РЕВОЛЮЦИЯ В ОБРАЗОВАНИИ
18 ЛЕТ СПУСТЯ 

В предыдущем номере мы начали разговор о том, как изменилась школа со времени первого Всероссийского совещания работников образования, которое, по сути, ознаменовало собой новый этап ее развития.
Итоги неутешительны: новый этап остался позади, а новая школа так и не возникла. Или пока еще не заявила о себе. Почему так произошло? Похоже, это вопрос не столько к школе, сколько к времени, обществу и стране. Об этом – наш разговор сегодня.

В отсутствие мировоззрения

Позвольте, я начну с цитаты. Прием, конечно, дохлый, поскольку авторитетов давно нет, но персонаж (спасибо ТВ) очень уж популярный как у интеллектуалов, так и среди нерадивых школьников. Итак, доктор Джон Г. Уотсон, известный у нас как доктор Ватсон: «Невежество Холмса было так же поразительно, как и его знания. О современной литературе, политике и философии он почти не имел представления… Но когда оказалось, что он ровно ничего не знает ни о теории Коперника, ни о строении Солнечной системы, я просто опешил от изумления. Чтобы цивилизованный человек, живущий в девятнадцатом веке, не знал, что Земля вертится вокруг Солнца, этому я просто не мог поверить!»
Как видим, культ общего знания и век назад не казался безусловным или, как сказали бы теперь, престижным. В историческом плане мы не столь уникальны, однако, слава Богу, и не так одиноки. Да, на смену универсальным гениям Возрождения пришли специалисты. Время лепит героев согласно своим представлениям об идеале и своим потребностям. Серьезное отношение к общему в эпоху Просвещения, как мы знаем, диктовалось не только становлением целой картины мира, но и динамичным развитием общества, которое пыталось осознать себя.
Поэтому Гете, например, был не только великим поэтом, но натуралистом и художником и лишь в конце жизни стал сокрушаться, что растратил уйму сил на то, что не имело отношения к его подлинному призванию, говорил, что наступило время односторонности и советовал ограничивать себя. Почти век его жизни вместил две эпохи, и ХIХ уже мало интересовался спорами великого писателя с Ньютоном.
Сегодня всякая универсальность отдает шарлатанством. Эйнштейн играл на скрипке, Сахаров писал сказки; это только детали их портрета и факты биографии, а вовсе не признаки гармоничной личности, которая и сама превратилась в миф.
После революции в России снова возник культ знаний, но корни его были уже не в академизме Ломоносова и классическом образовании, а в большевизме естественника Базарова. Страна начинала с чистого листа, требовался образовательный штурм. Так, рабфаки стали кузницей полуграмотной советской элиты и номенклатурных троечников. Они и тогда изъяснялись на партийном жаргоне, который был равно далек от реалий жизни и русского языка. Разница лишь в том, что теперь мы улыбаемся невольному острословию Черномырдина и Зюганова, а в 30-е за то же чувство юмора могли получить срок.
Но и профессионалы все же нужны были позарез. И не только для осуществления робинзонады под названием индустриализация. Маяковский, например, готов был пойти швейцаром к «большелобому химику», лишь бы тот обеспечил ему личное бессмертие. В отсутствие религии науку нагрузили вечными проблемами и грезами человечества. Находясь на службе, она просто обязана была сказку сделать былью, не касаясь при этом общих вопросов жизнеустройства. Задачу гуманитарного живописания прошлого, настоящего и будущего взяло на себя государство. Тот, для кого знание не ограничивалось профессиональной деятельностью, находился на подозрении не только у властей, а и у большей части населения: «Тоже умник нашелся!», «Шибко грамотные стали!» Процесс дискриминации образования шел уже тогда, сейчас мы наблюдаем только его результаты. Самым трудным экзаменом при поступлении на физфак считалось сочинение.
Можно возразить: в советское время грамотность все же требовали и от физиков, а теперь даже журналисты не умеют ни писать, ни говорить по-русски.
Скажу, как думаю: всем хорошим в себе мы обязаны советской власти. Это она объявила себя наследницей русской культуры, поэтому классику – хорошо ли, плохо ли – изучали в школе. Но поскольку изучали скверно и подло, интеллигенция вступила в борьбу за реприватизацию Золотого века, превратив литературу в аллегорию собственного межеумочного существования и отстаивая право на ее интерпретацию. Столетняя годовщина гибели Пушкина была оформлена как всенародный праздник, но люди, читавшие Пушкина, по большей части пребывали в это время в лагерях, а сам поэт получил неформальную прописку в трамвайных перебранках.
Классика была местом битвы: с одной стороны, государственный статус, с другой – предмет актуальной дешифровки. Битва шла под ханжеским лозунгом всенародной любви. Но как только в 90-е годы это противостояние исчезло, выяснилось, что классическая литература уступает по популярности детективам и любовным романам. Тайное стало явным, явное оказалось фикцией.
В силу инерционности школа продолжала внедрять в сознание подростков некий набор фундаментальных, но никак не осмысленных и в практическом отношении бесполезных знаний. Сегодня, не желая ничего менять по существу, пытаются ввести стандарты, то есть просто сократить объем «лишних» знаний, никак их не актуализируя. Но у молодых, ориентирующихся на карьеру и добывание денег, знание само по себе перестало быть престижным. В невежестве признаются легко, потому что теперь оно никак не связано с успехом. Джентльменский набор знаний стал атрибутом прошлого.
Большим спросом в наше время пользовались журналы «Наука и жизнь», «Вокруг света» и даже «Химия и жизнь». Их читали рабочие и гуманитарии. Здесь дело было уже не в одном только престиже. В условиях отсутствия тотальной информации (ТВ) вычитанное становилось темой разговора, служило сигналом твоей интересности. Кроме того, это была единственная сфера знаний, не нагруженных идеологией и приближенных к человеку. Как и литературоцентричность, любопытство насчет случайных знаний, пусть и иллюзорно, расширяло границы существования и компенсировало его безвариантность.
Все изменилось. В обыденной жизни знание перестало быть валютой, то есть средством общения людей и групп. Теперь говорят уже не о знании, а об информации. Общество раздроблено не только экономически, но и культурно, и никакая властная вертикаль не вернет общую иерархию ценностей и знаний. У каждой группы свои правила поведения и свои пароли. Устроители новогоднего шоу не слышали об открытии Кеплера, но могут отличить, например, «металл» от «арт-рока». В прошлой иерархии вещи несопоставимые, но нулевой шкалы больше нет. Биолог затруднится с ответом на вопрос, кто был лицейским другом Пушкина: Дельвиг или Бенкендорф, однако легко поставит меня на место, если спросит, какую функцию в животной клетке исполняют лизосомы и рибосомы. А ведь и то и другое – школьный материал.
Участники интеллектуальных шоу совершенно, как Холмс Ватсона, потрясают меня одновременно своим знанием и своим невежеством, поскольку иногда не могут ответить на элементарные вопросы, которые были в джентльменском наборе моего поколения. Зато любой спортсмен владеет сегодня языками лучше, чем выпускник иняза.
Распад образования проявляется, на мой взгляд, не столько в количестве случайных знаний, сколько в отсутствии системы представлений о мире. Пока страна живет импортом и нефтью, спрос на профессионалов будет низким. Но в той или иной мере он все же есть и сегодня. А вот образованный человек, способный разбираться в сложном устройстве социума и с пониманием относиться к образу мыслей другого, государству по-прежнему не нужен. Необразованное общество легко соблазнить простыми решениями, сочинив очередной заговор или персонифицировав зло. Агрессивность скинхедов не обязательно является свойством характера, но зато всегда порождена невежеством. Парень, который вошел с ножом в синагогу, был человек малообразованный (единственное, что успели пока выяснить журналисты).
Как вернуть знанию гуманитарную целостность, которая не вчера была утеряна и в которой никак не заинтересовано государство? Вот вопрос, на который мы должны ответить, не обращая внимания на отвлекающие маневры чиновников и надеясь только на себя.

P.S. Обесценивание чести – еще одна черта «фельетонной эпохи». О защите чести и достоинства сегодня больше говорят в судах, чем в обществе, и часто лишь воры, которых не удалось поймать за руку. Слово «стыдно» перешло в лексикон детских садов, но и там при общем распаде нравственности оно скоро перестанет работать. Это вопрос не только образования, и не одного лишь законодательства. Надеюсь, разговор об этом будет продолжен на страницах ПС.

Как вернуть знанию гуманитарную целостность? Вот вопрос, на который мы должны ответить, не обращая внимания на маневры чиновников и надеясь только на себя

Будущее школы: ваш прогноз? gazeta@1september.ru

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"