ИДЕИ И ПРИСТРАСТИЯ 
ЛИНИЯ ЖИЗНИ 

«...И еще что-то чистое, высокое, вечное»

Памяти Ярослава Голованова

Если бы птицы не шумели, зачем жить?..
Я. Голованов. Заметки вашего современника

Однажды он рассказал мне о том, как сочинял свою первую в жизни заметку. В его рассказе было столько нежности к нашей профессии, столько первозданного детского изумления перед печатным словом, какого я ни у кого никогда не встречал. (Здесь и далее цитирую Ярослава Кирилловича, конечно, не дословно, а по своему дневнику. У журналистов как-то не принято записывать друг друга на диктофон.)
– Тогдашний редактор «Комсомолки» Алексей Иванович Аджубей завел рубрику «Энциклопедия “КП”». Там должны были печататься маленькие, в сорок строк, научно-популярные заметки. Аджубей спросил: «Ты инженер? Так вот напиши о корковых формах…» А я ничего о них не знал. Пошел в Политехнический музей – и там никто не знает, что такое корковые формы. В конце концов я выяснил, что это одна из форм литья. Написал заметку и стал ждать публикации. Я очень бедствовал, незадолго до того папа умер, мы дома не выписывали никаких газет, и каждый день я ходил на Самотечную площадь, где был стенд с «Комсомолкой». И вот однажды утром, в январе пятьдесят восьмого, я увидел свою заметку в газете. Я стоял и ждал, что кто-то еще подойдет и прочитает. Но все шли мимо, а я топтался и думал: «Ну почему никто не остановится? Вот же – “Корковые формы”, “Я. Голованов, инженер” написал... Ну куда же вы идете, елки-палки! Это же я написал, а вы куда-то идете...» Мне хотелось хватать прохожих и тащить их к стенду. Я замерз, пока ждал. Никто не остановился и не прочитал…

Он родился в актерской семье, и родители думали, что сын пойдет во ВГИК или в архитектурный. Но гуманитарный мальчик подает документы в МВТУ им. Баумана и успешно поступает на самый секретный в стране факультет – ракетный.
«…Он говорил: “Я засекречен”, и все существо его ликовало в эту минуту от сознания, что он не такой, как все… Он был тщеславен, кроме того что глуп и еще очень молод» (из дневника 1954 года).
Через четыре года после того, как была сделана эта запись, перспективный сотрудник секретного НИИ бросает науку, карьеру из-за любви к запаху свежей типографской краски и полуночной работе “в номер”.
С тех пор и навсегда он – в «Комсомольской правде». Сорок пять лет работы в одной редакции! И при этом остаться самим собой – Ярославом Головановым.

В декабре 1980-го научный обозреватель всеми любимой «Комсомолки» Ярослав Голованов оказался в командировке в Свердловске, и нашему декану удалось затащить всесоюзную знаменитость в университет. В самую большую аудиторию набился весь журфак. Серый пиджак, синяя рубашка, идеально подобранный галстук – наш кумир выглядел элегантно, как посол далекой страны. Спрашивали про Гагарина и Аграновского, про цензуру и модный роман в «Новом мире». Мы ловили каждое его слово, он отвечал с предельной для того времени откровенностью.
На вопрос «Что такое удача?» ответил: «Удача – это когда никто не лезет ручонками править твой очерк». Так и сказал – «ручонками».
Девочка-первокурсница спросила, заикаясь от волнения: «Стоит ли идти в журналистику, если таланта нет, а писать хочется?» Аудитория грохнула от смеха. Голованов ответил: «Талант?.. Давайте отбросим это высокопарное понятие. Талант – это просто способность работать по восемнадцать часов в сутки…»
Кто-то съязвил: «А бороду научному обозревателю носить обязательно?» Не знаю, что он подумал о нас тогда. Улыбнулся и сказал, что в редакции провели референдум – носить Голованову бороду или нет. Большинство проголосовало за то, что с бородой лучше.
Когда перечитывал сейчас его «Заметки вашего современника» и дошел до той его поездки на Урал, одна запись меня просто ранила: «Свердловск… Даже для России редкостно хамоватые люди». Уж не после встречи с нами ли она появилась? Не хочется думать, что это про нас тогдашних.

Самой ужасной для журналиста казалась ему доля талантливого попрыгунчика. Он считал, что все написанное легко, пусть и с видимым блеском, вскоре легко умирает.
Должен ли журналист работать в стол, на «вечность» – для него этого вопроса не существовало. Работа в номер всего лишь верхушка твоего айсберга. Многое из того, что ты «накопал», абсолютно не нужно газете, но ты обязан знать в тысячу раз больше, чем успеваешь рассказать читателю. Ты обязан собирать и анализировать, искать и выслушивать (прежде всего тех, кто понимает в твоей теме больше, чем ты). И все это ради глубины, точности и убедительности твоего свидетельства о жизни, но вовсе не для того, чтобы выставить себя писателем. «Писатель, – говорил Ярослав Кириллович, – звание посмертное».
Когда в 1995 году вышел в свет его фундаментальный труд о С.П.Королеве, он написал мне: «Книга, которую я тебе посылаю, писалась очень долго, практически всю мою журналистскую жизнь. Отсутствие интересных документов (следствие секретности), по счастью, надоумило меня обратиться к живым людям, современникам Королева. Они отмечены в именном указателе. Я собрал Гималаи фактов, которые без них я никогда не собрал бы, и в этом – главная ценность моей книги. Она далека от того, что принято называть произведением художественным, но может сослужить очень добрую службу тем, до времени неизвестным нам Цвейгам и Моруа, которые сидят сейчас за школьной партой, а в зрелые годы вдруг обратят взоры свои к Королеву…»
800-страничный труд о Королеве вышел с посвящением, которое мог написать только очень совестливый человек: «Тем сотням и тысячам, которых в сообщениях ТАСС называли просто “учеными, инженерами, техниками и рабочими”… Тем, которые жили среди нас, но которых мы не знали, потому что они не рассказывали о своей работе и не носили свои ордена…»
В последние месяцы жизни он вновь вернулся к этой работе, готовил второе издание. В последнюю нашу встречу, в конце марта, рассказывал, что после первого издания пришло немало уточнений, добавлений, новых подробностей. «И главное – в той книге у меня некоторые достойные люди, бывшие рядом с Королевым, остались в тени. Вот, к примеру, о Дмитрии Ильиче Козлове совсем мало. Я должен все это исправить…»

А еще была многолетняя работа над романом «Ковчег», над историей старинного головановского рода, над пьесами и рассказами. (Все это он не успел или не захотел публиковать.)
По большому счету еще ждут своего читателя вышедшие недавно тремя томами «Заметки вашего современника» – книга дневников, по жанру традиционная для русской литературы, но совершенно уникальная для отечественной журналистики.
Помнится, в советское время среди газетчиков было принято удивляться и умиляться той степени откровенности, исповедальности, с какой читатели писали в газету. (Да и поныне сколько исповедей, только уже безответных, приходит в редакции!) Но, кажется, никто из журналистов не ответил читателю с такой беззащитной открытостью сердца, как Ярослав Голованов в своих «Заметках…». Речь не об игре в публичные откровения, которая сейчас в моде, а о безоглядной вере в порядочность и мудрость читателя.

«Мы чаще гладим кошек, нежели людей. А людям это нужнее…» (1955 год)
«В деревнях больше горя, чем в городах... Горе в деревнях не проточное, оно тут застаивается, как болотная вода». (Пинежская тетрадь, 1967 год)
«Родиться – желанным. Жить – честным. Работать – по любви. Писать – искренно. Дружить – только с мужчинами. Увлекаться – женщинами. Восхищаться – природой. Любить – детей. Бояться – фанатиков. Презирать – предательство… Никого не наставлять, никому не подавать пример: это бессмысленно…» (2001 год)
Запись о золотой переделкинской осени: «Как трудно не только описать, но и самому понять свои мысли при виде этого тихого чуда. Это и Бог, и любовь, и жизнь, и смерть, и еще что-то чистое, высокое, вечное…»

Как передать на бумаге головановскую ласковую интонацию, когда он рассказывает о ком-то: «Ну о-о-чень милый человек…» Или его неизменная присказка: «Вот и ладушки, вот и хорошо…» Казалось, что он живет на какой-то своей планете, где все люди – милейшие и добрейшие.

Еще рассказывал:
…Когда я в детстве жил в коммуналке, у нашего соседа был трехтомник Брема, и еще до того, как я стал читать, я знал наизусть все подписи к иллюстрациям. А сосед наш, Яков Оттович, которого все звали Икотыч, – он был охотник и замечательный лекальщик, работал в гараже Совета министров. И вот однажды я нашел в Бреме картинку кита, под ней значилось, что он нарисован с уменьшением в 240 раз. Я подошел к Икотычу и говорю: «Давай высчитаем, какая это глыба!» Мы нашли палочку размером с нарисованного кита и решили отмерить его длину, 240 раз положив палочку по полу. И вот наш «кит» вылез из комнаты, зашел за угол, прошел по всему коридору, спустился по лестнице с нашего шестого этажа, и хвост кита оказался во дворе! Это было потрясение…
Его заветной мечтой с детства было «запретить убийство рыб, птиц и зверей праздным и нетрезвым людям…», запретить тот кошмар, который называется «любительская охота».
Из дневниковых записей 1968 года: «…Кто-то засмеялся, а мне захотелось заплакать – из-за стыда за человечество».

«Вечером по Переделкино гуляют стайки мальчишек и девчонок… Они совсем другие. Они совершенно не похожи на нас… В 1949-м в Кучино я плакал ночью, когда Наташа не пришла на свидание. Умеют ли они плакать? Ужасно, если не умеют, но не хочется верить в это…» (3 марта 1983 г.)

Как-то мы заговорили о счастье. (Потом он написал об этом в прекрасном и печальном очерке «Мой Париж».)
…Я очень люблю Париж. Если бы Господь Бог сказал, что я никогда не увижу больше Лондон, Нью-Йорк, Рио-де-Жанейро или Сидней, я бы не очень расстроился. Но если Он сказал бы мне, что я не увижу Парижа, я бы заплакал, наверное. Вот сейчас, впрочем, уже не заплакал бы. Я долго мечтал показать Париж своему сыну и лучшему другу. И вот привез их в Париж. Аэропорт, метро, гостиница… А вечером я выпустил их на Елисейские поля. Вот поднимаемся из метро к свету, они – чуть впереди, я – за ними... Удивительное ощущение. Я подарил Париж сразу двум дорогим людям. Огромное счастье…

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"