КУЛЬТУРНАЯ ГАЗЕТА 
КИНОПРОБЫ 

Наследный принц детства

В течение трех дней на канале «Культура» шел знаменитый фильм Ингмара Бергмана «Фанни и Александр». Четвертая, документальная серия была посвящена работе великого режиссера над картиной.

КАДР ИЗ ФИЛЬМА “ФАННИ И АЛЕКСАНДР”

«Нынешний прорыв российского кино в Венеции не может не напомнить о триумфе Андрея Тарковского с его первым фильмом «Иваново детство». По сей день он остается актуальным и, пожалуй, наиболее совершенным, художественно цельным в творчестве Тарковского, – этот фильм о войне, рассмотренной ребенком, у которого она отняла детство. Великие фильмы Роберто Росселлини, Витторио Де Сика, Луиса Бунюэля, Рене Клемана уже подготовили кинозрителя к неоднозначному восприятию образа ребенка или подростка в мире, где никто не делает скидок на возраст жертвы войны, общества или просто другого, взрослого человека.
Ингмар Бергман, крупнейший шведский мастер театра и кино, своим манифестом признал фильм «Фанни и Александр», одну из позднейших своих лент, героем которой является даже не ребенок, а, как в фильме Тарковского, само детство.
По непредвиденному стечению обстоятельств первым в советский прокат попал 18-й фильм Бергмана – “Земляничная поляна”, снятый в 1957 году. И долго оставался единственным источником представлений о режиссере, хотя Бергман, для которого мир – “эгоистическое общество на теплой и грязной земле под холодным и пустым небом”, не самым характерным образом проявляется в этой картине. Ее заполняет собой, преодолевая тоску и отчаяние режиссера, освещая и согревая картину ровным и мягким светом, Виктор Шестрем, великий шведский режиссер и актер, для него “Земляничная поляна” стала прощальным бенефисом.
Рядом с личностью этого неотразимо прекрасного старика, учиняющего над самим собой суровый суд, “проблемные” эсхатологические терзания его сына предстают жалким лепетом эгоиста. Недаром в финале старый Исак Борг обретает целительную гармонию, и через него она сообщается фильму и зрителю.
Потом, словно по заведенному уже порядку, мы увидели еще один прощальный бенефис. Свою последнюю роль в “Осенней сонате” Ингмара Бергмана сыграла «северная звезда» итальянского и американского кино Ингрид Бергман. Разве удивительно, что актриса вернулась на родину, чтобы сняться в нескольких шведских фильмах. Но здесь, в картине своего однофамильца, она предстает вновь “звездой со стороны” – чужой, инородной. И неоспоримую власть ее нездешней красоты не может одолеть даже роль матери, связанной со своими дочерьми узами неотделимой от любви ненависти.
И наконец, “Фанни и Александр», кинороман, обреченный на успех, на восторженное чтение и вдумчивое перечитывание, захватывающий, таинственный, полный жизни. Когда Бергман, еще работая над фильмом, говорил, что снимает последнюю картину в своей жизни, можно было подумать, что им движет обычное суеверие, заставляющее многих режиссеров все время снимать “последний” фильм. Однако в случае с Бергманом не означало ли это заявление, что “Фанни и Александр” полностью удовлетворяет автора, является той вершиной, на которой окончательно остановился, остался великий швед?
Замысел этого фильма растворен в статьях, интервью, прежних лентах Ингмара Бергмана. Он все время возвращается к нему, кружит неподалеку, мотивы и образы этого замысла, вытесненные на периферию сюжета, в побочные линии, воспоминания и сны, составляют одну бесконечную дорогу, по ней и движется к фильму режиссер.
Замысел этот – детство. Постоянная точка отсчета для любого художника. Становление личности, истоки страхов и неврозов, сладостное осознание своей включенности в человеческие связи и горькое чувство несвободы от них. “Фанни и Александр” перекликается с давнишней картиной Бергмана “Земляничная поляна”, пожалуй, более, чем с другими его фильмами. Но и острее, чем с другими, полемизирует с ней.
Детство в “Земляничной поляне” – категория прекрасного. Белизна платьев и сюртуков, накрахмаленные фартуки и воротнички, насыщенный воздухом кадр, красота и свежесть лиц. Деревянная пристань, река, таинственно мерцающая на дальнем плане, уютный дух нерушимости семейных уз. Наконец, само это благоуханное название “Земляничная поляна”.
В фильме “Фанни и Александр” есть чуть ли не прямая цитата из “Земляничной поляны”: похожая натура, дача, то же преобладание праздничного белого цвета, и веселая перекличка, и устойчивый семейный дух...
“Каждое дитя – принц крови”. На том стоит горький художник Бергман. Но мысль эта, вложенная в уста пустейшего из персонажей фильма дядюшки Густава Адольфа, вряд ли заслуживает столь большого и прекрасного фильма. Хотя имеет парную мысль, высказанную другим дядюшкой, Карлом: “Сперва я наследный принц, который унаследует королевство. Вдруг – я и оглянуться не успел, а меня уже сместили. Смерть похлопывает меня по плечу”.
Но здесь, в фильме, речь идет пока еще о принце, каждое желание которого исполняется. И все же не стоит обольщаться благодушием финала, даже если допустить невообразимое: благодушного Бергмана. Старый и мудрый профессор Борг, склонный к ностальгии по прошлому, к снисхождению и прощению, которое и сам получал от юных друзей в конце фильма-покаяния, – герой молодого Бергмана. Зрелый художник Бергман наблюдает мир трезвым взглядом ребенка, не затененным еще вуалью нежности, ностальгии и понимания.
Так выстроен этот фильм-роман, что сначала ты полностью отождествляешься с Александром и, лишь дойдя до финала и заподозрив неладное, обнаруживаешь зыбкость первого поверхностного впечатления. И тогда становится ясно: у этого фильма есть еще один и, может быть, главный герой, – Время. Вернее, тот временной перевал, когда кончается это никогда не существовавшее “доброе старое время”, стремящееся к гармонии, и оно для каждого поколения в прошлом кончается. И начинается новое, атональное время, время Августа Стриндберга – XX век.
Оттого детство здесь, не лишаясь волшебства, словно утрачивает свою безусловную защищенность от пошлости и грязи. Сквозь красоту и уют мира, в котором существуют герои, сквозь образ богатой, большой, артистичной семьи, крепко спаянной фамильными интересами и проблемами, проступает страшный мир детства: опасная, напряженная, полная драматизма жизнь. Здесь с пугающей легкостью претворяются в действие злые помыслы, которыми оборачиваются для Александра его совсем небезобидные детские фантазии. Привычные понятия и символы незаметно приобретают обратный смысл. Мечта и реальность, воображение и жизненный опыт проникают друг в друга.
Можно сказать, что это мир, где дружно и благополучно забыли Бога. Богоборческий кинематограф Бергмана обрел завершение: он перенес борьбу из сферы философского или во всяком случае интеллектуального кино в самое царство подсознания – душевную жизнь ребенка. И, выкрикнув богохульство, полностью отвергнув заповеди – не убий, не лжесвидетельствуй, чти отца и мать, – он заместил их наблюдениями доктора Фрейда, важными в психиатрии, в психологических науках, но недостаточными для нравственной и духовной ориентации гения, каким является всякий ребенок.
Уже досматривая фильм, замечаешь, как душен, неприветлив, враждебен мир вокруг.
Выход из этого мира – только в фантазию. Актер Оскар Эгдаль наконец-то играет классическую роль: Призрака Отца. Профессор Карл Эгдаль ищет в вине утраченное состояние детства, хозяин антикварной лавки Исак Якоби предстает в образе всемогущего волхва. Но у взрослых фантазия все же введена в рамки. А в душе ребенка она совершает необратимую в своей разрушительности работу. Так кажется, пока длится фильм, рассказывается история. Александр представляет себя принцем Гамлетом, мстящим за отца, но после смерти отчима, в которой, может быть, решающую роль сыграла ненависть мальчика, превращается в Макбета. Потому что не праведный гнев, а подлую ненависть высиживает в своем сердце прелестный ребенок, самый нежный из автопортретов шведского режиссера.
Фильм Бергмана “Фанни и Александр” ясен и прост. Но вызывает сложные и противоречивые чувства, диаметрально противоположные мнения. Одни ищут в нем объяснения своим вполне обыкновенным слабостям и грехам. Другие обвиняют Бергмана в том, что он предлагает недостойный пример для подражания. Кто же прав? Похоже, те и другие ходят в кино за товаром, который там не продается. Автор отдает предпочтение третьим, тем, чью жизнь расширяет кино, литература и фантазия. Август Стриндберг, которого читает Александру бабушка в финале фильма: «...все может произойти, все возможно и вероятно. Времени и пространства не существует. На крошечном островке реальности воображение прядет свою пряжу и ткет новые узоры...»

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"