему смыслов, не сетуя на глобальную неразбериху. В первую очередь это относится к учителю. Если в твоем сознании высветилась маленькая полянка мироздания, веди на нее учеников. Там, где возникает смысл, там появляется и интерес.
Приведу один пример. Учительница литературы в пятом классе нащупала такой узелок и назвала его «Корней Чуковский».
Читали «Тома Сойера». Посмотрите в конце книги – кто перевел? К.Чуковский. Тот, который написал «Муху-цокотуху»? Вспомнили стишки, знакомые с детства. Но теперь-то они уже взрослые. К концу урока сообща решили, что сказка не так проста – она о предательстве.
Дошла очередь до «Робинзона Крузо» (приключенческая литература в программе). Оказывается, и Дефо перевел К.Чуковский. Вездесущий какой! Что за человек?
На следующий урок учительница принесла в класс «Чукоккалу». Радости и удивлению не было предела. Эти классики были веселыми людьми, собирались вместе, писали в тетрадку Чуковскому забавные стихи и рисовали шаржи друг на друга. Не попробовать ли и нам сочинить экспромт? Каждому свой, разумеется. Раньше, знаете, это было делом обычным, лицеистов учили писать стихи. Вот, например, «Муха-цокотуха» написана хореем. Это вообще, как считал Корней Иванович, любимый размер детей. Их ведь и баюкают хореем. Попробуем?
Кстати, стихи так замечательно удавались Чуковскому еще и потому, что он с юности вслушивался в речь маленьких детей, изучал ее и даже написал об этом книгу «От двух до пяти». Выяснилось, что малыши каждое слово хотят превратить в действие. Часы часикают, елка обсвечкана, яйцо надо отскорлупать, а гвоздик замолотить. Даже слово еще они превращают в глагол: ещекать.
Замечательно, что и классики сочиняют свои неологизмы по такой же схеме. Державин сочинил глагол ручьиться, Жуковский – обезмышеть, Гоголь – оравнодушеть.
История слов вообще похожа на приключения. Когда-то ведь каждое слово появилось, потом, бывает, бесследно исчезло. Некоторые слова как бы переодеваются, теряют или, напротив, приобретают звуки и буквы. У других меняется смысл. Об этом Чуковский тоже написал книгу. Называется она «Живой как жизнь».
Ну, как говорится, и так далее. Рассказал бегло, конечно, не упомянув о множестве приемов, деталей и поворотов разговора. Но вы чувствуете, какой получился узел? Одно цепляется за другое, и уже ничто и никогда не пропадет из памяти даже самого рассеянного ученика. Нет-нет да и припомнит и остановится в задумчивости на дискотеке жизни.