Главная страница ИД «Первого сентября»Главная страница газеты «Первое сентября»Содержание №67/2004

Четвертая тетрадь. Идеи. Судьбы. Времена

ДОМАШНИЙ АРХИВ 
ОДИНОКАЯ ТЕТРАДЬ 

Л.А.ЗВОННИКОВА
Москва

Бой Лермонтова с «камчаткой»,

или Урок литературы пятьдесят третьего года

Начало моей педагогической деятельности было печальным. Воспитанная, как и почти все мое поколение, на идеях Просвещения, я с юности мечтала «сеять разумное, доброе, вечное…». Самой благодатной почвой для этого, как я полагала, должны быть детские души. И подобно чеховским «трем сестрам», сомнамбулически твердившим: «В Москву… В Москву», – я твердила себе: «В школу… В школу».
И вот наконец я получила направление в школу. В гороно меня предупредили, что школа мужская, но я нисколько не сомневалась в том, что преобразить детские души мне будет легко.
Директор ввел меня в мой шестой «А», представил и вышел. Я осталась один на один с сорока мальчишками, которых мое появление привело почему-то в неописуемый восторг. Что их так развеселило, до сих пор не знаю, но веселились они долго, и не только на первом уроке, но и на всех последующих. Стоило мне открыть дверь в класс, как начиналось столпотворение – они перебегали с места на место, пускали бумажных голубей, стреляли слюной из железных трубочек. Как среди этого хаоса было сеять что-либо «разумное», не говоря уже о «вечном», я не понимала.
Проходил урок за уроком, а ликование продолжалось. Что было делать? Стараться переорать моих мальчишек бесполезно, но и дальше так продолжаться не могло, хотя мои коллеги, с которыми я поделилась своим горем, в ответ только пожимали плечами: «Берите с собой на урок детективы и не обращайте внимания на этих идиотов. У нас на уроках тихо только у географички и то только потому, что у нее в руках указка». «Неужели…» – не осмелилась я продолжить. «Ну хорошо, а что вы можете предложить, ведь вот до вас литературу вел мужчина, и тот не выдержал, сбежал куда глаза глядят». Но я не собиралась спасаться бегством – не для этого я пришла в школу – и продолжала искать ответа на исконно русский вопрос «что делать?». Ответа я не нашла и решила действовать так, как мне подсказывала интуиция: брать моих «врагов» с тыла. На уроках я рассказывала отличникам, сидевшим, как водится, на передних партах, об Александре Сергеевиче Пушкине, а после уроков отправлялась к моим ребятам в гости.
Увидев меня на пороге своей комнаты (на дворе стояла зима 1953 года, и большинство моих сограждан жили в коммуналках), «веселый и находчивый» в мгновение ока превращался в грустного и потерянного. Он-то знал, зачем я пришла, и покорно опускал свою повинную голову в ожидании крепкого рабоче-крестьянского материнского тумака. И действительно, его родительница, точно зная, что ни с того ни с сего учительница шляться по чужим домам не будет, с ходу принималась орать: «Паразит! Ты чего снова натворил!» Тут я и убивала своим благородством моего «врага» наповал, потому что как можно более спокойно произносила: «Да нет, все нормально, я просто хотела познакомиться с вами и посмотреть, как живет мой ученик». Мать, обрадовавшись моим словам (ей так хотелось мне верить), облегченно вздыхала и уходила на кухню, я же теперь своего «врага» могла брать, можно сказать, тепленьким. Оценив мое благородство, он отзывался на него со всею силою своего маленького сердечка и готов был теперь идти за мною хоть на край света.
Так постепенно я отвоевывала у класса одного «героя» за другим. Через какое-то время большая часть класса вела себя уже вполне пристойно. И тогда я решила взять их «на интерес». Начиналась новая тема – творчество М.Ю. Лермонтова. Я готовилась к этому уроку так, как до этого не готовилась ни к одному экзамену в университете, даже по теории литературы у Поспелова, перед которым дрожал, помнится, весь наш курс. Но, как оказалось, готовилась не я одна. «Камчатка», обеспокоенная тем, что класс уходит из-под ее влияния, тоже решила показать мне, как надо «свободу любить». Ничего не подозревая, я вошла утром в аудиторию и… обомлела: все окна в классе были распахнуты настежь, а на дворе стоял декабрь. Класс замер в сладком предвкушении ужаса, но известно благодаря Пушкину, что именно «в ужасе» «народ… молчит» – воцарилась та самая тишина, которую я так долго ждала. И не дав им опомниться, я начала свой рассказ не о великом поэте, но о несчастном мальчике, у которого рано умерла мать, и он должен был жить с бабушкой, хотя и любившей его, но деспотичной и суровой, и ему было тяжело расти без материнской ласки и без отца. Все это было близко моим дорогим мальчишкам, которые тоже почти все росли без отца, а по сути и без матери, ибо большая часть малышей с пеленок уже препровождалась сначала в ясли, а потом в детский сад.
Вытянув свои тощие послевоенные шейки, мои ребята с замиранием ждали, что же будет дальше. А дальше я им рассказывала о том, что, несмотря на все свои несчастья, мальчик стал великим поэтом.
Равнодушие наших ребятишек к великим русским писателям проистекает, как мне кажется, от того, что о них рассказывают в школе как о родившихся уже великими, а не ставших великими в силу их противостояния обстоятельствам. Мне же было важно показать, что каждый из моих слушателей может стать великим, если проявит терпение и упорство в постижении знаний. Моя интуитивная реакция была верной – в наступившей тишине дети услышали меня, а услышав, заинтересовались. Но и «камчатка» не собиралась сдаваться и прибегла к еще более радикальному средству в борьбе со мною – в меня полетели пирожки с повидлом. Я продолжала урок. В конце концов запас пирожков иссяк, и «камчатка» растерялась – такого позора они не ожидали. И тут уже наступил момент моего торжества – когда кто-то на задних партах попытался хихикнуть, его одернули сами ребята: «Да не мешайте вы!» Я возликовала. Однако ликование мое длилось недолго. Открылась дверь… и на пороге класса предстала грозная фигура завуча. Описать ужас на ее лице не смог бы и Гоголь, не то что я. Оказывается, эта на вид интеллигентная старушка имела обыкновение во время уроков подслушивать за дверью класса. Если в классе стоял шум, значит, с ее точки зрения, все «шло путем» – ее смутила тишина. С места в карьер, не задав мне ни единого вопроса, она при детях стала орать на меня и продолжала потом орать и в кабинете директора: «Представляете! В классе все окна настежь, везде валяются пирожки, а она стоит как ни в чем не бывало и разливается соловьем». Больше всего ее задело именно то, что разливалась я соловьем. Чтобы не разреветься на глазах у всех, я выскочила вон из кабинета. Тут же я написала заявление об уходе и ушла не оглядываясь.
Шла я по улице и ревела – мне было жалко себя, мне было жалко моих мальчишек, которых я уже успела полюбить и которые уже успели ко мне привыкнуть: они охапками несли мне свои стихи, смешные и трогательные, они ходили за мной на переменах, но я понимала, что работать так, как я хочу, мне не дадут.
Итак, мои благие порывы натолкнулись на глухую стену школьного педантизма, и я вылетела из первой своей школы стремительно, как вылетает пуля из пистолета Макарова. Однако со своими иллюзиями я не рассталась. И решила еще раз попытать свою судьбу в школе, где наша группа проходила практику еще в университете. Школа располагалась на Большой Коммунистической улице, что недалеко от станции метро «Таганская». Но это уже другая история.


Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"



Рейтинг@Mail.ru