ЦВЕТ ВРЕМЕНИ

Время назад

Из дневника горожанина

1. Город – это пылесос. Его жители – пыль. Тех, кто успел осесть, когда-нибудь снесут в бумажном мешке на помойку. Тех, кто не успел, – прибьет дождем к мокрому асфальту. А затем вдавит резиновыми подошвами в землю, чтобы каждые триста лет на планете прибавлялось по одному кубическому сантиметру почвы. Один сантиметр там, один сантиметр здесь, никакой идентификации и никакого одиночества. Представь: ты, и я, и мы во всех столицах мира одновременно. И все столицы мира работают на полную мощность, так что моторы раскалены до красно-белого солнца внутри, а пыль превращается в частицы света, разгоняясь в центрифугах до неназываемых скоростей.

Месяц назад все было в дыму, пахло чешуей копченого омуля, и хотелось чистой воды. За каждым углом этой мглы можно было искать все что угодно и на каждой улице легко можно было потерять из виду идущего рядом. Человеку, один глаз которого вместо четких очертаний предметов и теней видит размытые полотнища художника-экспрессиониста, слишком легко оказаться на странном маршруте от края города до его края, из одного конца до другого. Шаг, шаг, шаг, щелк – кто-то неизменно включает кинопроектор и гасит свет. Но фильм не бывает без зрителей, и хотя бы один, но он смотрит его целиком. Шаг, шаг, шаг… Кино способно передать очень тонкое и хрупкое состояние с помощью целой смеси простых границ и фактов – картинки, слова, звуки. Иногда они мешают друг другу, иногда не могут иначе как в жизни. Эта смесь не требует встречного движения, она захватывает или нет. Мой друг считает, что кино должно быть немым, чистым от слов. Слова, в свою очередь, должны быть чистыми от заготовленных картинок. Месяц назад даже с небес вряд ли можно было что-либо разглядеть – слишком накурено и плотно прошито копотью. Пленка расплавилась на лампе и спуталась в катушках, монтажер памяти в это время купался в Москве-реке.
Слова растут в дыму и растут из пыли.

Представь, ты, и я, и мы, и никакой идентификации. Идем и поднимаем пыль, вдыхаем ее, и глазеем друг на друга, и запиваем какие-нибудь слова вином, и бросаем их под ноги. Они покрываются ею и принимают верные значения. Соль – и мир превращается в смысл, пыльца – и все скатывается в комочки кайфа, порох – и мы становимся взрывоопасны…

2. Темный подвал ночного клуба. Между столиками бегают припозднившиеся официантки, украдкой поглядывая мимо глаз и облизывая губы. Разносветлые люди приветствуют друг друга в очереди за выпивкой, обсуждают прошлое сидящие на полу возле сцены, вошедшие целуются с уже прибывшими. Табачный дым постепенно окутывает и без того неразличимые в темноте лица, ложится на плечи, течет под ногами ароматным туманом. Жарко. Все кондиционеры поломались полтора часа назад. Какие-то розовые люди обсуждают преимущества мобильных сетей, чуть поодаль кто-то объясняет законы кармы, откуда-то из темноты слышатся рифмы. Очень шумно. Знакомые делятся последними событиями, не видевшиеся прежде – знакомятся. Счастье, очень простое счастье. Каждый из них знает, что совсем скоро неминуемо случится то, ради чего они здесь. И каждый знает, что вон тот, что рядом скручивает самокрутку, и тот, что прицокнул языком, опрокинув 50 граммов водки, и та, что кокетливо прикуривает, глядя на пиджачного мужчину в углу зала, – все они чувствуют то же самое. Духота, ожидание, дурман.
Город, где каждый уединен. “Привет, тебя как зовут?” – “…А что вам вообще от меня надо?” – Она идет дальше. “Ничего”. И продолжает уходить. “Ну счастливо, мементо морэ”. Она ускорила шаги. “Маньяк!” – “Хм? Дура!”

3. В такие моменты всегда жаль серьезных и убежденных бог весть кем и в чем людей – они теряют почву под ногами, все, за что они цеплялись долгие годы, растворяется, превращается в воздух, которым дышат другие, новые люди. Кто-то уже давно мертв, пропагандируя семейные ценности, кто-то в одиночестве плачет, оттого что в людях почти не осталось рок-н-ролла, кто-то готов строить берлинские стены, чтобы воскресить левое движение. Но всё из прошлого, что пытаются оживить сейчас, кажется просто декорациями к пустому спектаклю, потому что дух времени уходит вместе с самим временем. И порог этот чувствуется, и нужно либо сделать шаг, чтобы увидеть новое своими глазами, коснуться его пальцами, либо оставаться на платформе, с которой безвозвратно уходит поезд. Оставаться в боязни что-то потерять…
Впрочем, это ощущение было у людей, живущих на любом рубеже эпох, а может, и вообще всегда. Кто пополняет список праведных дел в ожидании Страшного суда, а для кого-то “Страшный суд идет непрерывно, не прекращаясь ни на минуту”. Однако ни то ни другое жить абсолютно не мешает.
Если внешне все меняется и в Японии домашние собаки на завтрак требуют механической смазки, то по существу все по-прежнему. На кухне за бутылкой портвейна потомок капитанской дочки и чапаевского командира спорит с наследной баронессой о курице и яйце, в подвале ночного клуба на столах танцуют фламенко и целуют друг друга в губы, звездочеты в очередной раз откладывают конец света до уточнения данных. Все, что кажется утраченным, просто меняет свое название.
А ту, что случайным вечером так страстно отвечает на твои ласки, можно называть как угодно.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"