Я ИДУ С УРОКА 
ЭСКИЗЫ КАРАНДАШЕМ 

Учителя обычно мало рассказывают ученикам о себе. Оно вроде бы и правильно: не стоит лишний раз зацикливать детей на собственной персоне. А с другой стороны, какие-то милые, нелепые, смешные, а то и горькие (или даже страшные) житейские подробности про детские, школьные, студенческие годы взрослых им узнать бы не помешало. Ведь это делает школьное обучение более человечным: не боги горшки обжигают, и у самых солидных из взрослых, оказывается, тоже когда-то были и сомнения, и неудачи, и их тоже когда-то ругали, не принимали, выгоняли. И вот бы это им рассказать. А не абстрактное «Мы в ваши годы такими не были» или «В наше время дети себе такого не позволяли».
Понятно, что хочется дать детям побольше позитивных примеров. Но тогда уж максимально конкретных и подробных.
А начнешь поконкретнее и поподробнее – ловишь себя на хвастовстве: да, мол, были люди в наше время, и эти люди, выходит, я…
Короче, о себе – как-то несподручно. А если о других? Например, о своих собственных учителях?..
Случилось так, что недавно каждый из нас, ведущих этой странички, повстречался со своим бывшим школьным учителем и узнал массу интересных и неожиданных подробностей из их жизни. И если бы нам привелось еще когда-нибудь поработать в школе, то мы обязательно поделились бы этими историями со своими учениками.
Может быть, и вы вспомните пару таких историй? А может быть, даже соберетесь в гости к кому-нибудь из ваших бывших учителей, с тем чтобы поздравить их с ближайшим праздником, а заодно и послушать воспоминания, среди которых могут оказаться сюжеты ну просто удивительные.

Тринадцатый билет, или «Все равно будете пересдавать!»

История о том, как я стал дипломированным педагогом

Мне 12 лет, братьям – 10, 13 и 14. Еще до войны к нам в Новозыбков приезжал двоюродный брат и учил нас, детей, рисовать: “Вот видите, сначала я рисую яйцо. Если разделить его пополам, будет линия, где нужно рисовать глазки. Если разделить нижнюю часть пополам, но уже вертикально, будет линия носика (одно ловкое движение – и появлялся носик). А если опять разделить пополам, но уже горизонтально, будет место для ротика. Если в верхней части нашего яйца нарисовать красивый чубчик – будет мальчик. А если с боков добавить по красивому локону – будет девочка”.
Мы, затаив дыхание, следили за волшебными превращениями на бумаге. “Можно, – продолжал он, рисуя новое яйцо, – сделать и птичку”. И тут же пририсовывал к овалу хвостик и клювик, крылышки и глазки. Еще тогда я решил: буду художником.

Аж до Берлина

А тут 41-й год. Лето. Мы в деревне. Как-то ночью я услышал, как в небе ревели самолеты. А утром объявили, что началась война.
Мы, замерев, сидим перед громкоговорителем: “Немецкие самолеты сбрасывают бомбы на город Новозыбков”. А это наша родина! Мы испугались.
Скоро появились немцы – парашютисты-десантники. Паника. Все бросились кто куда. Я потерял мать, отца, братьев, пристал к армии и стал отступать вместе с солдатами. В армии меня приодели, приобули, я стал похож на солдата. Так, с полком, я дошел аж до самого Берлина. И даже в Параде Победы на Красной площади участвовал.

Послевоенные мытарства

И вот после войны приехал в Москву учиться на художника. А жить-то негде. С едой – полбеды: зашел в столовую, где всегда давали хлеб бесплатно. Кто-то не доест – я тихонько поем, остальное в карманы. А вот спать негде – на вокзалах гоняли.
Тогда (а было уже часов 12 ночи) я пошел на Красную площадь, к Ленину. Подхожу к мавзолею и стою. Часа два стоял. А потом взял и спросил: как мне жить? И Ленин мне говорит: “Ко мне тебя не пустят. Там, видишь, сзади – арка (при Хрущеве потом там ГУМ сделали, а тогда военное ведомство было). Зайди в арку. Смотри только, чтобы никто тебя не видел. Вон там по приступочкам поднимись, сядь и спи”. И вот я зашел за арочку, забился в уголок, натянул костюм на голову, согнулся, хлебушек пожевал и заснул... Утром выхожу, говорю: “Спасибо!” И пошел поступать в Суриковский институт. А там оказалось, что нужны документы об образовании. А я ведь не из школы пришел, а прямо с войны…
Прихожу в райком (комсомольский билет я получил под Берлином в 45-м) – дают комсомольское направление в шахты 2-бис, Тула. Поехали мы с ребятами в Сталиногорск под Тулой. Там сдал экстерном 8 и 9 класс и через три года поехал опять в Москву учиться на художника.
Поступаю теперь в Строгановку. Короче говоря, поступил, проучился, закончил. Подошло распределение – оказалось, что меня собираются направить в Новосибирск. А я взял и женился. И не поехал в Новосибирск.
Тогда меня распределили в Москве в 66-й детский интернат. А в его здании до войны генералы жили. Вот мы их сады и выкорчевывали. Я там и забор делал, и деревья сажал, и клумбы вскапывал.
Учительская ставка была, конечно, маленькая. Говорят: чтобы платить, художественного училища мало, надо высшее педагогическое. Я говорю: ну если вам надо педагогическое, оно будет, но через пять лет. Взял у директора документы и пошел в Ленинский пединститут на вечерний худграф.

Через тернии – к высшему педагогическому

Вот заканчиваю я Ленинский. Одной даме-коммунистке, которая нам читала историю партии, я не понравился. Она меня на экзаменах и затормозила. Для госэкзамена по живописи надо было нарисовать картину. Я писал “Дети войны”. Эскизы в рисунке, эскизы в масле – все как положено. Сюжет выбрал такой: на крыше сидят мальчики с противогазами и щипцами. Немцы бомбить прилетали, но наши им задали жару. Один самолет уже подбит и пикирует. И сбоку я нарисовал церковь.
Так дама-коммунистка прицепилась: уберите церковь, она в этой картине лишняя. И хоть церковь я убрал, пятерку мне не поставили. Дама настояла на четверке. Политика есть политика.
Через два-три дня надо было сдавать теорию. Вхожу в аудиторию, а она стол, за которым мне готовиться, взяла и перевернула – чтобы шпаргалками не пользовался.
Подхожу к преподавательскому столу. Руку положил на билеты и думаю: “Раз вы парту перевернули, я сейчас возьму 13-й». Я его, как мне тогда казалось, знал. Вынимаю. 13-й. Она говорит: “Берите второй» (На выпускном экзамене нужно было по двум теориям билеты тянуть: один – по гуманитарным, другой – по живописным предметам). Я ей в ответ: “А я и здесь 13-й возьму!” – И вынимаю 13-й. Они обалдели.
Сажусь готовиться. У меня шпаргалки кругом, во всех мыслимых и немыслимых местах. Без шпаргалок – это не студент. А как их вытащишь? Ну, думаю, по искусству я все знаю на высшем уровне. А вот про интернационалы – забыл. Начну с искусства.
По истории искусств все ответил, а на интернационалах – заклинило. И никак. Тогда я говорю комиссии: “Я знаю и предыдущий вопрос, и следующий. А вот именно этот – не знаю: вас ведь (и смотрю на нее в упор) на том уроке не было”. “Как не было?” И мне опять повезло. “Я сейчас проверю”, – и открывает свою книгу. Смотрит – болела. И со злостью так говорит: «Все равно будете пересдавать», – и велела приходить на экзамен с периферийными ребятами. А те должны были съехаться аж через два месяца. Пришлось ждать. Заодно подготовился. Но она все равно поставила 4.
С дипломом тоже помытарили. «Все, уезжайте – по распределению!» Я говорю: “Никуда я не поеду. У меня дочь родилась”. – “Принеси паспорт, свидетельство”. А диплом не отдают. Я приношу свидетельство, приношу паспорт. Они говорят: «А где родители?» Я пошел в министерство по культуре – это где Большой театр. Пришел к замминистра, говорю: «Меня замучили, отца не могу найти». И он написал на моем заявлении красным цветом: “Участник войны. Кончил Строгановское училище. Детдомовец”. И расписался: “Выдать диплом”.
Прихожу с дипломом к директору интерната и говорю: «Вы мне за эти пять лет не заплатите?» – «Нет, не заплатим. Но зато будем платить тебе в два раза больше». И действительно стали платить больше. И я уже больше не подрабатывал ни в доме престарелых, ни в крематории, что по соседству с интернатом.

Как мне Белка и Стрелка помогли

Потом мне дали уже как дипломированному педагогу отдельную комнату. И перешел я работать в другую школу, поближе к дому. Преподавал рисование, черчение, историю искусств. Все было прекрасно. И на одном из уроков я как-то сказал ученикам, – а был это 59-й год, – что люди обязательно полетят в космос и будут жить на всех планетах. Кто-то похихикал и забыл. А кто-то взял сказал папе. А папы были разные. Были среди них и большие люди. И что вы думаете? Вызвали меня в КГБ.
А я был прямой человек. Всегда говорил правду. Ничего не боялся. Ну меня за пропаганду – на комиссию. “Говорил про космос?” – “Говорил”. Пришлось положить на стол партийный, комсомольский, путевки все и 17 сталинских грамот. Положил и сказал: “Вы извините меня, но ОНИ полетят. И будут там гулять, пить и веселиться!”
Стали листать документы. Я говорю: “Все заберите, но вот этот комсомольский билет, который я получил под Берлином, не отдам! И путевки отдам, и партбилет отдам! А вот комсомольский не отдам. Не вы мне его давали. Мне его Жуков на фронте вручал!” А они мне – руки ломать. Все отобрали, но комсомольский я как зажал в кулаке, так никто разжать и не смог. Он у меня до сих пор дома хранится – весь помятый с тех пор.
В школе мне говорят, что за пропаганду можно и схлопотать. И тут как раз Стрелка и Белка помогли – улетели в космос. Ага – моя взяла! Но я к ним не иду, а работаю в школе как ни в чем не бывало. И они не звонят.
А потом в 61-м улетел Гагарин (если б не улетел, мне запросто могли бы намотать катушку). И тут звонок:
– Вас беспокоят из КГБ. Вы были у нас?
– Был. Но я не провинился ни в чем.
– Зайдите, возьмите партийный билет.
– Почему?
– Вы что, не знаете? Гагарин уже в космосе.
– Ну и что?
– А помните, вы говорили, что люди будут жить на всех планетах. Приходите за партбилетом.
Но я не пошел.
Если честно, то я желал им зла. И злом для них в конце концов стала демократия. Вместо КПСС.
Чего только в жизни не бывает…

Рисунки Евгении ДВОСКИНОЙ

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"