Главная страница ИД «Первого сентября»Главная страница газеты «Первое сентября»Содержание №70/2003

Четвертая тетрадь. Идеи. Судьбы. Времена

ЛЮБИМЫЙ ГОРОД
ХАРАКТЕР

Лесная столица

Главная достопримечательность города Брянска расположена за городской чертой. Это не театр, не музей, не памятник, а лес. Тот самый знаменитый Брянский лес, что многократно воспет и в стихах, и в прозаическом устном фольклоре. Нельзя сказать, чтобы турист, приехавший полюбоваться брянскими красотами, в первую очередь имел в виду как раз его. Но это не беда. Ведь Брянский лес достанет путешественника даже в самом центре города.

“Шумел сурово Брянский лес”

Самая известная из песен, посвященных Брянску, без сомнения, песня на стихи Анатолия Софронова “Шумел сурово Брянский лес»:

Шумел сурово Брянский лес,
Спускались синие туманы,
И сосны слышали окрест,
Как шли на битву партизаны.

Тропою тайной меж берез
Спешили дебрями густыми,
И каждый за плечами нес
Винтовку с пулями литыми.

В лесах врагам спасенья нет:
Летят советские гранаты.
И командир кричит: “Вперед!
Громи захватчиков, ребята!”

Шумел сурово Брянский лес,
Спускались синие туманы,
И сосны слышали окрест,
Как шли с победой партизаны.

В ноябре 1998 года эта песня сделалась официальном гимном Брянской области. Тем самым как бы подтвердилось исключительное положение для Брянска и его окрестностей не чего-нибудь, а именно здешнего леса (и конечно, связанного с ним партизанского движения).
Эта достопримечательность издавна поражала своим величием, непроходимостью, дремучестью. Еще в 1706 году Петр Первый распорядился окультурить эти чащи. Он издал такой указ: “От Смоленска до Брянска и от Брянска до тех мест, где великие поля и степи придут, делать засеку в лесах на 150 шрифтов широтою, а где перевутца леся, делать во время ростали линею; толко тово смотреть, чтоб линеи не долги были, а для того таких искать мест.
Все дороги малыя засечь на 300 саж. широтою, а оставить болшня, без которых быть невозможно, и тут зделать равелины, по образцу, с полисадами и шлахбомами и крепкими шпанслюстерами. Всем воеводам, бургомистрам и прикащикам быть ему (ответственному за работы подпоручику В.Корчмину. – А.М.) в сей работе послушным”.
В какой-то степени это, конечно, исполнялось. Но, несмотря на все усилия, лес оставался неприступным монолитом. Зато в нем было удобно скрываться как от врагов, так и от властей. Губернатор то и дело издавал указы приблизительно такого вида: “Имея в виду, что крестьяне Жаковского вообще имеют дух неповиновения, сопровождаемого буйством, постановило: для водворения в имении Жаковского должного порядка и оказания содействия брянскому исправнику в поимке бежавших крестьян, которые несомненно скрываются в ближайших окрестностях… назначить в оное экзекуцию из 20 человек нижних чинов брянской инвалидной команды с 2 унтер-офицерами впредь до поимки всех бежавших крестьян и представления их в уездный суд”.
Но нелегко было такой приказ исполнить. На стороне беглых крепостных стояла сила более могущественная, чем двадцать инвалидов, – знаменитый Брянский лес.
И уж конечно, лес был романтичным. Алексей Константинович Толстой писал о своем детстве (проведенном в имении Красный Рог Брянской губернии): “Воздух и вид наших больших лесов, страстно любимых мною, произвели на меня глубокое впечатление, наложившее отпечаток на мой характер и на всю мою жизнь”.
Если бы не Брянский лес, то быть бы Толстому рядовым бездельником со средствами и не увидел бы свет главный литературный проект его жизни – Козьма Петрович Прутков.

Привокзальный медведь

Афанасий Фет писал в своих воспоминаниях: “В условный день мы съехались с Борисовым в Орле и по Витебской дороге отправились к Брянску с самыми розовыми мечтами, в надежде на моего Гектора. За несколько станций до Брянска поезд что-то надолго остановился, и, не находя места от полдневного зноя, остановился и я в каком-то оцепенении посреди залы 1-го класса. Несмотря на возвышенную температуру всего тела, я почувствовал какое-то необыкновенно мягкое тепло, охватившее средний палец руки. Опустивши глаза книзу, я увидал, что небольшой, желтый, как пшеничная солома, медвежонок, усевшись на задние ноги, смотрит вверх своими сероватыми глазками и с самозабвением сосет мой палец, принимая меня, вероятно, за свою мать. Раздался звонок, и я должен был покинуть моего бедного гостя”.
Случай, вполне характерный для Брянской губернии. Здесь даже на станциях медведь – гораздо более привычная и органичная картина, чем, к примеру, те же самые железнодорожные пути.
Зато с железнодорожным сообщением здесь складывалось не так гладко, как в других местах России. В него как-то не верилось, и даже упомянутый уже Алексей Константинович Толстой писал губернатору незадолго до начала движения: “Кого же ты посадишь в свой пробный вагон? Если ты еще не решился, то советую тебе посадить со знаменем в мундире твоего чиновника особых поручений Ланского. Пусть он летит в Брянск и обратно, и если вернется цел, тогда ты и сам можешь ехать; если же окажется увечье – значит, дорога не годится”.
Это писалось в 1868 году, когда уже почти что двадцать лет курсировали поезда между Москвой и Петербургом.
Когда дорогу наконец открыли, она также изумляла обывателей. Василий Немирович-Данченко (брат режиссера, сам известный в свое время журналист. – А.М.) писал о первом путешествии маршрутом Орел – Брянск: “Я не знаю местности более бедной и менее производительной для рельсового пути, и в то же время я не встречал дороги, роскошнее устроенной: зеркальные вагоны с сиденьями, крытыми узорчатым бархатом, с потолками и дверями из цельного палисандра, со всевозможными удобствами, под конец даже несколько надоедающими”.
Вот такие несуразности.
Довольно странно выглядела станция города Брянска. “Орловский вестник” недоумевал: “Едва ли есть другая какая-либо станция железной дороги, как Брянск Риго-Орловской, на которой, ввиду ее узлового положения, укладка путей для сортировки порожних и груженых вагонов шла гораздо позже появившейся в том надобности, в силу чего появилась такая аномалия, когда всюду в России кричали и писали, что мало подвижного состава, здесь, в Брянске, вагоны не могли быть рассортированы неделями, и проезжавшие инспекторы дивились, как это не происходит здесь несчастий”.
Естественно, что железнодорожное начальство было вынуждено что-то предпринимать. “И вот приступают к увеличению запасных путей, для чего ломается капитальная и дорогостоящая каменная воинская платформа, незадолго перед тем сооруженная, кладутся запасные пути, далеко не удовлетворяющие станцию. Увеличится мало-мальски движение, и опять станция Брянск будет очагом залежей и простоя вагонов”.
Необходимость же в сносе платформы была вот какая: “Хотя она и нужна и только оборудована, но на станционной земле все занято и нет места, где бы можно произвести укладку новых путей для разъездов. В то же время земля станции занята арендаторами. Одни имеют лесные склады, другие – платформы, а в центре всего этого большая площадь занята керосиновым складом и домом арендатора керосинового склада”.
Словом, лес (а также керосин) одержал верх над железнодорожными надобностями.
В скором времени после открытия железной дороги в Брянске стали делать паровозы. Но и они отличались некоторой несуразностью. Вот, к примеру, письмо паровозостроителей в министерство финансов: “На Брянском заводе имеются на текущий счет заказы на паровозы почти исключительно для Китайской Восточной ж. д. Новый тип этих паровозов – весьма сложный – впервые разработан Брянским заводом и потребовал много времени на приспособление мастерских для исполнения этих заказов, вследствие чего произошло значительное опоздание в сдаче паровозов.
Ввиду неотложной надобности в паровозах, по особому докладу Правления Общества Китайской Восточной
ж. д., Ваше высокопревосходительство изволили приказать принять все меры к скорейшему окончанию заказа, ввиду чего паровозостроительный отдел завода вынужден работать полным ходом по сборке паровозов”.
Вот такой, вполне “лесной” подход к проблеме.
А неподалеку от вокзала, в так называемой Мальцовской слободе, располагался истинный и совершенно неожиданный путешественнический рай. Уже упомянутый В.Немирович-Данченко (не режиссер, а журналист) рассказывал об этом: “За Брянском поезд прошел невдалеке от железных заводов… и в трех верстах от города остановился у Мальцовской платформы…
С тех пор как турист высадился на Мальцовской платформе, ему заботиться не о чем. Ночлег, стол – все ему готово, потому что во всех углах этого края устроены господские дома с помещением для приезжающих и расторопною прислугою. Чистота этих домов доведена до педантизма; гостеприимство в них самое широкое. Не успели мы присесть к окну, как черномазый, цыганского типа лакей уже стоял перед нами.
– Не угодно ли позавтракать?
– Нет, спасибо, дайте чаю.
– Он уже готов… Мы всегда к поезду…”
Впрочем, Мальцовская слобода (названная так потому, что здесь располагались заводы господина Мальцова) вообще была местом довольно занятным. С одной стороны – вроде город. С другой – вроде лес. Тот же Немирович-Данченко писал: “В окна видны громадные вековые сосны. Весна запоздала, и снег еще лежит на полях, хотя уже потемневший, сдавшийся…
Когда мы вышли, перед нами раскинулась чудесная картина. Ее красоте не могли повредить обнаженные сучья деревьев и белые пятна снегу, казавшиеся под теплым сиянием солнца какими-то опаловыми массами, лежавшими на темном бархате наполовину оттаявших лугов.
Вдали, за садом, картины луга отсюда должны быть прелестны: впереди гористый берег с массой скученных над ним церквей, сверкающих ярким блеском дня своими куполами, белыми стенами, колокольнями и крестами…
Городские здания Брянска кажутся отсюда выкованными из матового серебра. Желтые осыпи песка, уже по крутизнам берега освободившиеся от снега, золотыми языками тянутся к прочному еще леденистому насту реки…
Под свежим утренником тихо колышутся над нами красные сучья сосен, этих остальных великанов когда-то стоявшего здесь могучего сказочного леса… Кажется, будто это не свежая кора, а кровь проступила внутри на ветви и корявые стволы их… Из-за них мерещатся круглые кровли Сергеево-Радицкого завода. Вон над самою водой какая-то жалкая деревянная клетушка.
– Это, вы знаете, где был домик, где жил Мальцов.
– Каким образом?
– Когда строил завод, он срубил здесь себе эту избенку и не выезжал из нее, пока Сергеево-Радица не была готова”.
До появления железной дороги одной из важных магистралей города была так называемая Большая Свинская дорога. Она была названа в честь Свинского монастыря, в свою очередь обязанного этому названию речке Свини, на которой был основан монастырь. История такая. Брянский князь Роман вдруг начал слепнуть и, дабы приостановить развитие недуга, в 1288 году послал своих людей в Киевско-Печерскую обитель за чудотворной иконой Божией Матери. В Брянск эту икону везли по воде, и вдруг ладья с посланцами без всяких видимых причин остановилась посреди Десны. В соответствии со старой мудростью – дескать, утро вечера мудренее – посланцы выбрались на берег и заночевали. Наутро же увидели икону, висевшую на большом доме, прямо напротив того места, где в Десну впадает речка Свинь. Князь Роман пришел к иконе, помолился и полностью прозрел. В честь этого события на месте дуба основали монастырь, который и назвали Свинским.
В 1681 году в жизни монастыря произошло великое событие. Он сделался своего рода филиалом Киево-Печерского монастыря, о чем была опубликована особая царская грамота: “Царь и великий князь Федор Алексеевич пожаловал Киево-Печерского монастыря архимандрита Иннокентия Гизеля с братиею и повелел им великороссийского гор. Брянска в монастыре Успения Пресвятые Богородицы, зовомом Свинского, иметь своего наместника и братию и именовати ту обитель Новопечерским монастырем… а Новопечерский монастырь всегда имети во всяком украшении, и лепоте, и славе, как был и до сего времени, без отъятия всех его околичностей и всякое царское украшение и казну сохраняти во всякой целости нерушимо в том монастыре, паче же ко всякому монастырскому строению и к заводам прилагати радение, чтоб Новопечерский монастырь не токмо уподоблялся Киево-Печерскому монастырю именем, но и в самом деле являлся украшен и прилежным радением; при сем же и то сохраняти, чтоб между многими месты славная Свинская ярмарка имела повольность по-прежнему без умаления”.
Новое название не прижилось – монастырь все так же называли Свинским. Да и первый наместник из Киева, отец Иоанн, популярности здесь не снискал. Брянские монахи даже написали грамоту, а вместе с ними били челом “и служки того монастыря, и служебничишка, и работники, и всех сел и деревень все крестьянишка и бобылишка”.
Иоанну ставились в вину и образованность, и отрицательное отношение к батюшкам-москвичам, и отправка части монастырского имущества в родной свой Киев, и то, что Иоанн рукоприкладствует, а также держит монахов в лютом голоде. А сам игумен, по словам тех жалобщиков, “ест и пьет вместе со своими советниками и с челядники и с молодыми ребяты и питаются пространно, по сему извычаю: так же питье ж хмельное держит у себя доброе и безвременно у себя пьет и прохлаждается по своей воле, не только сам, но и последний челядник всегда в прохладе, и столько сушелинных запасов рыб, и масла, и меду, и погребных питий на всю братию неделию неизойдет, и от то монастырю чинятся великие потери и убытки”.
Кроме того, жалобщики сомневались в легитимности самого царского указа: “Положили они в посольском приказе, вымысля собою, составную правою грамоту великих князей многих задними леты, будто Успенский монастырь исстари приписан был Киево-Печерскому монастырю; и у той грамоты великих князей ни рук, ни печатей, никакого ни подкрепления, ни свидетельства нет”.
Сам же Иоанн в ответ на жалобу писал, что иноки “воровским вымыслом составили челобитную от всей братии и крестьян-вкладчиков… и написали меня, богомольца вашего, многие непристойные дела… а такого воровского их вымыслу и заводу из братии и из вотчинных крестьян никто не ведает”.
В результате победил киевский ставленник, а жалобщики были если и не репрессированы, то во всяком случае посрамлены.
А сам же Свинский монастырь лишь в восемнадцатом столетии “для благозвучия” переименовали в Свенский. До этого своеобразное название обители ни у кого не вызывало никаких сомнений.
Как и положено лесному человеку, брянский житель пусть и несколько безграмотен, зато предельно рационалистичен. Тому пример – оригинальное письмо, отправленное здешними мещанами архангельскому губернатору. Шел 1881 год, вовсю проходила колонизация новой земли, требовались новые пионеры, о чем извещалось по всему государству. Брянские обыватели решили попытать свою судьбу, но предварительно осведомились: “Узнали мы, что по Высочайшему повелению можно нам переселиться на остров Новая Земля, но так как мы, просители, имеющие желание переселиться на остров Новую Землю, не знаем, в какой части света находится названный остров, и тем сомневаемся как об удобстве на оном, так равно и о воздухе, соответствующем нашему здоровью, так как мы, просители, живем в благорастворительном воздухе… по слуху мы осведомились и не знаем, где холодный воздух и где теплый”.
Таким образом жители Брянска уберегли себя от роковой ошибки.
Конечно, в городе существовало и интеллигентское сообщество. Но у жителей русских столиц оно вызывало скорее иронию, чем уважение. Константин Аксаков даже высмеял стремление брянских жителей к гуманитарным знаниям в четверостишии:

В тарантасе, в телеге ли
Еду ночью из Брянска я,
Все о нем же, о Гегеле,
Моя дума дворянская.

Некоторые основания для этого и впрямь существовали. К примеру, когда в 1903 году группа энтузиастов решила провести в так называемом Общественном собрании вечер, посвященный столетию со дня рождения поэта Тютчева, вдруг обнаружилось, что в тамошней библиотеке нет ни одной книги юбиляра.
Кстати, одно время городским библиотекарем служил знаменитый писатель Венедикт Ерофеев. Факт, не сказать, чтоб очень уж многозначительный, но что-то в этом все же есть.

Лесные песни

Одна из главных черт лесного жителя – его не то чтобы воинственность, но уж во всяком случае возможность дать в любой момент отпор врагу. Благодаря этому качеству именно партизаны Брянской области более прочих способствовали победе над гитлеровскими войсками и стали своего рода символом партизанского движения вообще.
Именно здесь была впервые отработана техника так называемой рельсовой войны. По одному из ее эпизодов впоследствии даже была создана диорама под названием “Взрыв Голубого моста”.
При этом у самих партизан Брянска с железнодорожным сообщением все было замечательно. В частности, один из пленников, штабс-фельдфебель полевой жандармерии Альберт Фишер, говорил: “Меня крайне удивило, что у вас, партизан, работает даже железная дорога, по которой мне самому пришлось ехать в партизанском бронепоезде. Эта огромная сила партизан произвела на меня большое впечатление”.
Сегодня удивляет то, что боевого духа партизан хватало не только на борьбу с врагом, но и на так называемую культпросветработу.
С самого начала эта самая работа проходила очень даже весело, почти играючи. Леонид Ленч писал: “Мы стояли в лесу под Брянском, в домике лесника. Был 1941 год, конец августа – синие, сияющие, прохладные дни.
В газете нашего фронта, прикрывавшего Москву с фланга, я вел вместе с художником-карикатуристом Евгением Ведерниковым сатирический отдел “Осиновый кол”.
Делая сатиру, я понимал, что это не все, что я хочу и что могу делать во фронтовой газете. Но для того чтобы делать это другое, нужно было ездить с редакционными заданиями на передний край. А наш редактор не давал мне таких заданий. В ответ на мои просьбы, жалобы и нытье он повторял одно и то же:
– “Осиновый кол” должен выходить регулярно. Вы прекрасно знаете, что вы у меня один писатель-сатирик. Я обязан вас беречь и холить.
Будто бы речь шла всего лишь о походе в магазин за сладостями.
Но это только начало войны, собственно партизанское движение в то время еще не сформировалось. Зато несколько позже культпросветработа была поставлена чуть ли не на индустриальные рельсы. Один из комиссаров брянского отряда партизан, некто И.Воропай, писал: “Во всех отрядах были созданы кружки художественной самодеятельности. Особой гордостью всех нас была агитбригада. Она в специальном фургоне разъезжала по населенным пунктам, занятым партизанами. Участники агитбригады выступали с докладами и концертами художественной самодеятельности. Лихая пляска сменялась задушевными песнями, частушкой, насыщенной юмором и сатирой. И не раз после такого концерта приходилось слышать слова: “Аж дышать стало легче!”
Особая же составляющая лесной партизанской культуры – песни, написанные самими бойцами. Вот, например, одна из них:

Из далекого Брянского леса
Шлю тебе партизанский привет.
Как живешь ты, моя дорогая?
Напиши поскорее ответ.

Я живу средь дремучего леса,
Где грохочут снаряды кругом,
Где дерутся бойцы – партизаны
С озверелым коварным врагом.

Наша пушка стоит на поляне,
Ожидает в засаде врага.
Партизанские грозные силы
Бьют жестоко повсюду врага.

Не грусти ты, моя дорогая,
На заводе ты честно трудись,
Вспоминай наше прежнее время
И счастливую прежнюю жизнь.

Песни подчас посвящались конкретным баталиям. И от этой конкретики они становились еще более пронзительными:

Долго гремела артканонада,
Выстрелы пушек слились.
Стойко в сраженье держались
отряды,
Свой центр защищая – Смелиж.

Пьяные фрицы лезут в атаку,
Густые их цепи сплелись,
Глаза партизан загорелись
отвагой:
“Врага не пропустим в Смелиж!”

В воздухе рев свирепел от моторов,
Бомбы фашистские гулко рвались.
Дымом повеяло с ближнего бора,
И вот загорелся Смелиж.

Долго и стойко боролись отряды,
Все воедино слились,
Но вышли патроны, не стало
снарядов –
Временно пал наш Смелиж.

Естественно, что песни посвящались и погибшим партизанам:

Наш герой, партизан Вася Репкин,
Не один эшелон подорвал.
Разнесло семь составов на щепки,
На восьмом свою жизнь он отдал…

Пусть бураны декабрьские дуют,
Пусть морозы лихие трещат…
А за Васину жизнь молодую
Еще сто эшелонов взлетят.

А вот песня о смерти комиссара Прасковьи Лахмоткиной:

Близок лес, да пуль завеса…
Комиссар рывком встает:
– Отступать по склону к лесу,
Лишь умолкнет пулемет.

И бежит, а пули – мимо.
Значит, пуля не берет!
Пыли облако и дыма –
И смолкает пулемет.

Говорили, знать, недаром –
Комиссар заговорен…
Что такое с комиссаром? –
Молча падает на склон…

Впрочем, партизаны складывали и веселые частушки:

Как Марусин пулемет
С переливами поет,
С переливами поет,
Жить фашистам не дает.

Расскажи-ка, Брянский лес,
Расскажи, Десна-река,
Как воюют партизаны
Под командою Дука.

Интереса много в лесе,
Для фашистов страшен лес.
Эшелон за эшелоном
Подрывает Дмитрий С.

Похоже, что официальный гимн “Шумел сурово Брянский лес” если не уступает в качестве народным партизанским песням, то во всяком случае явно проигрывает в силе чувства.


Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"



Рейтинг@Mail.ru