ТЕОРЕМА СОЦИУМА

Народные былины, советские новины...
Наивно полагать, что идеология – прерогатива политиков.
Идеология – власть идей над человеком – вездесуща.
Она проникает в поры культуры, и даже наука легко становится ее заложницей

Кто, собственно говоря, имеет право делить культурные явления на «основные» и «периферийные», «главные» и «маргинальные», «классические» и «упадочные»?
Если культура – это то, что есть, а не то, что должно быть, не совсем понятно, почему история литературы уделяет большее внимание Солженицыну, а не Марининой. Так же обстоит дело и в фольклористике: с какой, собственно говоря, стати былины должны быть важнее детских страшилок или анекдотов? Только потому, что кому-то они кажутся эстетически более «развитыми» и «совершенными»? Но это же несерьезно. Кому-то нравится Лев Толстой, кому-то – Даниил Хармс, кому-то нравятся оба, а кому-то оба не нравятся. В конечном счете дело науки – экспертное знание и по возможности непредвзятый анализ, а не конструирование и поддержание ценностных систем либо идеологий.
Это, впрочем, только в теории. На практике дело обстоит по-другому. Прошедший век ознаменовался не только правлением чудовищных диктаторских режимов, но и доселе невиданным использованием гуманитарной науки для обслуживания тоталитарных идеологий. Это легко показать на примере классических жанров русского фольклора. Сохранившееся в отечественной фольклористике до сегодняшнего дня позиционирование былин в качестве главного жанра русского фольклора можно объяснить только идеологическими проектами сталинской эпохи. В конце концов, почему былины, а не, например, сказки? Думаю, что такое отношение к эпосу непосредственно обусловлено попытками создания «советского фольклора» в тридцатые годы, когда основным жанром «народно-поэтического творчества» были признаны «советские былины», «новины», «поэмы-сказы», прославлявшие Сталина, Ленина, Кирова, Чапаева, колхозное строительство, героев-полярников, ХVIII съезд партии и т.п. Конечно, немаловажную роль в позиционировании былины как главной ценности в «сокровищнице русского фольклора» сыграла и брежневская идеология имперского национализма, однако пальма первенства здесь остается именно за сталинским периодом.
Будущее нашей науки в этом смысле тоже не выглядит радужным: могу легко представить, что вскоре «социальный заказ», адресованный отечественным антропологическим дисциплинам, будет определяться идеологами русского национализма и православного фундаментализма.
Здесь есть и еще одно важное методологическое обстоятельство. И дореволюционные, и советские исследователи «основных» форм и явлений традиционной культуры обычно не особенно увлекались наблюдением и анализом бытования этих форм и явлений в современной им повседневной жизни. Как правило, разрозненные этнографические наблюдения и фольклорные записи подгонялись под те или иные научные конструкты («поэтические воззрения славян на природу», «основной индоевропейский миф», «жанровая система русского фольклора»), имеющие мало отношения к жизни реальных русских крестьян ХIХ и ХХ веков. Так, исследователи и пропагандисты «фольклорной эстетики» почти не обращали внимания на то, как сами крестьяне воспринимают те или иные стихотворения или прозу. И теперь мы, кажется, уже никогда не узнаем, что именно в «старине», «сказке» или «тяговой» песне казалось крестьянину ХIХ века страшным и смешным, красивым и уродливым, героическим и позорным. Было бы обидно повторять эту ошибку применительно к современной (уже преимущественно не деревенской, а урбанизированной) культуре.
Помимо всего прочего изучение фольклорной реальности современного общества позволяет говорить не о «чужих» или «других» культурах и социальных группах, но о «другом» в самом себе, о затененной стороне нашей собственной жизни. И речь в данном случае идет скорее не о шизофрении, а о самопознании.
Отечественная этнология и фольклористика носили явно колониальный характер. Западная антропология в конце концов тоже появилась как колониальная дисциплина. Однако наша специфика в том, что колонизация была направлена вовнутрь – на соотечественников. С этой точки зрения история понятия «народ» в российской общественной мысли ХIХ – ХХ веков представляется чрезвычайно интересной и заслуживающей специального исследования. С одной стороны, любопытно, какие символические средства и дискурсивные стратегии использовались политиками, литераторами, учеными и публицистами для конструирования виртуального образа «народа», «народной мудрости», «народных традиций» и т.п. Не менее интересен, впрочем, и «социально-психоаналитический» аспект проблемы: зачастую любители рассуждений о народе допускают занятные оговорки, позволяющие увидеть реальное отношение элит к эксплуатируемой крестьянской культуре. Так, один из инициаторов создания «Свода русского фольклора», А.Н.Толстой, выступая в 1940 году с презентацией этого проекта, высказался следующим образом: «Мы наконец возвращаем народу в виде богатства издание этого замечательного “Свода фольклора”», Напрашивается вопрос: почему народу нужно возвращать его «фольклорное богатство»? Разве его кто-то украл или отнял?
Во второй половине ХХ века восточно-славянская крестьянская культура переживала период если не окончательного распада, то существенной трансформации, выразившейся, в частности, в исчезновении значительной части «классических» фольклорных жанров и ритуалов (сказка, былина, историческая песня, свадебный обряд и т.п.). Это автоматически поставило антрополога перед выбором: либо превратиться в «науку антиквариев», занимающуюся только «мертвыми» формами, либо существенно расширить сферу своих исследовательских интересов, включив в нее «живые», актуально функционирующие явления массовой культуры.
«Архаизм» многих культурных форм, исследовавшихся отечественными этнологами и фольклористами, – это научная иллюзия. То, что считалось наследием язычества, нередко оказывалось сравнительно поздним явлением, возникшим в контексте христианской культуры. И конечно, сама тяга антропологов к древности представляется если не полностью иррациональной, то весьма сомнительной с точки зрения научной логики. Думаю, что стремление к архаике – еще один способ конструирования «чужого», этого «неясного объекта желания» колониальной антропологии.
По-моему, речь идет о кризисе колониального дискурса и формировании новой научной парадигмы, обусловленной завершением процессов модернизации и возникновением постиндустриального общества.

Александр ПАНЧЕНКО,
Институт русской литературы
(Пушкинский дом) РАН
Санкт-Петербург

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"