Главная страница ИД «Первого сентября»Главная страница газеты «Первое сентября»Содержание №47/2003

Вторая тетрадь. Школьное дело

КУЛЬТУРНАЯ ГАЗЕТА 
ВЫСОКАЯ ПЕЧАТЬ 

Андрей ТУРКОВ

Из племени «пашущих»

Издана посмертная книга прозы Бориса Можаева

Борис Можаев

Книга Бориса Можаева «Земля ждет хозяина» (издательство «Русский путь») не только бережно и любовно составлена И.П.Борисовой, но и замечательно оформлена художником Григорием Берштейном. Очень выразительна, в частности, череда фотографических портретов писателя – от еще полного сил, прямо-таки пышущего здоровьем, рядом с тоже еще молодым Александром Солженицыным, до, видимо, уже донимаемого смертельной болезнью, надорвавшегося: «Он брал на себя тяжести, как бы не соразмеряя их веса, – пишет Александр Исаевич в предисловии к книге покойного друга. – И нес, так и не соразмерив».
Впрочем, если бы даже всех этих снимков в книге и вовсе не было, перед читателем, думается, все равно отчетливо возникал бы образ Можаева со всей его страстностью, целеустремленностью, самозабвенной погруженностью в будни, заботы и трагедии породившей его русской деревни. Выросший там, успевший перед самой войной поработать сельским учителем, он и потом не отрывался от земли – будь то родная Рязанщина, обжитой им еще с лет армейской службы Дальний Восток или иные края, куда заносила судьба газетчика и литератора.
Даже при самом беглом чтении книги нельзя не заметить этой прочной опоры автора на собственные наблюдения, вновь и вновь поверяемые и освежаемые: «И вот опять я трясусь на казенной машине все по тем же обкатанным булыжникам...» или «по разбитой проселочной дороге, сплошь покрытой разливанными лужами», которая «извивалась, как Змей Горыныч... словно пыталась оплести и удушить грязью все живое»; а то и вовсе – «без дальних разговоров закинул рюкзак за спину» и айда пёхом – ради встречи всего-навсего со снятым громовержцами-начальниками с работы садовником, который теперь, чтобы взглянуть на выращенный им сад, «чуть свет встает и по оврагу, как заяц... чтобы его не увидали». Услышал писатель весть об этом, сопровожденную горестным замечанием, что «в наших краях правда не ночует», – и кинулся на выручку человеку, правде ли...
Он вечно вступался – и за людей, и за тупоумно изводимые в хрущевскую пору луга, где прежде «на неохватном просторе стояли до самого горизонта стога, стога», а после этого погрома годами «горбились... вздыбленные дерновые валы», и за столь же рьяно изничтожавшиеся местные промыслы, которые веками кормили крестьян и могли бы еще удержать в селе многих, кто теперь, лишенный приработка, подался в город. И за пресловутый семейный подряд, который в брежневские времена «занесло снегом равнодушия» и придушило стараниями чиновников, не знавших, как распорядиться мясными «излишками». И наконец, в последние годы своей жизни – за колхозников и совхозников, по очередной команде с верхов (на сей раз – «либеральных») стремглав брошенных «в пасть жестокого рынка».
В книге приведены слова известного русского экономиста Кондратьева о трех непременных условиях, которым должны отвечать всякие преобразования: быть реалистичными, не допускать снижения производства и соответствовать принципам справедливости. С этим мерилом и подходил Можаев к современным российским реформам, критически сверяя их с нэпом, когда «ни земля, ни фабрики, ни заводы не подвергались срамной распродаже, то бишь,“прихватизации”». Тем же историческим опытом обосновывал он и мысль о необходимости вернуться к созданию независимой кооперации, которая могла бы стать опорой для фермерства, ныне прозябающего без реальной поддержки.
Помимо горячей публицистики в книгу вошли рассказы, очерки и просто краткие зарисовки, сценки, целые «хоры» из множества голосов. О некоторых таких страничках хочется выразиться словами одного персонажа: «каждое блюдо – прямо декальтес» (сиречь – деликатес). Тут автор в своей родной стихии – того самого «живаго великорусского языка», который многим из нас больше известен по словарю Даля, а Можаеву – из первых рук. Тут подчас такое сказанут, что ученых трудов стоит: «Страну поменяли, власть поменяли...Теперь население хотят поменять. Тьфу, мать твою...» И верно: разве не читывали мы горестные сетования на отсталость и неразумие «совков» (и когда, дескать, переведутся?!). Недаром Можаев и в публицистике подхватывает и развивает этот мотив:
«Вина-то, мол, не наша, не тех, кто в голове колонны, а тех, которые темп не держат. Маршировать так и не научились... Они какие-то в полоску: не то черно-белые, не то красно-коричневые... Ну за версту же видно – неполноценные.
Не пора ли кончать с этой затяжной головотяпской замашкой – выбраковывать народ, как пестрых овец из басни Крылова?»
И сколько раз сам писатель прямо-таки любуется своим «отсталым» народом и уже упомянутым скромным садовником Колобухиным, и позабытыми ныне инициаторами семейного подряда, и самоотверженным защитником родной земли от варварской «мелиорации» Тепловым с его «апостольской прямотой и строгостью», и живучими фермерами вроде Багмы, – словом, теми, к кому полностью приложимо можаевское определение: «Истинный крестьянин – это не профессия, а образ жизни».
Не раз, не два вспоминает Можаев, как сожалел Лев Толстой о не написанном им «главном» романе – о русском пахаре и вместе с тем – о сказанном одним из собственных собеседников: «Ты вот гляди – одни пашут, а другие руками машут». Подобные «махальщики», или, как вслед за Щедриным выражается писатель, «наши теперешние пустоплясы», нередко возникают в можаевских «старых и новых историях» (таков подзаголовок книги).
«Упряжка-то была у них одинаковая, – сравнивает автор в рассказе «Дождь будет» двух председателей колхоза, – да тягло разное. Если Николай Иванович тянул битюгом, упорно глядя под ноги, в землю, то Басманов сразу рысью пошел и ноздри держал по ветру. Он первым в области кормокухни построил. Первым коров обобществил... Первым построил кирпичные силосные башни. И хотя потом коров снова раздали по колхозникам, а кирпичные башни за ненадобностью растащили по кирпичику на печи, Басманов был уже далеко. За новые прогрессивные методы был выдвинут в председатели райисполкома. Он шел рысью, не сбиваясь... И та пыль, которая поднималась за ним, не достигала и хвоста его». (А нынче небось успешно перестроился и целиком – за частную собственность и распродажу земли!)
Сам Можаев был из «пашущих» литераторов, которым, как и Николаю Ивановичу, часто солоно приходилось: добрый десяток лет не могла увидеть сцену пьеса по его замечательной повести «Живой», лишь в перестроечную пору был полностью опубликован роман «Мужики и бабы».
«Сколько их, сорвавших голос, ни до чего не докричавшись?!» – писал Можаев о собратьях, пытавшихся, как и он, предостеречь власти от ошибок, неверных шагов, опрометчивых прожектов вроде памятного «рязанского чуда», обернувшегося форменной катастрофой.
«Сколько ж за жизнь перегорячился он, – скорбно пишет Солженицын уже о самом Борисе Андреевиче, – сколько бился обо всем правильном, нужном, общем, кто его послушал, что он спас? Такие наши власти были, такие и остались».
Понятная горечь... По какой исторической осени суждено нам считать цыплят – Бог весть!
И все же голос Можаева и прежде, и сейчас, подобно голосу других «пахарей», спасал людей от безнадежной уверенности, будто «в наших краях правда не ночует».


Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"



Рейтинг@Mail.ru