ИДЕИ И ПРИСТРАСТИЯ
ЛИНИЯ ЖИЗНИ

Стакан подсолнухов на день Ангела

…Признаюсь, в фотографии его на стенде краеведческого музея Инты я вгляделась не сразу. Здесь было кому сказать мысленно: “Здравствуйте, вот мы где встретились!..” Кинодраматурги Юлий Дунский и Валерий Фрид, рукописи их сценариев фильмов “Случай на шахте восемь” и “Жили-были старик со старухой”, снимавшихся в Инте. Алексей Яковлевич Каплер – не в привычно близком, как друг дома, образе ведущего “Кинопанорамы”, а суровее, печальнее, моложе. Сын начальника участка на шахте 13/14 Урбанского, подросток Женя, в майке и сатиновых трусах до колен “финиширует на школьных соревнованиях”, – сообщает надпись под одним из фотоснимков, а на других Женя у себя во дворике, за забором которого видна разлившаяся в половодье речка Большая Инта, с гитарой в компании школьных дружков.
Гитара эта – будто сам он принес ее сюда и оставил – вся исчерчена смешными надписями и рисунками, сделанными забытым нынешними мальчишками “выжиганием”.
Афиши спектаклей, опер и оперетт, эскизы декораций к ним. Лица балерин, артистов драмы и комедии, музыкантов, певцов. Карандашные портреты руки известного в Москве художника Н.Миллера. Строки Ярослава Смелякова: “До Двадцатого до съезда жили мы по простоте – безо всякого отъезда в дальнем городе Инте”.
Ни дать ни взять уголок истории некоего дачного поселка деятелей культуры да и науки: крупные ученые всех мастей, есть и военные в больших чинах, известные спортсмены, а уж иностранцев – будто медом им тут мазано – не счесть!..
Вот чья-то записка (перевожу с украинского):
“Мы работаем тут, а мыслями далеко отсюда. Нет вестей с родины, но мы надеемся, что наши кровь и пот не пропадут даром”.
Под этой полустершейся надписью на клочке бумаги, обнаруженном при реконструкции шахты “Западная” в стенной кладке, десять имен с одной и той же цифрой против каждого – 25. Возраст?.. Нет, это сроки “дачного сезона” десятков тысяч “шпионов, диверсантов, вредителей, террористов, фашистов, националистов” и прочей “контры” (исключение – Женя Урбанский, да и тот отпрыск “врага”) – узников Инталага, в 1948 году перекроенного в Особлаг “Минеральный”.
“…Подоспела у Сталина идея отделить социально близких блатных от социально-безнадежной Пятьдесят Восьмой, – сказано у Солженицына. – Созданы были особые лагеря с особым, жестче обычного, режимом. Для отличия придумали давать таким лагерям названия не по местности, а фантастически-поэтические: Речной, Озерный, Луговой, Степной, Минеральный… Красные эшелоны по диагонали Родины и Архипелага повезли новый контингент. А на Инте догадались и просто перегнали это стадо из одних ворот в другие!..”
Бродя по залам музея, вслушиваясь, вглядываясь и вчитываясь, в который раз думаю о том, что в солженицынской истории ГУЛАГа еще очень долго (может быть, никогда) не будет поставлена последняя точка. Будто Архипелаг не исчез, а ушел под землю – да не глубоко. Провалишься – и нет тебя. И вдруг забьет оттуда ключ с живой водой… Живой!
Но его надо отыскать. Отрадно, что занимаются этим не только взрослые, но и дети сегодняшней Инты – города с трагическим прошлым и призрачным будущим. Рефераты-исследования учеников здешней Академической гимназии, чьи педагоги работают в тесном контакте с музеем, воспринимаешь как эпизоды и сюжеты истории, которых тебе не хватало. Они просто не были воссозданы. А внутри-то все судьбы – судьбы человеческие, без которых и история мертва, и пуста жизнь!..
Автор одного из этих рефератов, прозвучавших на 12-й Всероссийской научно-методической конференции в Санкт-Петербурге, Юлия Дейнека удостоена диплома I степени за доклад в секции истории. И заслуженно. Обозначение темы “Театр ГУЛАГа” в первое мгновение – не оттого ли, что я дочитывала тогда окуджавский “Упраздненный театр”, – показалось метафорой. Хотя вряд ли думала об этом сдававшая в те дни выпускные экзамены Юля Дейнека, у которой хочу попросить прощения за несостоявшуюся встречу и поблагодарить. За встречу состоявшуюся – с живыми поныне и с оживающими сквозь чью-то память людьми, которых хочется и можно, узнав, полюбить.
Метафора или нет, но так было: реальность походила на театр абсурда, а искусство даже и за проволокой возвращало жизни ее смысл.
Из крепостного театра Инталага-Минлага возник и по сей день памятен интинцам первый в Республике Коми Народный театр, директором которого стал бывший зек Дмитрий Санин.
…Не бравым командиром взвода охраны знаменитой Потсдам-
ской конференции, каким он был до обвинения в подготовке покушения на Сталина, а доходягой пригнанного из Германии этапа попал он сюда за десять дней до своего двадцатилетия…
Несколько лет назад Дмитрий Петрович Санин написал воспоминания и подарил рукописи Музею Инты, где они и хранятся в двух отдельных папках, прошитых суровыми нитками.
Благодарю за содействие и помощь в подготовке материала Алексея Санина, а также директора Интинского краеведческого музея Ольгу Столярову и сотрудницу Евгению Кулыгину.

“Митька, не подкачай!”
Из воспоминаний Дмитрия Санина

ИЗОБРАЖЕНИЕ ЭТОЙ ВОДОНАПОРНОЙ БАШНИ СЕЙЧАС ВХОДИТ В ГЕРБ ГОРОДА ИНТЫ.
ПО ПРОЕКТУ ШВЕДСКОГО ЗАКЛЮЧЕННОГО АРТУРА ТОМВЕЛИУСА ЕЕ СТРОИЛИ УЗНИКИ ВСЕХ НАЦИОНАЛЬНОСТЕЙ. ПАМЯТНИК ЗОДЧЕСТВА И ПАМЯТНИК ТЕМ, КТО НЕ ВЕРНУЛСЯ ИЗ ЛАГЕРЕЙ

Детство Мити Санина прошло в городке, овеянном преданиями и легендами, со звонким названием Данков на Рязанщине (теперь Липецкая обл.).
Сейчас Дмитрий Петрович живет в Тамбове, но более трех десятилетий провел на Севере, в заполярной Инте, куда в победном 1945 году был доставлен под конвоем…

В самом раннем детстве я слышал: “Перед сражением с ордами Мамая на поле Куликовом Дмитрий, князь московский, всю конницу на месте этом подковал. И так здесь был дан ков. Отсюда городу явилось и название”.
В годы моего раннего детства на берегу реки Вязовни, там, где она впадает в Дон, стоял монастырь.
По преданьям, давным-давно жил на этом месте в пещере святой старец. После его смерти тут и построили монастырь. Впоследствии выяснилось, что святым старцем был боярин Телепнев-Одоевский, бежавший и скрывавшийся от гнева царя Ивана Грозного.
Однажды папа повел меня туда “за ручку”. До сих пор помню руку отца. Она была большая, жесткая, но необыкновенно теплая и ласковая.
В самом монастыре, в церкви я мало что увидел, а потому и не запомнил. Но до сих пор перед глазами стоит камень: на нем нарисован крест и что-то написано. Внизу лежит прямоугольная железная решетка почти вровень с полом, а под нею черная земля.
– Запомни, здесь лежит святой, – сказал отец и трижды меня перекрестил. Ребенком я носил медный крестик.
Много сил потратили атеисты, пока взрывами динамита смогли до конца разрушить дивную обитель. И очень скоро это святое место превратилось в свалку…
Через много лет в нашей Георгиевской церкви отпевали моего брата Ивана. Я спросил у другого брата, Сергея, можно ли и мне перекреститься, – ведь за прошедшие годы душа моя очерствела, да и молодой священник не понравился своим небрежным бормотанием молитвы.
– А ты крест носишь? – спросил Сергей.
– Нет.
– Значит, тебе креститься не надо и нельзя.
С тех пор я, как и в детстве, стал носить крест.

* * *
После смерти отца я почувствовал какое-то другое отношение к себе не только сверстников, но и ребят постарше. Я понял, что я сирота и они меня жалеют. От их жалости у меня щекотало в носу, и я боялся разреветься.
Жить мы стали очень плохо. Не хватало хлеба.
С нетерпением дожидался я обеда из постного картофельного супа и пюре на молоке, покрытого сверху корочкой, а снизу слегка подгоревшего, так как жира в нем не было совсем.
Не понимаю, откуда брались силы у нашей бедной мамы, делившейся с нами последним кусочком хлеба. А каково ей было смотреть на голодную ораву детей…
И все-таки в день святого Дмитрия я, проснувшись, находил под подушкой кусочек колбаски и две-три конфетки в бумажных обертках. А в кармане своих коротких штанишек обнаруживал целый стакан крупных жареных подсолнухов пополам с орешками. Вот тогда у меня был пир!

* * *
Фадуева Анна Васильевна – моя первая учительница. Мы любили ее, часто называли мамой. Жила она вдвоем со своей сестрой Павлой Васильевной, работавшей помощником режиссера драматического кружка для взрослых.
В начале 1937 года, к столетию со дня смерти А.С.Пушкина, Павла Васильевна ставила в пионерском клубе спектакль “Сказка о рыбаке и рыбке”, где мне досталась роль рыбака.
Довольно неприятно было натягивать лысый парик, приклеивать усы и бороду. Да еще на меня надели ужасные домотканые штаны, латаную рубаху в горошек, стоптанные лапти с онучами и подпоясали простой веревкой. Как было не завидовать “боярам” и “дворянам”, разодетым в великолепные, сверкающие золотом парчовые одежды, сшитые из реквизированных поповских риз.
На премьере моя “старуха” Ячикова Таня так вошла в образ, что плюнула мне прямо в глаза. Возмутившись, я убежал со сцены, и меня с трудом уговорили вернуться и продолжать.
Спектакль прошел несколько раз с большим успехом. Наверное, помогли громкие переживания брата Ивана, сидевшего в зале и повторявшего при каждом моем появлении на сцене: “Митька, не подкачай!”

* * *
Посреди Данкова стоял собор, очень похожий на храм Христа Спасителя, – так утверждал Кузовкин, бывший еще и замечательным художником.
Я застал еще то время, когда собор был обнесен оградой, за которой росли старые красивые деревья, стояли мраморные памятники и кресты над могилами именитых граждан Данкова. Потом это место покрыли асфальтом, деревья спилили, а памятники, в том числе и с кладбища, увезли в Москву, – как говорили, для облицовки стен станций лучшего в мире метрополитена.
Помню, как сбрасывали главный колокол, звук которого был слышен в Лебедяни. Потом в течение нескольких лет разбирали пятиэтажную колокольню, которая как-то во время праздничного митинга в начале 30-х годов привела в панику всех собравшихся на Соборной площади, когда какой-то мужик, задрав голову вверх и увидав низко плывущие облака, завопил: “Караул! Колокольня падает!” Народ побросал портреты и лозунги и вмиг разбежался, митинг был сорван.
Собор переделали в Дом культуры. На втором этаже устроили спортзал, а на первом – зрительный зал с балконом и сценой на том месте, где был алтарь. Я пел в хоре ДК, стоял в баритонах рядом с Лёлькой Лебедевым. Лёлька был старше меня и преподал мне первые вокальные приемы.
В начале сороковых в Рязани, в военном училище, я был ротным запевалой. Нас, пятерых курсантов, даже водили в театр имени Сергея Есенина, где мы усиливали мужскую группу хора.
А в зиму с 1945 на 1946 год искусство спасло меня в лагере от неминуемой голодной смерти. Но это уже другой рассказ…

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"