КУЛЬТУРНАЯ ГАЗЕТА 
МОНТАЖ 

Неисчезающая Атлантида

О русском человеке на ее пространстве – новая книга Олега Павлова

Пространства существуют у Олега Павлова в неуловимой и неимоверной связи с потерявшимися в них людьми. В этих измерениях общество кажется вторичной или промежуточной константой. В «Степной книге» – одна материя и единый, но немонотонный пейзаж. Степь и человек обусловлены друг другом, и человеческий беспредел имеет аналог в степной беспредельности. Такова гармония и эстетика Олега Павлова.
«Нищие да бездомные были во все времена и во всех странах, но если есть пустыни, где невозможно укорениться даже травиночке и ползает, извиваясь, зыбучий песок, так и непостижимо, против всех законов природы мертва, пустынна наша земля, разъятая на песчинки, блуждающие по ее просторам. И мы все говорим величественно о том, как покорялся простор этот громадный русским человеком, а надо бы вообразить вживую». Вживую Павлов вспоминает поход купца Хабарова, отряды которого дошли до Амура, и Чичикова... «Кромешный сюжет русской жизни не в «мертвых душах», а в «мертвых землях» – в отчуждении мертвящем человека от той земли, которая должна ему быть родной и удабривается-то его потом, кровью».
Это строки из новой книги Олега Павлова «Русский человек в ХХ веке», вышедшей только что, этим летом, в издательстве «Русский путь».
«Вся громадность угнетения человека в России держалась на чуде избытия человека в громадных ее просторах. Нет, не тишайшая Среднерусская возвышенность, но азиатские степи, таежная глушь, северная мерзлота избывали массы русского народа. Возможность такого пространственно неограниченного избытия, передвижки и родила ту машину управления народом, которая не сравнится по силе ни с каким угнетением. Управление это до наших дней состоит из двух механизмов: избытия с места и закрепощения к месту».
Академик Н.Н.Покровский в своей новой работе (Н.Н.Покровский, Н.Д.Зольникова. «Староверы-часовенные на востоке России в XVIII–XX вв. // М., Памятники исторической мысли. 2002) рассказывает о военной команде прапорщика Уткина, посланной «в верховья рек Ульбы и Убы (это XVIII век, Рудный Алтай) «для сыску и поимки шатающихся в горах российских людей». Отряд следовал «через каменистые горы и леса с трудностию». <...> Он обнаружил несколько избушек, в которых скрывались беглые. Эти убежища были расположены верстах в 30 друг от друга, при некоторых из них уже были посевы, а также амбары «на столбах». Избушки сожгли, обитателей этих убежищ арестовали – совсем как в ХХ веке».
Один из таких беглецов – Иван Наумов оказался в «томских пределах», где «жить было привольно». Покровский пишет, что на Убе «И.Наумов встретился с другими такими же беглецами; иные из них уже имели за плечами первые опыты тайного земледелия в новых плодородных местах», и старообрядческий чернец Кузьма организовал между ними систему взаимопомощи. Историк приводит опись «шкарпа», составленную прапорщиком Уткиным перед тем, как сжечь избушки Ивана Наумова и чернеца Кузьмы. «“Образ медной адин, лошадь адна, седло русское с потником адно, котел медной адин, полог адин, топор адин, зипунов сермяжных два, шуба баранья адна, рукавицы адне”. Освоение цветущего в будущем сельскохозяйственного региона начиналось, как мы видим, с крайней бедности первых колонистов», – замечает Н.Н.Покровский.
Олег Павлов – уже из ХХ века, из самого конца его – свидетельствует о себе и своих персонажах: «Больничный дневник – триста страниц беглых записей, сделанных наживую без всякой возможной обработки, притом человеком, сжившимся со шкурой охранника; а ведь я только сбежал из конвойных войск, где тоже был охранником. По ощущению это было так, как если бы я из одной зоны попал в другую. <...> Это документ, свидетельство о реальных событиях и в чем-то о реальном дне жизни, тогда как дном жизни сегодня оказывается всякий пятачок земной тверди, где люди лишаются опоры в самих себе и не могут выкарабкаться».
«Из дневника больничного охранника» – это хроника одной московской больницы, ее приемного отделения преимущественно. Чеканная формула опустошающих страну человеческих бедствий. «Русские письма» – это голос низовой России, хор бедствий, адресованный А.И.Солженицыну, «направленный взрыв», как определяет его О.Павлов. «Уже года два как я пришел к выводу, что в ближайшие годы нас ожидает добровольный ГУЛАГ всей страны, когда мы сами устремимся в Сибирь и на Север на лесоповал...» – пишет один из безвестных солженицынских корреспондентов.
Однако не все персонажи книги О.Павлова безвестны и безымянны. Сопоставляя толстовского Платона Каратаева и Ивана Денисовича Шухова (А.Солженицын), Павлов сопоставляет их авторов как собственных персонажей, поскольку с каждым из них он ведет личный диалог, предмет которого – русское рабство. Опыт охранника дал ему свое видение и свои аргументы. Его стремление к глубине, к основе основ набирает упорства, не теряя ни обзора, ни вкуса к независимости. Он не боится учиться, беря в коллеги каждого, чей опыт расширяет его собственный, сохраняя при этом достоинство и дистанцию. Погруженность в рабство и способность это рабство игнорировать возникают в его образах и рассуждениях как непостижимый сюжет. Новая книга читается как предчувствие в нашей литературе или предвестие большого романа, горизонты которого проступают у О.Павлова в рельефах и степи, и человеческих множеств, в бесчисленных изломах человеческого достоинства, когда его насильственно изживают. Кем будет написан этот роман, какой тектоникой он будет исторгнут – откуда нам знать?
Павлов не обозначил жанр своей книги – и правильно сделал. В каждом его сюжете есть самодостаточность, но столь же сильна сквозная тяга к вольным землям иного жанра. Оттого и читается она как повествование, рожденное художественной природой автора. Ее эпилог – «Конец века» – не обнадеживает, но ловит миг просветления как общий шанс.
«От воды валил столбом пар – и он то пропадал в нем, то вдруг являлся, так что баба и отмывала его, ничего в том чаду не видя, только без умолку горячечно выговариваясь: «Я мужа своего сроду не мыла, а тебя вон мою... Ну чего ж вам не живется, заразам, и охота вам ходить-то в г... <...> Баба стояла с душем в руках, который держала, будто пожарный шланг, и тушила, где видела, оставшуюся тлеть грязь. Думая о той грязи, Антонина вдруг стихла и ослабла, увидав с ног до головы и всего этого человека. Это был молодой человек, чуть не мальчик – но измученный и тощий, как старик. Чесотка сделала его кожу одной темнотой, и только лицо да руки были режущей белизны, красоты».

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"